Наблюдательный отряд

– Да, Хаим-Арон! – обрадовалась Лея. – Он совсем уже старенький, стал такой праведник, такой праведник! В пятницу вечером мы его увидим в синагоге!

– Да, он теперь, как мальчик, ходит туда и заново учит Тору! – Шнеерзон рассмеялся. – Старость, скажу я вам, господин Лабрюйер, очень опасная вещь. Нас с Леей спасают только внуки – приходится казаться умнее, чем мы на самом деле, правда, Лея?

– Госпожа Шнеерзон, я тоже внука завел, – сказал Лабрюйер. – Да, да, позавидовал вам, у вас такой толковый Гриша. А у меня теперь Сеня. Не знаете, никто поблизости не сдает в комнате угол? Хотелось бы его поселить не слишком далеко от «фотографии». Но чтобы комната была теплая, с умывальником, как полагается, чтобы постельное белье меняли чаще, чем раз в три года.

– А я спрошу у соседок, господин Гроссмайстер, – пообещала супруга скорняка. – Абрам, ты уже предлагал господину Гроссмайстеру серый каракуль?

– Господин Гроссмайстер, пока вы будете думать, зима кончится! Давайте я все-таки сошью вам шапку. Вы молодой человек, вам жениться надо… – напомнил скорняк.

– Надо, – согласился Лабрюйер. И ушел, исполненный решимости сесть и написать письмо Наташе.

Но в фотографическом заведении он занялся совсем другим делом.

Телефонная барышня соединила его с кабинетом главного врача лечебницы на Александровских высотах.

– Я обращаюсь по деликатному вопросу, – сказал Лабрюйер. – Мой родственник, студент, стал заговариваться. Он много занимается, к тому же нервический тип сложения. Нельзя ли его поместить к вам на несколько недель – под присмотр опытных врачей? Мы бы держали его дома, но он вдруг начинает кричать, сами понимаете, это так неудобно…

Разговор затянулся минут на десять – Лабрюйер вызнавал, сколько человек в палате, хорошо ли охраняется корпус, не грозит ли родственнику встреча с настоящими буйными безумцами. Решетки на окнах его тоже интересовали. Завершил беседу он так:

– Если в течение трех дней его состояние не улучшится, я вам телефонирую, и мы оговорим условия.

Хорь слушал этот разговор и усмехался.

– Уж не меня ли ты собрался сдать в эту лечебницу? – спросил он.

– Я просто хотел знать порядки в лечебнице. Пойду туда сам, только нужно раздобыть халат, колпак и ту войлочную мерзость, в которую обувают больных.

Хорь уставился на Лабрюйера с восторгом, но восторг был какой-то тревожный.

– Ты хочешь изобразить сумасшедшего?

– После того как я изображал Аякса Локридского, мне уже ничего не страшно. Ты не забывай, я пять лет служил полицейским агентом под началом господина Кошко, а он обожал всякие маскарады. Я как-то даже был старухой на паперти. Если хочешь, спроси Панкратова – он тебе расскажет, как два часа пролежал под кроватью, на которой преступник занимался любовью с супругой.

Хорь расхохотался.

– Нужно туда отправить Мякишева. Я по глазам вижу, что он вернется и с халатом, и с колпаком, и даже с каким-нибудь серебряным портсигаром.

– Это мысль. Эй, Мякишев!

Сенька сидел в закутке. Хорь принес ему туда толстый бутерброд с салом, и Сенька с ним управлялся. Лабрюйер объяснил задачу – выяснить, во что одеты безумцы, как себя ведут на прогулке, как удирают и возвращаются через дыру в заборе. Выдав деньги на расходы, шестьдесят копеек на ормана и еще двадцать на пропитание, Лабрюйер вывел Сеньку черным ходом, показав ему дорогу через забор.

– А теперь нужно поискать нашего доброго Мюллера, – сказал он, вернувшись. – Похоже, для вылазки на Александровские высоты нам понадобится автомобиль.

– Нам?

– Да, оставим в салоне Яна и поедем вместе. Мало ли какие сюрпризы меня ждут в лечебнице. Может, даже придется спасаться бегством. Будет правильно, если ты меня встретишь на выходе и отсечешь погоню.

– Леопард…

– Что?

