Наблюдательный отряд

Глава одиннадцатая

Барсук во всем разобрался и доложил: в новом доме, что на углу Большой Кузнечной и Малярной, снимают маленькую квартирку два молодых человека, говорят, что братья. Ведут тихий и уединенный образ жизни. Каким ремеслом зарабатывают на жизнь – пока понять не удалось.

– Старший – точно Феррони, а младший – Громштайн. Телефонного аппарата в квартире нет, но есть у соседки, молодой вдовы с тремя дочками. Феррони дает знакомым ее телефонный номер. Старшей дочке десять лет, она обычно бегает звать Феррони, если его ищут. Номер я узнал, теперь надо условиться с телефонистками, чтобы знать, откуда этому красавцу телефонируют, – сказал Барсук Хорю. – Этим бы лучше заняться Леопарду, у полицейских своя дружба с телефонными станциями.

– Это верно, – согласился Хорь. – Договорись с ним, Акимыч.

Но Лабрюйера они сразу не нашли – он был на улице, усаживал в пролетку Пичу, давая орману строгий наказ: отвезти молодого господина на Кипенхольм, куда он скажет, подождать его и привезти обратно, не давая ему слишком долго слоняться по острову. Пича с фотографическим аппаратом «Атом», спрятанным на груди, был горд и счастлив. В воскресный день прокатиться через весь город, да побывать на острове, да использовать всю только что вставленную пленку! Потом же ему обещана кондитерская – редкое удовольствие в мальчишеской жизни. Конечно, госпожа Круминь пекла пироги, в том числе сладкие, но настоящее вытяжное тесто для штруделя она бы не осилила – тут великий навык нужен.

Лабрюйер показал ему фотоснимок «Лизетты» в газете и объяснил, как должна выглядеть яхта на карточке. Теперь оставалось ждать возвращения фотографа.

Воскресенье – как раз тот день, когда клиенты валом валят. Сходить в фотоателье – это же развлечение, и Ян замучатся менять фоны – одному подавай рождественский зимний лес, хотя Рождество давно прошло, другому летний сад, третьему – морской пейзаж, а есть еще любители вставить сзади головы в прорезанные овальные дырки, чтобы на карточке выглядело, будто они летят по небу в аэроплане. Хорь совсем обалдел, гоняя взад и вперед студийный фотоаппарат на четырехколесном основании, Лабрюйер еле выбрал минутку, чтобы посовещаться с Барсуком.

Он дал Акимычу бумажку с описанием тощего черноусого господина, а также рассказал все, что мог, о даме-блондинке и госпоже Крамер.

– Понятно, – ответил Барсук. – Это, значит, наши клиенты…

– Скорее всего. Кому бы еще понадобилось за мной и за Хорем следить? Будь осторожен, Акимыч.

Акимыч ушел неторопливой походкой деловитого, знающего себе цену человека. Лабрюйер знал, что Барсук удивительно умеет располагать к себе женщин, и не найдется прислуги старше тридцати лет, которая не положила бы на него глаз.

Потом прибыл Пича и отдал «Атом» вместе с пленкой. Он пытался рассказать о своем подвиге во всех подробностях, но ему велели привести мать, да чтобы принарядилась! Лабрюйер хотел отправить их в кондитерскую вместе – сам он на это времени не имел.

Госпожа Круминь пропала. Дворник Круминь понятия не имел, куда ее понесло. Он даже был вынужден сам разогревать себе суп и кашу. Ян тоже ничего не знал.

Лабрюйер забеспокоился. Он дал женщине, если вдуматься, опасное поручение. Вызвав к себе Круминя, Лабрюйер стал расспрашивать о соседках, с которыми дружила супруга.

– Да их сотня, – ответил дворник. – То одна, то другая к нам забегает. Как ни зайдешь на кухню – обязательно какая-нибудь баба сидит и сплетни пересказывает.

Потом он все же назвал три имени. Лабрюйер отправил Пичу к этим соседкам, чтобы они помогли отыскать мать.

Пича ушел и пропал.

Тогда Лабрюйер закрыл салон, благо уже темнело, взял с собой Яна и сам пошел на поиски.

