Наблюдательный отряд

Глава четырнадцатая

Прибыв в «фотографию», а точнее – ворвавшись в служебные помещения с черного хода, Хорь сразу взялся проявлять пленку, а Лабрюйер сел в кресло и понял, что сейчас заснет, да так заснет, что свалится на пол – и не почувствует.

Он вытянул ноги, поудобнее пристроил голову – и поплыл…

– Господин Гроссмайстер! – позвал Хорь из лаборатории. – Иди-ка сюда!..

Он показал Лабрюйеру сильно увеличенный фрагмент виллы на отдельном снимке и ткнул пальцем в окошко.

– Мне не мерещится? – спросил он.

– Может, и мерещится. Там такие шторы, что не разобрать.

– Но ведь похоже на решетку?

– Похоже… А чему тут удивляться? Вилла на отшибе, сразу видно – богатая, мало ли кому придет в голову туда забраться? Сделай еще один отпечаток, пожалуйста. Это или складки штор, или человек за решеткой.

– Похоже, складки… – неуверенно сказал Хорь. – Я сделаю. Я вытяну этот кадр…

На следующем отпечатке оба разглядели даже очертания женской фигуры.

– Обман зрения? – спросил Лабрюйер. – Или, как денщик поручику сказал…

– Жениться вам, барин, надо! – подхватил Хорь. – Слушай, Леопард, а ты был когда-либо женат?

– Собирался. Не получилось. У меня начались неприятности по службе, и дама сердца решила, что обойдется без меня.

– Хорошо Росомахе… Вот у него есть дама сердца, я знаю, в Твери живет, он к ней, когда может, приезжает. Там и сын у него растет. Наверно, поэтому он такой спокойный – знает, что ждут…

Лабрюйер подумал: «Как странно, собирался жениться на Юлиане, сильно расстроился, когда она отказалась от свадьбы, но с какой непостижимой скоростью эта девушка вылетела из головы?!»

– Наташа, – сказал он, – а ведь я в самом деле чуть не женился, представляешь? Я хотел, чтобы у меня был дом, чтобы жена вечером встречала… чтобы песик приносил в зубах домашние туфли… Представляешь – я этого хотел… А сейчас, после всего, что было, я даже не знаю, нужно ли мне это. Вышколенная прислуга тоже может ждать с ужином, а к собакам я совершенно равнодушен…

– Ужинать можно и в ресторане, – ответила издалека Наташа. – И в парке на лавочке, и даже на речном берегу… главное – с кем… с тобой… остальное не имеет значения… и собаки тоже…

– Леопард, ты спишь? – спросил Хорь. – Иди-ка ты в наш закуток, только разуйся.

Это было разумное распоряжение – Лабрюйер рисковал не дойти до своей квартиры, а заснуть посреди улицы стоя и свалиться под колеса или копыта.

Хорь разбудил его в полночь – пришли Енисеев, Росомаха и Барсук.

– Что-то в Кайзервальде затевается, – сказал, услышав про вылазку, Енисеев. – У наших приятелей из Эвиденцбюро там логово. А кто в логове – мы не знаем.

– Оно тут, – Хорь показал пальцем на карте место, откуда госпожа Лемберг поехала к вилле, где жила Гели Рейтерн.

– Акимыч, поброди-ка ты там… Хорь, ничего, что я отдаю распоряжения Акимычу? Мы столько вместе служили, это уже привычка, а бороться с привычкой – все равно что с плохой погодой…

– То есть зонтиком, – сказал Лабрюйер, чтобы сразу прервать поток красноречия. Хорь рассмеялся.

– А что? – ответил Енисеев. – Чем только меня не били за тридцать лет службы, и от лыжной палки уворачивался, и от граблей. А вот чтобы дама зонтиком – нет, не случалось!

– Акимыч, вот, изучи карту, – Хорь передал ему развернутый лист. – Я думаю, что это тут.

– Дача в глубине двора, – добавил Лабрюйер. – Сейчас принесу карточки.

– А вилла – тут, – показал Хорь. – Будь осторожен, Акимыч. Там два матросика, если те, на кого думаем, – драчливые. Вот они – как смог, так и снял, лучше не получилось.

