Наблюдательный отряд

Глава пятнадцатая

Обе дороги были пусты – и Петербуржское шоссе, и та, что вела к озеру. Лабрюйер и Хорь неторопливо шли на лыжах к переезду, потом – к леску. Времени было с избытком. Там, где начинался лес, они остановились.

– Как тихо, – сказал Лабрюйер. – В городе такой тишины не бывает.

– Да, – согласился Хорь. – Люблю лес в такие вот лунные ночи. Ну, вот здесь, пожалуй, мы можем их перехватить, очень удобное место. И Господь луну нам в помощь послал, обойдемся без фонарей.

Он был экипирован – как на войну: полушубок перехвачен широким кожаным ремнем (Лабрюйер подивился тонкой, как у балерины, талии), на ремне – три ручные гранаты, револьвер в кобуре и охотничий нож – с таким, пожалуй, и на медведя идти можно.

Лабрюйер, как и Хорь, прикрепил кобуру к ремню и насыпал чуть ли не полные карманы патронов. Ножи он тоже взял – «финочку» и трофейный австрийский штык-нож, унтер-офицерский, с загнутым «усиком» и скобкой для темляка. По приказанию Хоря он взял с собой и наручники – на две персоны.

– Если придется бросать гранату – увидишь, что я замахиваюсь, кидайся в лес, залегай за деревом, – велел Хорь. – Я-то прыжком уйти успею. Там так осколки полетят – лучше не подворачиваться.

– Спаси и сохрани.

– Вот именно.

Они постояли, прислушиваясь, и вдруг разом повернулись друг к другу.

– Орет кто-то, – сказал Хорь.

– Точно, орет, – согласился Лабрюйер.

– Заблудился в лесу, что ли?

– В том лесу невозможно заблудиться. Он величиной, пожалуй, с Верманский парк вместе с Эспланадой. И озеро посередке, Эйхензее. Озерцо, точнее. В ширину и сотни сажен не будет. Если по берегу идти в любую сторону – в худшем случае обойдешь его и через четверть часа выйдешь к железной дороге.

– А в лучшем?

– Через пять минут. От его южной оконечности до насыпи шагов, наверно, с полсотни.

– Смолк…

– Пьяный, видно, забрел.

– Откуда он мог туда забрести?

– Тут же две фабрики поблизости, «Гловер» и Саламандер». И рабочие при них селятся. Может, кто-то жалованье пропивает…

– У озера кто-то живет?

– Сомневаюсь. Разве что пара дач стоит, летних дач, без печек. Там, кстати, наши пролетарии и могли устроить пьянку. И старая купальня. И пляжик небольшой.

Снова издалека донесся хриплый крик, очень короткий, словно у крикуна перехватило горло.

– Не нравится мне это, – сказал Хорь. – Очень не нравится. Орет-то этот чудак оттуда, где наши.

– Наши – далеко.

– Ты уверен?

– Они бы дали знак.

Знаков было два – сдвоенный выстрел означал, что идет погоня за синим «Руссо-Балтом», два одиночных выстрела – призыв.

– Давай-ка дойдем до берега, это совсем близко, – предложил Лабрюйер. – Орет-то он со стороны озерца.

– Ты что-то учуял?

– Сам не знаю. Но от дам из Эвиденцбюро можно ожидать любой пакости. Ты ведь помнишь фрау Берту.

– Еще бы не помнить! Артистка, чтоб ей…

– Даже не артистка, – возразил Лабрюйер. – Просто хитрая и ловкая тварь. Но автомобиль она водила отлично. Думаю, Луговская – такое же сокровище.

– А если ловушка?

– Предупрежден – значит, вооружен, – ответил поговоркой Лабрюйер. – Сделаем круг и выйдем к Эйхензее с неожиданной стороны – со стороны железной дороги. Понимаешь, это может быть ловушка, а может быть и что-то такое, что мы можем использовать.

– Хорошо, посмотрим, – подумав, сказал Хорь. – Росомаха прав – ты только притворяешься солидным господином.

– Я рижский бюргер, Хорь. Солидность и притворство у меня в крови.

– Пошли…

Командир, как положено, заскользил по снежной целине первым, Лабрюйер – за ним. Вдруг Хорь остановился и поднял правую руку с лыжной палкой. Лабрюйер подъехал к нему слева.

