Наблюдательный отряд

Лабрюйер понимал – Хорь страстно жаждет понять, что за игру ведет Вилли. А зацепок пока три – дом на Нейбургской, где живет Луговская, дом на Виндавской, где живет Петерсон, и синий «Руссо-Балт» модели «С-24».

И Лабрюйеру было даже любопытно – не треснет ли голова неопытного командира от такого количества разнообразных следов и странных событий.

– Знаешь что? – осторожно сказал он. – А не доложить ли тебе начальству о Собаньском? Не сказать ли правду – так, мол, и так, не знаю, можно ли вообще эту карту разыграть с пользой для дела?

– Доложить-то можно. А что обо мне подумают?

– Подумают, что ты – человек на своем месте. Умеешь командовать и умеешь подчиняться. Знаешь пределы своих возможностей. Беспредельному человеку, вообще-то, место на Александровских высотах…

И Лабрюйер опять вспомнил Андрея Кляву.

Клява оказался слаб, его душа не выдержала натиска многих людей, внушавших ему, будто он – убийца. Но Клява изначально умен, иначе не поступил бы в политехникум. И он до последнего надеялся, что ситуация как-то разъяснится и он сможет вернуться к занятиям – вон, даже учебники взял с собой в карцер и в камеру…

Хорь сидел, опустив голову, и вертел в руках ножницы.

– Хорь, это не поражение, – сказал Лабрюйер. – Понимаешь? Это даже отчасти победа – итальянца-то мы раскусили.

Он ждал, что на это ответит Хорь и не сделает ли попытку приписать всему руководимому им отряду личное достижение Леопарда. Склонность к таким затеям у него имелась.

– Я доложу, что ты раскрыл итальянского агента, – подумав, ответил Хорь.

Лабрюйер усмехнулся – дитятко уже начинает понимать, что не бывает победы любой ценой. Но ее неизвестно, что оно, нещечко с фонарем под глазом, на самом деле напишет в донесении.

– Пойду я, пожалуй. Спокойной ночи, Хорь.

– Какая там спокойная… Мне еще сочинительством заниматься.

На следующий день Хорь рано утром, еще в потемках, прибежал в фотографическое заведение, чтобы продиктовать по телефону свое донесение стенографисту. Показываться в таком виде семейству Круминей он не желал. Лабрюйер встретил его, когда он возвращался обратно, и вразумил: можно же наложить на глаз повязку и сочинить какое-нибудь хитрое глазное заболевание.

– Я болван, – ответил на это Хорь. – Матерь Божья, какой же я болван!

– А что такое?

– У меня нет бинтов! Нет, ты можешь это себе представить? У меня нет бинтов! Нет, ты это можешь…

– Значит, ты сейчас прикажешь подчиненному сбегать в аптеку и принести бинты! – сурово оборвал его Лабрюйер.

И, не дожидаясь приказа, повернулся и пошел к ближайшей аптеке на углу Александровской и Столбовой.

Ему было смешно – в самом деле, отряд должен иметь все медицинское хозяйство. Выходит, отряд состоит из пятерых разгильдяев. Нет, из четырех – Енисеев, самый опытный из всех, знал, что бинты, йод, вата, свинцовая примочка, морфий рано или поздно понадобятся. Стало быть, хотел, чтобы Хорь набил очередную шишку, но это уж чересчур – речь идет о здоровье людей, а может, и о жизни…

Накладывать повязки Лабрюйеру доводилось. Тут была самая несложная, а его как-то обучили даже делать «шапочку Гиппократа». Хорь долго вертелся перед зеркалом, натягивая парик так, чтобы прядь как можно ниже спускалась на забинтованный глаз. В «фотографии» он засел в лаборатории, а в салоне не появлялся.

На следующий день Лабрюйер заспался и пришел в «фотографию» позже всех.

– Я принял телефонограмму для тебя, – сказал Хорь Лабрюйеру. – Вот. Читай. Она длинная, а смысл такой: «Лизетту» в Выборге опознали, она швартовалась там примерно в то же время, когда пропала девочка. А вот рожу Розенцвайга не опознали. Согласись, физиономия у него приметная, такие кудряши не каждый день попадаются.

