Наблюдательный отряд

Глава восьмая

Лабрюйеру нужно было понять, как расположено богоугодное заведение и есть ли там какие-то дырки в заборе. По опыту Лабрюйер знал, что дырки есть всюду и всегда, а особливо там, где всякие строгости. Если бедным безумцам запрещают пить спиртное и курить табак, наверняка найдется старичок в приюте при лечебнице, который за малое вознаграждение сбегает в лавку, и не через главные же ворота он побежит.

Лавка отыскалась на Мостовой улице, бывшей, с учетом небольшого моста, как бы продолжением Выгонной дамбы, по которой Лабрюйер и был доставлен к Александровским высотам. Она как раз шла вдоль стены, окружавшей лечебницу, и дальше – к железной дороге и Кайзервальду.

Время было почти вечернее, в лавке скучала хозяйка, Лабрюйер явился нежданным развлечением, купил жестяную коробочку с монпансье – порадовать Пичу, а потом завязал разговор – не страшно ли молодой и красивой женщине жить по соседству с сумасшедшими.

– Не такие уж они сумасшедшие, – сказала хозяйка. – Иные даже совсем приличные господа, а лечат расстроенные нервы.

– Да, такое бывает. Хорошо, если у человека есть умные родственники, вовремя уговорят полечиться и еще карманных денег дадут. А ведь есть и несчастные, о которых позаботиться некому…

Лабрюйер вздохнул и возвел взор к низкому потолку лавки.

– Ох, да, есть, есть… – согласилась хозяйка.

– У моих знакомых сын в лечебницу попал. Студент, умница, медик, первым на курсе был, и надо же – заучился. Перестал понимать, где обычные люди, а где – больные, всех лечить пытался. Так со всеми книжками его в лечебницу и свезли.

Это была ловушка – хозяйке следовало вспомнить про другого студента. Но она заговорила о постоянном жителе Александровских высот – маленьком и щупленьком старичке, отчего-то вообразившем себя драгунским капитаном.

– Так-то он обо всем хорошо рассуждает, знает, который день, которого числа, его гулять отпускают, знают, что всегда вернется. А как вспомнит, что он драгунский капитан, так и начинает чушь нести, бедненький. И дамы все от него без ума, и государь император его крестом наградил.

– И что же, неисцелим?

– Неисцелим…

– И сюда, к вам, захаживает? Как же он через забор перелезает?

– На Аптекарской ворота и калитка есть, иногда через нее можно проскочить, а подальше две доски в заборе расшатаны, снизу гвозди вынуты, они раздвигаются и можно пролезть. Да вы не бойтесь, ничего страшного! Они тихие, буйных держат взаперти. И они далеко не уходят. Здешние их знают и молчат. А если уйдут подальше – их сразу заметят, на них же больничные халаты и колпаки.

Слово за слово – Лабрюйер узнал все, что только мог, про нравы Александровских высот. И у него в голове стал складываться план.

Возвращаясь, он чувствовал себя Змеем Горынычем: одна голова готовила штурм Александровских высот, другая маялась от острой зависти к молодым офицерам и инженерам, обсуждавшим модели гидропланов. Он тоже хотел быть таким – не очень опытным, но целеустремленным, убежденным в своей правоте, немного идеалистом и романтиком на службе Отечеству. Но, видимо, при его ремесле идеализм выветривался еще до тридцати, а оставалось что-то малопонятное – то, чем иногда бравировал Енисеев, рассуждая о высоких материях. Третья голова ошалело повторяла: Наташа, я пишу тебе эти строки, Наташа, я пишу тебе эти строки…

Подъезжая по Выгонной дамбе к Ганзейской улице, Лабрюйер велел орману ехать помедленнее. Хотя уже давно стемнело и Сенька Мякишев наверняка ждал в фотографическом заведении, Лабрюйер все же глядел по сторонам – вдруг в свете фонаря мелькнет полуцыганская физиономия. Тогда можно было бы прихватить парня с собой.

Но не Сеньку он увидел, а Лореляй.