– Стой, Леопард… – прошептал Хорь. – Не вздумай светить фонарем…

– А что?

– Там, за деревьями, огонек мелькнул и погас. У кого-то электрический фонарик…

– Они?

– Но какого черта?..

– Вот сейчас и узнаем.

Они уже были в двух шагах от Эйхензее, в привычном Лабрюйеру редком сосновом лесу с островками подлеска. На ветках лежал снег – значит, они могли быть укрытием.

Лабрюйер и Хорь затаились у сосен, что росли слева.

Перед ними было замерзшее озеро, правый берег – песчаный, под снегом, левый – порос камышами. На правом вроде что-то мелькнуло.

И снова раздался хриплый вскрик.

– Да что он, пьяный дурак, в камыши провалился? – удивился Хорь.

– Я тебе как человек пьющий могу сказать, что камыши – еще не самое страшное, – утешил Лабрюйер. – Проснуться на крыше, куда для чего-то вылез через чердачное окно, куда страшнее. Дай-ка глянем, что это за горемыка. Ночь лунная, темное на льду хорошо выделяется…

– Если его ночью сюда занесло – он, наверно, и лыка не вяжет.

– Холодная ванна кого хочешь отрезвит. Но долго там сидеть ни к чему.

– Эй! Ты где? – позвал Хорь.

Человек в камышах захрипел.

– Протяни-ка ему лыжную палку, – сказал Лабрюйер.

Хорь подкатился поближе к камышам и стал тыкать палкой, разводя мертвые длинные листья.

– Ничего себе, одна голова торчит… Так там глубоко, что ли?..

– Только не лезь на лед. Может, и глубоко. Эй, ты, горемыка!

Голова повернулась, рот открылся – но ничего, кроме хрипа, они не услышали.

– Хватайся за палку, дурень, – приказал Лабрюйер.

Голова мотнулась вправо-влево.

– Да ты безрукий, что ли?

– Но-ги… – еле выговорил черный рот по-немецки.

– Ну, что там у тебя с ногами? В иле застряли? Хватайся за палку, выдернем, – по-немецки же ответил Лабрюйер.

– Ко мне… за-пла-чу…

– Так ты у нас богатый господин? Ты как туда попал?

– А вот как он туда попал, – сказал Хорь и на несколько секунд включил фонарик. – Смотри, Леопард…

Сразу они не заметили лежащей поблизости секции забора-штакетника. Примерно половина была на берегу, вторая лежала на льду.

– Да, по этим досточкам он мог идти, пока они не кончились, а потом сделал шаг и провалился… Стой, Хорь! Мне эти досточки что-то не нравятся…

– А что?

– Смотри. Они как будто ползали по льду, чтобы улечься поудобнее. Кто и зачем их сюда приладил? Стой, говорю, а то и тебя вытаскивать придется. Вот ведь треклятый пьянчужка, валандайся тут с ним…

Мысли о том, что можно бросить погибающего в ледяной воде человека, ни Лабрюйеру, ни Хорю в головы не приходило.

– По-мо-ги-те… мне… – совсем внятно произнесла голова.

Достав фонарик, Лабрюйер осветил голову, чтобы оценить обстановку.

Оказалось, попавший в воду человек стар и сед, с широким лицом крупной лепки, на вид – не моложе шестидесяти. Чем-то это лицо было знакомо.

И уже на не озерном льду, как на бескрайнем белом блюде, на манер головы Иоанна Крестителя, увидел Лабрюйер это лицо. А на фоне уступчатого берега, на фоне террас, спускавшихся к лазоревой воде, и даже парусник прилепила к воображаемой картине надежная память.

– Рейтерн! – воскликнул Лабрюйер.

– Но-ги… – ответил Рейтерн и со стоном уронил голову на грудь.

– Как его туда занесло? – удивился Хорь.

– Они… меня… – сказал Рейтерн и вдруг взвыл – так, как, должно быть, воет перед смертью попавший в ловушку зверь.

– Господин Рейтерн! – позвал Хорь. Ответа не было.

– Если он в ледяной воде более десяти минут, то – все… можно заказывать панихиду… Мне рассказывали – это страшная боль… – Лабрюйера даже передернуло.

– А он там уже больше десяти минут, кажется. Леопард, что ты так на него смотришь?