Лабрюйер молча прочел телефонограмму.

– Сидел в каюте и не высовывался, что ли? – спросил он. – Или даже вовсе не добрался до Выборга, а ждал где-нибудь в Котке. Тогда, значит, сидел там в гостинице и ждал добычи. Хорь, не удивляйся – ему могли поймать девочку в соответствии с его вкусами. Значит, нужно связаться с Коткой. Это – раз. Два – узнать, кто нанимался на «Лизетту» матросом.

– Хочешь сказать, что он нанял какого-то подлеца?

– Похоже на то. Или даже двух. Нам опять нужен Пича.

– Хочешь послать его на Кипенхольм?

– Он там с кем-то подружился. А пользоваться «Атомом» мы его обучили. Ян! Эй, Ян! Сбегай, позови братца!

Пича сидел дома и делал уроки. Он примчался, безмерно благодарный, что спасли от тетрадок и присмотра строгой матушки.

– Хочешь опять съездить на Кипенхольм? – спросил Лабрюйер. – Возьми с собой Кристапа, вдвоем ехать веселее. И «Атом» я тебе дам. А дело будет такое – отыскать того парня, у которого на дворе зимует «Лизетта»…

– Это Матис Витинь!

– И узнать, кого из островитян нанимали матросом на эту «Лизетту». Чтобы ему приятнее было помогать, потрать на него пару кадров. Пусть позирует на фоне «Лизетты». Обо всем его расспросите. Но сами с тем матросом не встречайтесь. Просто запомните имя, а потом запишите. Это надо сделать быстро, так что в школу завтра не пойдешь.

– Господин Гроссмайстер, Матис уже служит в Балластном порту, помогает на дровяном складе. Днем он, наверно, занят.

– Ну, значит, найдите его на складе, там изведите пару кадров. С орманом я рассчитаюсь сам, а это – вам с Кристапом, – Лабрюйер вручил Пиче два гривенника.

Потом он поехал на трамвае искать Мартина Скую. Возле Немецкого театра ормана не было, но его товарищи обещали передать, чтобы немедленно мчался в «Рижскую фотографию господина Лабрюйера». Скуя прибыл вечером и получил задание: утром увезти мальчишек, днем привезти, а пока они носятся по Кипенхольму, съездить к теще, разведать – что там творится в доме, где живет дочка покойного Лемана.

– Леопард, твоя погоня за маньяком из тебя самого скоро сделает маньяка, – сказал Хорь.

– Может быть, – согласился Лабрюйер. – Но я уже не могу перестать. И, в конце концов, велики шансы, что Эвиденцбюро получает сведения от Розенцвайга. Он же и на «Моторе» бывает, и на «Унионе» у него наверняка служат бывшие однокашники.

– Ты думаешь, что этот херувимчик и в расстрелах замешан, и девочек убивал?

– Почему бы нет? Убийца – это… Хорь, я их повидал больше, чем ты… Это не совсем человек. Я видел женщин-убийц – одна была редкая красавица, тонкая, изящная, прямо статуэтка. Я видел мальчика, лет четырнадцати, который убил двух младших братьев. В гимназии был первым учеником в классе… Убийца – не обязательно небритый детина, который скалится, как шимпанзе, и показывает клыки. Феликс Розенцвайг может оказаться большим любителем предсмертных судорог…

Четверть часа спустя объявился Росомаха – телефонным образом.

– Я отыскал синий «Руссо-Балт», – сказал он. – В Кайзервальде. Я нашел место, где он стоит, пока им не пользуются. Это недалеко от складов джутовой мануфактуры.

– Ты молодец! – воскликнул Хорь. – Но почему там?

– Вот на этот вопрос я и пытаюсь ответить. Акимыч ведет наблюдение за Шмидтом. Этот Шмидт живет в самом конце Суворовской улицы, чуть ли не напротив монастыря. Розенцвайг, кстати, живет на Дерптской улице – примерно там, где она упирается в Ревельскую. Нашли и жилище Рейтерна – на углу Мариинской и Малой Невской.

– Луговская и Петерсон – в Задвинье, Розенцвайг и Шмидт – неподалеку от мест службы, Рейтерн – на Мариинской. Кто же в Кайзервальде поселился, будь он неладен?!