– Как быть с Горностаем? Ему ведь вся эта история с маньяком не по душе.

– Думаешь, я нежно люблю маньяков? Но то, как этот сукин сын вывернулся из-под удара, означает, что у него есть деньги и власть над людьми. Правда, пока нет связи между ним и заводами. Но я ее найду… Для начала нужно раздобыть списки членов Императорского Рижского яхтклуба и Лифляндского яхтклуба.

– Зачем тебе?

– Я же говорил – тела девочек найдены или в воде, или близко от воды. Мне кажется, у нашего маньяка есть свое судно. Это или катер, или яхта.

– То есть нужно побывать в яхтклубах? Да они же сейчас заперты.

– Я думаю, такие списки можно найти в библиотеке. Ведь богатые организации стараются жить красиво – издают целые книжки о себе. Устав яхтклуба я сам однажды видел – брошюра с виньетками. Хотя… Хорь, ты не хочешь пройтись по редакциям газет? Ведь обычно журналистам дарят все это печатное добро на всякий случай, а потом оно лежит по углам и в конце концов пускается на растопку. Из библиотеки нам книги не дадут, а в том же «Рижском вестнике» спасибо скажут, если избавим от мусора. Записывай – «Рижский вестник», «Рижская мысль», «Прибалтийский край», «Рижская жизнь»…

– Сегодня уже не смогу. Сам видишь – я в мундире и при исполнении…

Мундиром на сей раз были прямая юбка и едва приталенный жакет, классический костюм-тальер, взятый наугад, без примерки, в магазине готового платья на Дерптской. Но у Хоря был хороший глазомер, и тальер сидел на нем не слишком страшно.

Туда, где его не знают, Хорь хотел пойти в мужском виде, и Лабрюйер его прекрасно понимал.

– Значит, завтра. Нужно будет Яну жалованье повысить – он много работает. Значит, завтра с утра оставим на него заведение…

Тут пришли клиенты, которым посреди зимы захотелось увидеть себя на фоне летнего пейзажа, и Лабрюйер, скинув пиджак, пошел менять фон.

Потом он связался с Линдером и попросил, чтобы тот в ближайшие полчаса никуда не посылал Фирста.

Прибыв в полицейское управление, Лабрюйер потолковал с Фирстом и четко сформулировал задание. Агенту следовало изучить дом на Нейбургской и все его население.

– Я понимаю, что сразу ты не разглядишь, что связывает жителей этого дома с «Мотором», – сказал Лабрюйер, – но надо постараться.

– Рубль в час? – спросил Фирст.

Цена была великовата, но один раз Лабрюйер сгоряча заплатил ему столько – и деваться было некуда…

Вернувшись в «фотографию», Лабрюйер поспешил на помощь Яну. Потом с черного хода явился Хорь, принес устав яхтклуба и с енисеевским ехидством сообщил, что поиски владельца яхты не затянутся – в Императорском яхтклубе числится триста тридцать человек.

– Но не может быть, чтобы там стояло триста тридцать яхт, – ответил на это Лабрюйер. – А ведь рядом еще и Лифляндский яхтклуб. Надо бы понять, сколько этих посудин на самом деле.

– Это работа для десяти человек, – возразил Хорь.

– Ничего, вдвоем справимся. Давай сюда всю добычу.

Но потрудиться не пришлось – в лабораторию заглянул Ян.

– Господин Гроссмайстер, к вам пришли.

Лабрюйер вышел и увидел фрау Трудхен в совершенно невероятной шляпе, похожей на меховую суповую миску с птичьими крыльями, судя по размеру – индюшачьими.

– Добрый день, фрау, – сказал он. – Угодно сделать фотографическую карточку?

А сам глазами и едва заметным жестом указал на дверь.

– Я хотела узнать цены, – ответила Трудхен.

– Вы можете также ознакомиться с образцами. Если нужны рекомендации – их даст персонал «Франкфурта-на-Майне», с которым у нас постоянное сотрудничество. Достаточно перейти Александровскую – и вот ресторан.

Трудхен опустил взгляд – это заменило кивок.

– Да, рекомендации необходимы, – согласилась она.

– Присядьте, посмотрите альбомы. А я, извините, сейчас занят.

То, что Трудхен пришла, означало одно – ее прислала Лореляй. Если Лореляй сама не пожаловала – значит, что-то стряслось. И лучше при Яне всего этого не обсуждать.