– Совпало… – вдруг сказал Лабрюйер. – Хорь, совпало…

– Что?

– Все… все совпало, все сложилось… это он и есть…

– Кто?

– Рейтерн. Тот Рейтерн, тот, понимаешь? Тот, что девчонок убивал! Теперь я, погоди… Теперь я все понял!.. Вот чем Теодора Рейтерна шантажировали! Отцовскими делами! Он знал – и не мог помешать, болван, скотина! Он сам, сволочь, девчонок добывал – обязательно беленьких, с длинными косами! Герца с Франком за ними посылал! И когда Клява случайно оказался свидетелем – сделал все, чтобы отца выгородить. Сложилось, Хорь!

– А если Эвиденцбюро знало, кто убийца, то откуда знало? Это у тебя тоже сложилось?

– Да, Хорь, да! Вы все смеялись!.. А я же узнал, кто мог рассказать людям из Эвиденцбюро про старого Рейтерна! Или Леман, или та пропавшая гувернантка, Амелия Гольдштейн. Вот что скрывала госпожа Урманцева – то, что Амелия собралась наказать убийцу! Вот почему она, уезжая, уничтожила фотографические карточки! Она догадалась, что мы можем напасть на след Амелии. Пока все складно?

– Складно, Леопард! Но с этим что делать?

Хорь показал на голову Рейтерна.

– А с ним уже все сделано. Не думай о нем. Он свое получил.

– Леопард… меня всего трясет…

– Ничего, ничего… Ты что, впервые покойника видишь?

– Такого – впервые…

– Значит, привыкай! – крикнул Лабрюйер. – Привыкай, черт бы тебя побрал! Ну? Или ищи другое ремесло!

Хорь отвернулся от мертвой головы.

– Они сговорились с сыном Урманцевой, с Аркадием, что ли. Его предупредили, и он подсунул снимки каких-то непонятных женщин. Там, на снимках, Амелия Гольдштейн – брюнетка. На самом деле, значит, – блондинка! Ну? Теперь понимаешь?

Лабрюйер был возбужден беспредельно, однако чутье охотничьего пса и слух, тонкий и острый слух отличного певца, оставались при нем. Он не знал, чутье или слух подсказали, что смертельная опасность рядом. Он просто дернул Хоря за рукав и заставил присесть. Сотую долю секунды спустя раздался выстрел. Пуля вошла в ствол сосны там, где только что была голова Хоря.

– Поздравляю, – прошептал Лабрюйер. – Сами под пули подставились…

– Они следили за нами… свидетели им ни к чему… – ответил Хорь. – Уходим… Черт! Операция срывается!.. Какой я болван!..

– Тихо… Ты не мог знать…

Второй выстрел грянул – пуля ушла в снег совсем близко.

Стрелок стоял за деревьями на другом берегу озерца.

– Я должен был!

– Что – должен? Ты знал, что Лисовская с Петерсоном собрались уходить. Но ты не знал, что Лисовская – Амелия Гольдштейн, и что она, уходя, в последнюю минуту станет сводить счеты. Как ты мог это знать?

– Мы ее спугнули…

– Не причитай, ты не старая бабка, – Лабрюйер достал револьвер и, не придумав ничего лучше, заорал «кукареку» – как Барсук на Александровских высотах.

Он спровоцировал третий выстрел и сам дважды выстрелил на звук.

– Кажется, он там один, – сказал Лабрюйер. – Хорь, пали по нему из-за дерева.

– А ты?

– А я постараюсь подобраться сбоку. Там должна быть купальня – так из-за нее…

– Хорошо, иди.

– Когда его сниму, посигналю фонариком. Две вспышки…

– Две – снял, три – иди сюда, – добавил Хорь. – Ну, с Богом.

Лабрюйер выпрямился, сунул револьвер в кобуру и оттолкнулся палками. Четвертый выстрел незримого противника распорол плечо полушубку, но Лабрюйер уже катился вниз, в крошечный овражек, и там присел на корточках.

Ему нужно было проскочить к той части берега, где росли высокие камыши, и дальше, обогнув северный край Эйхензее, под прикрытием купальни подобраться к стрелку. Он мысленно поблагодарил Хоря, заставившего освоить науку лыжного хождения и скольжения.

Оказавшись у купальни, Лабрюйер услышал сдвоенный выстрел.