– Хорь, погоди, не вопи, – одернул командира Лабрюйер, державший возле уха отводную трубку. – Прикажи Горностаю – пусть узнает о родителях наших красавцев. Они в таком возрасте, что родители еще живы. У Рейтерна – так уж точно. Где-то же они живут.

Он говорил так, чтобы его слышал и Росомаха.

– Росомаха, загляни вечером к Горностаю, объясни ему задачу, – сказал Хорь. – И напомни, что нам нужен Эрнест Ламберт. И попробуй понять, что там, у мануфактуры, делает этот синий «Руссо-Балт».

– Хорошо. До связи.

Утром мальчишек снарядили в экспедицию и предупредили – если из-за «Атома» возникнет драка, обоим достанется на орехи, а фотографический аппарат они будут видеть только издали.

Днем Лабрюйер принял телефонограмму из Осведомительного агентства. Она была предельно лаконична: «Мнимого Собаньского взять и сдать в полицию по подозрению в убийстве».

– Это значит, что он нужен в столице, – сказал Хорь. – Вот и все. У них свои планы, а вся наша суета – коту под хвост.

– Обидно?

– Да… И – нет. Веришь ли – мне уже во сне все это снилось! Как мы сидим и изобретаем возможности использования Собаньского. Значит, не понравилась наверху моя идея сделать из него наживку…

Лабрюйер прекрасно помнил, чья это идея, но спорить не стал. Есть вещь, которые в юном существе способно истребить только время.

– Столько времени потрачено, – вот и все, что он сказал. – Ну, значит, привлекаем к делу Калепа. Ведь этот подлец не каждый день на заводе околачивается. Я свяжусь с Калепом, объясню ему положение дел, пусть заманит к себе этого изобретателя, а сам телефонирует нам.

– Нужно будет держать наготове Вилли Мюллера, чтобы сразу туда помчаться.

– А по дороге захватить Линдера, Горнфельда или того из инспекторов, кто будет свободен. Я сам свяжусь с ними.

– И пусть возьмут с собой наручники. Неизвестно, чего от этого подлеца ожидать.

Разговор с Линдером вышел забавный: в самом деле, трудно расследовать убийство, когда нет трупа; может, подлинный Собаньский все-таки жив и где-то прячется; мог же он, допустим, просто продать богатому господину свои чертежи? Или же чертежи похищены, что, конечно, плохо, но с убийством несопоставимо.

– Главное – обвинить этого человека в убийстве, а потом действовать по приказу из столицы, – сказал Лабрюйер. – Если нужно, будет телеграмма из столицы.

Пока договаривались о телеграмме, прибыли Пича и Кристап. Скуя не только высадил их на Гертрудинской, но и сам привел – чтобы все видели, как он понимает ответственность.

На два голоса мальчишки сообщили – два гривенника потрачены на конфеты, Матис Витинь запечатлен, но насчет матросов с «Лизетты» – дело темное. Раньше, очень давно, нанимали Кришьяниса Лиепу, но теперь этот Кришьянис – старый дед, в море не выходит. Матис знает двух матросов, которые занимаются «Лизеттой» и ходят на ней, но они – неместные. Одного зовут Герц, другого – Франк, а имена это, фамилии или вообще клички – Матису неизвестно. Оба по возрасту ему в отцы годятся, оба – явно из тех опытных моряков, что полсвета обошли, угомонились и бросили якорь в тихом месте. Дружбы с Витинем-старшим у них не получилось, он их терпит, потому что ему платят. И ни с кем из островитян они не подружились, разве что, может, в яхтклубе нашли себе приятелей.

– Среди этих старых моряков такие типы иногда попадаются – каторга по ним плачет, – сказал Лабрюйер Хорю. – Съезжу-ка я к Андрею. Он много сомнительной моряцкой публики в лицо знает. Мартин, теперь твоя очередь. Что там с дочкой Лемана?

– Совсем непонятно. Сперва все дети куда-то съехали, потом и она с мужем. Жили у них в доме два крепких парня – уже и этих нет, а за домом смотрит дворник Озолс, он там сына с молодой женой пока что поселил. Ну, жильцы на месте, никто их не трогает…