– Если через два часа не вернусь или не пришлю Яна, поднимай тревогу, – сказал он Хорю. – Вот тебе телефонный номер Линдера. Хотя сегодня воскресенье, но полиция открыта. Пусть высылает агентов, пусть они обшаривают все окрестные дворы.

Шастать во мраке по дворам, даже вместе с Яном, который в этих дворах вырос, – занятие утомительное и тревожное. Соседки, которых удалось найти, говорили примерно одно: Круминь была вчера или позавчера, показывала дорогой шелковый шарф, искала хозяйку. Мысли в голову уже лезли самые заупокойные.

Но, когда Лабрюйер с Яном вернулись в фотографическое заведение, супруга дворника преспокойно сидела там, да не одна, а с женщиной, которая чем-то смахивала на Анну Блауман.

– Я уж думала, Эльза не дождется господина! – сердито сказала супруга дворника. – Ей нужно бежать, пока не пришли хозяева.

– Где вы были, госпожа Круминь? – не менее сердито спросил Лабрюйер. – Мы тут переполошились?

– Где была? Я узнала, кто этот шарф потерял. Госпожа Краузе, вот кто!

– Госпожа Круминь, я знаю, что вы ее не любите. И вы догадались, что с этим шарфом связано что-то нехорошее, – прямо сказал Лабрюйер. – Может быть, вы просто хотите, чтобы полиция попортила господину и госпоже Краузе немало крови?

– Эльза, говори ты, раз уж мне не верят! – обиделась супруга дворника. – Эльза служит у Краузе. Это уже третья горничная у них после Анны Блауман!

Эльза, стесняясь перед чужим человеком и поминутно извиняясь, доложила, как было дело.

Шарф, который показала ей госпожа Круминь, она опознала сразу. Но мало ли таких в Риге? Нужно было убедиться, что шарф госпожи Краузе в шкафу отсутствует. Семейство собиралось вечером пойти в гости – почти в полном составе, кроме двух младшеньких, которые оставались с няней. Госпожа Круминь пришла и спряталась в «девичьей комнатке», примыкавшей к кухне. Они с Эльзой думали, что за полчаса перероют шкаф с комодами и убедятся, что шарфа там нет.

Но малыши закапризничали, когда родители уже были на пороге; возникло подозрение, что они отравились за обедом кашей на несвежем молоке; госпожа Краузе завизжала, досталось всем, правым и виноватым. Супруга дворника тихо сидела в «девичьей комнатке» и запоминала все подробности: будет о чем рассказать соседкам!

Нянька, молодая девушка, из современных, не умеющих промолчать, изругала хозяйку и пошла собирать свой чемоданчик. Тогда хозяйка опомнилась, и они еще битый час выясняли отношения и мирились. За это время оба малыша, устав от суеты, забрались на диван и там заснули. Родители вместе со старшими чуть ли не на цыпочках сбежали, а нянька пошла к хозяйскому телефонному аппарату – ее жених служил шофером у богатого господина, имел доступ к телефонной связи, и она пользовалась всяким случаем, чтобы с ним поворковать.

Госпожа Круминь и Эльза очень аккуратно изучили все дамское имущество хозяйки, шарфа не нашли, и супруга дворника повела приятельницу в «фотографию».

Выслушав их, Лабрюйер задумался. Очень сомнительно, что в Риге нашлась другая пара врагов Энгельгардта, вооруженная точно таким шарфом, – так рассудил он, – и нужно ковать железо, пока горячо. Сыскная полиция может сама, опросив свидетелей, напасть на след, а если она привяжется к супругам Краузе, будет куда сложнее задать им нужные вопросы. Хотя бы потому, что они могут оказаться в Центральной губернской тюрьме на Малой Матвеевской.

– Как я могу отблагодарить вас за сведения? – прямо спросил он горничную Эльзу. Она застеснялась, и госпожа Круминь пришла на помощь:

– Рубля хватит!

– Вот рубль. И молчите о том, что были здесь.

– Она будет молчать!

Полчаса спустя Хорь и Лабрюйер устроили в лаборатории военный совет.