Хотя приличной даме не положено стоять на тротуаре, пусть даже с другой приличной дамой, потому что это удел проституток, Лореляй явно плевала на правила хорошего тона.

– Ну-ка, шагом, – велел орману Лабрюйер и внимательно разглядел дом, возле которого Лореляй затевала свои проказы. Он подумал: «Вот тут, скорее всего, не гостиница, потому что нет вывески, но и не квартиры добропорядочных бюргеров, потому что у тротуара стоят два автомобиля и три конных экипажа». Скорее всего, богатые меблированные комнаты, решил Лабрюйер, и нанимают их дамы известного поведения…

Надо полагать, эти дамы берут с поклонников побольше, чем проститутки с Канавной улицы, и берут красиво – драгоценностями, так подумал Лабрюйер и пожелал Лореляй удачи. Пусть ее ловкие пальчики сумеют молниеносно вынуть из ушей зазевавшейся хмельной барышни алмазные сережки! Барышню не жалко – не тяжким трудом сережки добыты.

– На Александровскую, – приказал он Бертулису Апсе. И тот чуть ли не за десять минут его туда доставил.

В лаборатории Лабрюйер обнаружил Хоря, одетого по-мужски, и очень довольного Сеньку. Хорь учил его проявлять и закреплять отпечатки на карточках, и Лабрюйер впервые пожалел товарища по наблюдательному отряду, от души пожалел: ему, видно, сильно недоставало компании сверстников.

– Ну, Мякишев, докладывай, – сказал он.

Сенька выложил перед собой листок с планом, вычерченным рукой, которая не часто бралась за карандаш.

Дом, возле которого караулила жертву Лореляй, действительно предлагал во втором и в третьем этажах меблированные комнаты. По соседству, на Охотничьей, располагалась гостиница, чуть подальше можно было снять скромную комнату и даже угол в подвале. Других мест, где бы мог поселиться приезжий, Сенька не обнаружил.

– Хорь, нужны еще карточки с блондинкой, – сказал Лабрюйер. – Завтра ты, Мякишев, пойдешь искать женщину. Может статься, ты ее не найдешь, но нужно убедиться, что ее в тех краях нет. Спрашивать будешь так: ее возил орман Бертулис Апсе. А фотографическую карточку дал тебе один господин. И, если начнут расспрашивать, дай понять, что все дело в господине, дама от него сбежала, а он ее ищет. Может, жена, может, сожительница, кто их разберет. Понял?

– Да понял…

– Если скажут, что живет там-то и там-то, постарайся увидеть и убедиться, что она.

– Ты действительно полагаешь, что между блондинкой, Ротманом и «черепом» есть какая-то связь? – спросил Хорь.

– Явной вроде бы нет. Но «череп» выследил Ротмана и не постеснялся караулить его с револьвером возле самого жилища. Если «череп» или сам ходил за Ротманом, или кого-то посылал, то он знает, что Ротман побывал в нашем заведении. А он – не тот человек, чтобы заказывать карточки для подарков родне. То есть «черепу» могло стать любопытно, зачем он сюда приходил и не будет ли от нас какого вреда. Блондинка, возможно, и раньше тут мельтешила, просто мы ее не заметили. А вот что бы могло объединять сумасшедшую фрау Крамер, «черепа» и блондинку – этого я даже предположить не могу.

– Вот как ты комбинации составляешь…

– Да они сами составляются.

– Ловко…

– Обычное дело. Очень удобно шахматные фигурки использовать. Вот у нас на доске блондинка, «череп», Ротман и фрау Крамер. А вот еще одна фигурка – некая Матильда, у которой Ротман, возможно, прячется. Хм, Матильда… Тут я попробую расспросить одного человека. Но сейчас – пора ужинать и спать. Завтра с утра много дел.

– Где будет жить Мякишев?

– Я придумал, где будет жить Мякишев. Сегодня еще здесь переночует, а завтра устроим ему новоселье.

Утром Лабрюйер отправился к Шнеерзону.

– Здравствуйте, господин Шнеерзон, – сказал он, войдя в маленькую мастерскую. – Во-первых, я на вас обижен, очень обижен. Отчего вы до сих пор не прислали Гришу с Дорочкой?