Быстро одевшись, Лабрюйер вышел через черный ход дворами на Колодезную и побежал во «Франкфурт-на-Майне». Там он попросил столик в самом дальнем углу, а гардеробщику дал указание – когда придет полная дама в крылатой шляпе, направить ее в тот угол.

Ждать пришлось недолго.

– Что с ней? – первым делом спросил Лабрюйер.

– Мокрое дело, – ответила Трудхен. – Она зашла в комнату и увидела там покойника. На всякий случай поскорее ушла – чтобы не объяснять ищейкам, как она в эту комнату попала.

– Этого еще не хватало. Где?

– На Выгонной дамбе. В меблированных комнатах.

– А сама Лореляй сейчас где?

– В форштадте. Она сказала – покойник такой, что вам известен.

– Ясно. Сейчас попьем чаю, и ты меня к ней отвезешь.

Лореляй, разумеется, имела несколько убежищ. То, куда привела Лабрюйера Трудхен, было за Ивановским кладбищем, на Костромской улице. Орман довез до Ярославской, дальше шли через квартал пешком.

– Выходит, ты его все-таки знала, – сказал Лабрюйер, войдя в маленькую, довольно прилично убранную комнатку.

– Ты его так расписал, что трудно было не узнать, – ответила Лореляй. – Раздевайся, садись. Нет, не знала.

Она была в домашней одежде – простой юбке, клетчатой блузке без затей, и занималась самым мирным делом – штопала натянутый на деревянный грибок чулок.

– Но ты ведь его искала? Я видел тебя вечером возле тех меблированных комнат. Проезжал мимо…

– Да, я хотела понять, что это за сволочь. Убивать его я не собиралась, только взять бумажник и документы.

– На что тебе? – удивился Лабрюйер.

– Не мне. Я для тебя старалась, старый пес, ты бы с бумажками разобрался. Нет, это не любовь. Все дело в Ротмане. Когда-то он ко мне хорошо относился… Нет, любовником не был. Просто пригрел глупую девчонку. Это иногда бывает.

Лореляй была мрачна, в глаза не глядела, такой ее Лабрюйер еще не видал.

– Ты говори, говори…

– У Ротмана ведь не было врагов. То есть среди наших. Он просто исчез, знаешь, как исчезают старики. Все решили, что помер… кто-то кому-то сказал, что он помер, все поверили. Во время беспорядков много трупов находили, никто не разбирался, паспортов у них не проверял. А он, оказывается, был жив.

– Жив – и совсем опустился.

– Когда ты рассказал, что какая-то сволочь хочет его убить, я подумала – надо бы самой этим заняться. Ты ведь не знал, что это за молодчик. А сам бы ты у него бумажник и документы не стянул. Я решила – сделаю то, что могу, дальше – ты.

– Рассказывай.

– Я в дом прошла вместе с компанией. Двое мужчин, три женщины, где три – там четвертая. Дом шестиэтажный, я поднялась повыше. Там меня видели и запомнили.

– Ты уверена?

– Меня всегда запоминают. Я спросила у прислуги, не живет ли тут господин – и описала, слово в слово, того мерзавца. Она сказала – да, живет, но его нет дома, еще не приходил. Он снял угловую комнату, на третьем этаже, недорого. Я написала записку, просила ему передать, она обещала.

– Записку?

– Должна же я была показать ей, что ухожу. В записке было: «Сердечко мое, я тебя не застала, жестокий муж увозит меня, но я вся твоя». Прислуга всегда читает такие записочки. Потом я спустилась, опять поднялась, уже на четвертый этаж, постучалась в дверь, не открыли. А у меня с собой как раз случайно оказалась подходящая отмычка. Я вошла. Там была квартира, в которой никто не живет. Я заперлась в ней и стала ждать. Прождала четыре часа. Значит, было одиннадцать, когда я оттуда вышла. Думала, он уже пришел, постучусь, войду, скажу, что ошиблась дверью. Еще не было случая, чтобы мужчина не попытался меня удержать. А потом как-нибудь справлюсь. Может, попрошу, чтобы угостил в ресторане, может, еще что-нибудь придумаю. Постучалась, вошла. А там – он, на кровати, задушенный.