– Ну, ты все знаешь, давай командуй! – сказал Лабрюйер.

– Мне нужно спланировать операцию? – уточнил Хорь.

– Да. Итак, цель – узнать, что на самом деле произошло в Федеративном комитете, когда он приговорил Энгельгардта и еще двоих на основании ложного доноса к расстрелу. Кто там заседал и куда делись эти люди. Старый Ротман утверждает, что его племянника там не было. Осудили племянника и еще каких-то неудачников. Но кто-то же принимал решения. Кто-то же остался безнаказанным.

– Думаешь, Розенцвайг?

– Что-то пока больно много сходится на Розенцвайге.

– Ты про яхту? Но ты же еще не знаешь, ходила ли она тогда в Выборг.

– Мы не знаем, – поправил товарища Лабрюйер. – У тех, кто шантажирует инженера Икс, должны быть прямые доказательства его вины, которые в любую минуту можно предъявить. Я допускаю, что Розенцвайга могут опознать какие-то выборгские свидетели, и их держат про запас.

– Есть еще один свидетель, который мог бы что-то рассказать о маньяке. Если только этот свидетель жив, – напомнил Хорь. – Гувернантка, Леопард. Ее тело не было найдено.

– Тело выборгской девочки тоже не найдено. А свидетель Клява порет чушь…

– Сам видишь, версия о маньяке не имеет доказательств.

– Я их найду. Убийство Груньки-проныры и Лемана – косвенное доказательство. Кому помешала старая проститутка? И кому помешал бывший полицейский агент? Между ними – ничего общего, кроме тех трупов. И погибают они чуть ли не одновременно – после того как я приступил к розыску. Но должны быть еще свидетели! Хотя бы один – но тот, которого стоит бояться!

– Это что, чутье?

– Наполовину чутье, Хорь. Посмотри и другой стороны. Должно быть в прошлом что-то очень страшное, если наши противники держат человека в стальных клещах. Участие в Федеративном комитете – такая вещь, что еще как-то можно изворачиваться: был молод, глуп, пьян, дурные товарищи увлекли! Заодно сдать дурных товарищей, и выйдет послабление. Маньяку труднее…

– Но члену Федеративного комитета, если это докажут, придется уезжать из Риги, тут он станет неприкасаемым.

– Кем?

– У индийцев есть каста неприкасаемых. К ним даже близко подходить нельзя, а не то чтобы говорить или, боже упаси, за руку поздороваться. Неприкасаемый останется жив, но приятного мало.

– Занятно. Только индийцам далеко до рижских бюргеров.

– Я это и имел в виду.

– Ну так что же?

– Что?

– План операции.

Хорь задумался.

– Тебе непременно нужен план? – спросил он, и Лабрюйер угадал в голосе неуверенность.

– Непременно нужен.

И месяца не прошло, как составленный Хорем план блистательно провалился. Оба знали это – и оба молчали о той неудаче.

– А какой тут может быть план? Ты пойдешь к этой парочке, взяв с собой шарф…

– Один?

– Нет, боже упаси. Они уже начали убивать. Я слыхал про этот феномен. Человек, начав убивать, не останавливается, – с некоторой гордостью за свои познания сообщил Хорь. – С тобой пойдет Росомаха. Я с Барсуком буду патрулировать подступы к дому. Мало ли что. Вдруг их угораздит сбежать по черному ходу.

– А Горностай?

– Больно много чести для них – чтобы ими занимался весь наблюдательный отряд!

Эта логика Лабрюйеру была понятна. В язвительном свидетеле Хорь не нуждался – пусть даже этот свидетель был помощником.

– Хорошо. Значит, осталось вызвать Росомаху и назначить точное время. Лучше – такое, когда старшие дети в школе.

– Для этого следует узнать распорядок дня благородного семейства.

– Расспросим Эльзу. Или нашу мадам Круминь. Мне кажется, она знает, кто в котором часу ночи употребляет ночную вазу.

Так и порешили. При этом Лабрюйер ни словом не намекнул Хорю, что их рассуждения – план операции. Раз уж Хорь возненавидел это слово – придется считаться с такой временной придурью.