Скорняк заулыбался.

– Я всем всегда говорю, что во всей рижской полиции не найти второго такого порядочного человека, как господин Гроссмайстер, – ответил он. – Вы пришли наконец заказывать шапку?

– Нет, господин Шнеерзон, я пришел поговорить об одной девушке. Вернее, она уже давно не девушка, и лет ей, я думаю, куда больше сорока, но вы могли ее знать в молодости.

– Так вы садитесь, садитесь, господин Гроссмайстер! Моя Лея сегодня с утра испекла пирожки с легким. Хотите пирожки с легким? Она кладет в них лук, рубленое яичко, и они получаются нежными, как весенние цветочки. А запивать их надо куриным бульоном.

Отведав пирожок и выпив кружку отличного горячего бульона, Лабрюйер попросил супругу скорняка остаться.

– Я начну, как сказки начинаются. Много лет назад жила красивая еврейская девушка, очень красивая. Я думаю, она была из бедной семьи и хотела лучшей жизни. Поэтому она не вышла замуж за простого портного или сапожника, а убежала с молодым человеком. Что там у нее с ним вышло – не знаю, но в конце концов она оказалась в веселом доме на Канавной улице.

– Ой-вэй! – разом воскликнули старички.

– Да, да, и это еще не худшее, что могло ее ожидать. Там она познакомилась с богатым человеком, он выкупил ее у хозяйки дома и где-то поселил. Больше никто о ней ничего не знает. Может быть, она даже вышла замуж. Или вернулась к родственникам…

– Если она убежала из дома, то для родственников она все равно что мертвая, – серьезно сказал Шнеерзон. – У нас с этим не шутят. По ней, наверно, даже прочитали заупокойную молитву «кадеш». И семь дней сидели на полу, как сидят, когда в доме покойник.

– Бедная мать, бедная мать… – пробормотала супруга скорняка, не на шутку расстроившись. – Какой позор, какой позор на всю семью…

– Не случилось ли такой беды с кем-то из ваших знакомых? – спросил Лабрюйер. – Девушку звали Хава-Матля, в веселом доме ей дали имя Матильда.

– Нет, у наших знакомых такой девушки не было, – сразу ответила Лея. – Я бы знала.

– Может быть, девушка не из Риги? – предположил скорняк. – И я даже думаю – совсем не из Риги, а из маленького городка, из местечка, знаете, что такое штетл? Это городок, где много бедных евреев, и чем они кормятся, даже понять невозможно. Рижская девушка знает, что может познакомиться с хорошим женихом, она не станет делать глупостей. Она может понравиться даже доктору или адвокату – я имею в виду еврейского доктора или адвоката. А девушке из местечка где взять хорошего жениха? Да, да, бывали случаи, что их сманивали дурные люди, бывали…

– И красивая девушка очень хорошо знает, что она красивая, – добавила Лея. – Она задирает нос, а мать ей наверняка говорила: Хава-Матля, здесь нет человека, который бы оценил твою красоту!

– Значит, мы поняли, как это могло произойти. А что с ней могло случиться, когда ее выкупил богатый человек?

– Вряд ли он на ней женился. Пожил с ней пару лет, дал ей денег, и они расстались. Но, если он порядочный человек, он мог ей подыскать жениха… – тут Лея задумалась. – И дать приданое… Это значит, что ее увезли туда, где о ней никто ничего не знает.

– Значит, найти ее не удастся? Ну что же, такой результат – тоже результат. Спасибо, господин Шнеерзон, спасибо, госпожа Шнеерзон.

Лабрюйер встал.

– Господин Гроссмайстер, есть один человек, которого нужно спрашивать о красивых девушках! – вдруг сообразил скорняк. – Это сват! У русских свахи – женщины, а в местечке сват – обязательно мужчина. Еще двадцать лет назад такие сваты разъезжали по местечкам и знали наперечет, у кого сколько дочек на выданье и какое у каждой приданое, они и всех женихов знали. Конечно же, старый Хаим-Арон должен помнить всех красивых девушек!