– Насчет матросиков я завтра разберусь, – пообещал Лабрюйер.

– Ну, Хорь, что у нас получается? – спросил Енисеев.

– Получается, что Лемберг выполняет какие-то поручения Луговской, связанные с семейством Рейтернов. Лемберг при мне познакомилась с Ангеликой Рейтерн, а потом, видимо, им помогла сойтись поближе Вильгельмина…

Он запнулся. И Лабрюйер его понял – наблюдательный отряд до сих пор не знал фамилии Вилли.

– Я бы наконец выяснил, кто родители девицы Минни, – сказал Енисеев. – Если только барышни не врали про свое родство и если только родители – настоящие. Эта квартира на Елизаветинской может оказался подлинным логовом. Я бы узнал, когда ее сдали семейству…

– Росомаха, можешь завтра этим заняться? – спросил Хорь.

– Могу. И я бы охотно покатался на лыжах в Кайзервальде. Покажи, Хорь, как там разъезжал этот синий «Руссо-Балт».

Лабрюйер без слов понял, что у Росомахи в голове. Общая вылазка с захватом пленных, настоящий казацкий налет на загадочную дачу.

– План действий будет таков, – сказал Хорь. – У нас осталось двое подозреваемых в выдаче военных секретов. Это Феликс Розенцвайг и Эрик Шмидт. Оба замешаны в расстрелах мирного населения в 1906 году. Оба как-то выкрутились. Может быть, Краузе лжесвидетельствовал, чтобы выгородить их и племянника, за хорошие деньги. Оба, очевидно, уже не боятся возмездия за те давние грехи, а напрасно… При этом Шмидт – любовник Луговской. Я думаю, его участие в заседаниях Федеративного комитета не так серьезно, как у Розенцвайга. Иначе Луговской не понадобилось бы делать его своим любовником, а достаточно было припугнуть. Остается Розенцвайг. Тем более, что он запросто бывает на «Моторе» и мог там подкупить кого-то из мастеров. Поскольку бюрократизмом господа анархисты не страдали и расстрельные списки в городской архив не сдавали, мы не знаем, сколько жертв на совести Розенцвайга, а вот Эвиденцбюро – знает. То есть требуется помощь полиции. Чтобы одновременно полиция взяла Шмидта, Розенцвайга и Петерсона, а наш отряд – тех, кого удастся захватить в Кайзервальде. Остаются технические вопросы…

– Аллюр три креста, – произнес Енисеев.

– Да, – согласился Хорь. – Теперь – аллюр три креста. Я завтра свяжусь с начальством, отправлю диспозицию и надеюсь в течение двух-трех дней получить одобрение. За это время нужно изучить всю географию Кайзервальда и приготовить там опорный пункт, также решить вопросы транспорта и охраны. Росомаха, опорный пункт – на твоей совести. Это должен быть дом, в который можно вселяться и жить, и чтобы все было в порядке с отоплением. Там будет жить агентесса, которую я попросил у начальства. Без женщины нам к этим дамам – Луговской, Лемберг, Крамер и девицам, – не подобраться. Двор нужен – где оставить транспорт. Ну, ты все понял.

Росомаха и Барсук склонились над картой и стали водить по ней пальцами.

Лабрюйер смотрел на Хоря с интересом. Он не предполагал, что Хорь умеет говорить так спокойно и строго. Видимо, столичное начальство знало в молодом командире наблюдательного отряда такие качества, которых Лабрюйер еще не разглядел.

Он невольно взглянул на Енисеева.

Тот во время всей речи Хоря тихонько кивал. И Лабрюйеру показалось, что лицо Горностая как-то погрустнело, даже роскошные усы обвисли больше, чем обычно.

По дороге домой Хорь и Лабрюйер говорили о делах малозначительных – о закупке новой партии бумаги для карточек, об условиях договора с ювелиром Кортом. Дома Лабрюйер разделся, умылся на ночь, лег, но заснул не сразу. Он перебирал в голове все свои действия начиная с Рождества и соображал – где что осталось недоделанным. А утром он насилу выбрался из постели. Получившие непривычную нагрузку ноги просто отказывались ходить. Еле добравшись до окна, он бубенчиком вызвал к себе Хоря. Тот, узнав про беду, рассмеялся.

– Полежи немного, разотри ноги, потихоньку ходи по комнате, – сказал он. – У твоей хвори есть название – крепатура. Это мышечная боль от внезапной большой нагрузки. Было бы очень хорошо, если бы ты сумел дойти до бани.

– Легко сказать – дойти! Я и с лестницы не спущусь.

– У тебя ведь есть ванна?

– Есть. Но я обычно душ принимаю.

– Так полежи в горячей ванне.

– Я в нее не залезу…

Когда Хорь ушел, Лабрюйер поплелся готовить себе ванну.

– Вот, Наташенька, совсем я старый стал, – сказал он, когда со скрипом туда забрался. – На кой тебе такая развалина?

– Я тебя люблю, – ответила Наташа.

– Нужно будет съездить покататься в Шмерльский лес. До операции – чтобы не опозориться. А то я ведь с махонькой горки на заднице съехал… извини…

– Я тебя люблю.

– Да… как-то даже странно… Я научусь. А ты умеешь?

– Умею, милый. Это несложно.

– Насколько я старше тебя?

– На двенадцать лет.

– С одной стороны, мужчина должен быть старше, с другой – многовато.

– Разве это имеет значение, когда любишь?

Лабрюйер вспомнил Юлиану. Она была моложе на шесть лет. Наверно, уже давно замужем, растит детишек – троих, а то и четверых. Муж у нее ходит по струночке, а сама она высохла, подурнела и стала уж до того благовоспитанной и добродетельной, что хоть вешайся…

Воспоминание о бывшей невесте потянуло за собой пейзаж маленького парка у Немецкого театра, где они встречались; затем – вид Тиммова мостика, ведущего к политехникуму; громадное мрачное здание политехникума, занимающее весь квартал; затем – студенческое поверье, что будто бы нельзя подыматься к высоченным дверям по прямо ведущей к ним лесенке, а только по боковым, не то экзаменов не сдашь; откуда только берутся такие глупости; и ведь наверняка Шмидт и Розенцвайг поднимались только по боковым…

От Розенцвайга мысль перескочила к яхте «Лизетта», к Франку с Герцем, к старому городовому Андрею. Нужно было показать ему фотографические карточки, и если опознает матросов – высылать в Выборг. Время поджимало – пока операция Наблюдательного отряда не завершилась, Лабрюйер мог ловить маньяка на казенный счет, а потом уж – дудки!

В ванне ему действительно полегчало, он выбрался, попил чаю с булками и, никому не докладываясь, пошел ловить ормана.

Возле дома он повстречал Феррони. Тот еле заметно кивнул. Лабрюйер усмехнулся – бедолага делает вид, будто следит за ним. Сделав жест, означавший «следуйте за мной», Лабрюйер вошел в бакалейную лавку, Феррони – за ним.

– Скоро ваша служба кончится, – шепнул он. – Донесите кому следует, что меня вызывают в столицу.

– А как я узнал об этом?

– Подслушали мой разговор с мужчиной, который провожал меня из «фотографии» домой. Мужчина высокий, худощавый, с вислыми усами, на нем пальто в чуть заметную клетку, при разговоре помогает себе руками.

– Я его однажды видел.

– Тем лучше. Что-то же вы должны рассказывать этим людям.

– Будьте осторожны, – вдруг сказал Феррони. – Не я один за вами наблюдаю.

– Кто еще?

– Дама, блондинка.

– Благодарю.

– Она дня два назад тут ходила.

Судя по всему, Феррони раньше не видел Луговскую.

– Послушайтесь доброго совета, Феррони, уезжайте в столицу. Там нравы не бюргерские, там вам будет легче. Потихоньку соберитесь и уезжайте. Вас тут ведь ничто не держит. Это действительно добрый совет. И поскорее. Попробуйте исчезнуть дня через три-четыре.

– Нам что-то угрожает?

– Да. К вам может прицепиться полиция. В конце концов отцепится, но придется назвать ваши настоящие имена, будут наведены справки о вас в Базеле… продолжать?..

– Я буду молиться за вас. Прощайте.