Наблюдательный отряд

– Тебе бы больше пригодился агент, знающий Ригу и рижан, – возразил Лабрюйер. – А Мякишев знает здесь только Панкратова, меня и несколько человек в каменном амбаре, где подрабатывает.

– Это одна сторона медали. А другая – его тут тоже никто не знает. Если он устроится на тот же «Мотор» махать метлой, никто его ни в чем не заподозрит, – ответил Енисеев. – И ему не придется притворяться провинциальным парнишкой. Уступи парня, брат Аякс! Ты другого найдешь!

– Да чем тебе Мякишев так полюбился?!

– У него глаза умные!

Сенька, слушая эту перепалку, даже оробел.

– Отдай ему парня, Лабрюйер, – вмешался Росомаха. – Нам он действительно нужен. После той неудачи с «Мотором»… ну, ты понимаешь… нужен человек, которому там можно что-то поручить, такой, к которому не прицепишься… Мякишев, тебе сколько лет?

– Семнадцать.

– Ну вот! Вне подозрений! А агент из него выработается отличный.

Лабрюйер нехорошо посмотрел на Енисеева.

– И мне нужен человек вне подозрений, – сказал он. – Я думал послать его завтра на Выгонную дамбу, «черепа» искать. Также, было бы тебе ведомо, за моим заведением наблюдает хорошенькая блондинка, а за мной самим – какой-то актер погорелого театра. Так что и тут мне человек потребуется.

– Господин Мякишев, я вам больше предложить могу, чем Гроссмайстер! – Енисеев откровенно развлекался. – Сколько он вам в день платит? Не глядя – даю вдвое больше!

Сенька озадаченно посмотрел на Лабрюйера.

– Вот то-то и оно, что ты в людях не разбираешься. «Вдвое больше, вдвое больше»! – Лабрюйер очень похоже передразнил Енисеева. – Мы о деньгах вообще не говорили. Я знал, что Мякишев сделает все возможное, а он знал, что я не поскуплюсь. Вот такая арифметика.

– Да?.. – спросил ошарашенный Енисеев. – Ну, тут ты меня уел. Тогда предлагаю поделить господина Мякишева пополам. Пока пускай трудится на тебя. А когда для него будет место на «Моторе» – заберем. Разумно, господа?

– Разумно, – согласился Росомаха. – Соглашайся, Сеня. Мы люди нежадные. Будет все – и похождения, и деньги, и французский коньяк. Ты пил когда-либо французский коньяк? Вижу – и слова такого не слыхивал. А у меня во фляжке есть – на случай сибирских морозов. Пошли в лабораторию, там найдется из чего выпить, опять же – чай!

– Да, чай! – Лабрюйер поспешил снять кастрюльку со спиртовки.

Лаборатория была не так велика, чтобы четыре человека разместились там с удобствами. Но теснота лишь привела всех в веселое расположение духа. Дали Сеньке попробовать коньяк и долго объясняли ему, что этот клопомор и горлодер все знатные господа уважают.

– А Хорь мастерит себе адскую смесь из горячего чая, малинового варенья и рома, – сказал Лабрюйер. – Если еще заварит те травки, что дала госпожа Круминь, так завтра будет свеж, как огурчик…

– Чш-ш-ш… – Енисеев поднял палец, призывая всех к безупречной тишине, а Росомаха, тоже услыхавший шум у черного хода, немедленно погасил свет в лаборатории.

Наблюдательный отряд затаился.

Лабрюйер не столько слышал, сколько угадал движения Росомахи и Енисеева: они достали оружие.

Неведомый гость, почти беззвучно проникнув в фотографическое заведение, прошел мимо лаборатории, открыл дверь и оказался в темном салоне. Там заскрипело, заскрежетало, и Лабрюйер понял – гость двигает помост.

Вряд ли он пришел за бесстыжими картинками, которые спрятал от родителей Пича. Так что же – за утюгом?..

Лабрюйер ощутил не плече руку. Это Енисеев отодвинул его и бесшумно, как кот, просочился в коридор. За ним пошел Росомаха – куда более крупный и плечистый, но тоже по-звериному ловкий. Лабрюйеру стало стыдно – и он тоже покинул лабораторию, внутренне готовый к хорошей драке.

Енисеев и Росомаха стояли у приоткрытой двери, через которую был виден салон. Помещение освещалось через витрины уличными фонарями. Лабрюйер увидел силуэт, и этот силуэт довольно странно двигался. Он резко съежился, замер, так же стремительно выпрямился и снова замер, стоя на довольно широко расставленных ногах и вытянув перед собой руку параллельно полу. Закаменев в этакой позе, он продержался минуты две, потом рука дернулась.

Гость помянул черта, опустил руку, ссутулился, опять выпрямился, чуть наклонив корпус вперед, опять выбросил руку вперед. И замер.

– А что? Я тоже именно это проделывал, – довольно громко сказал Енисеев. – И, вы не поверите, господа, тоже с утюгом. Включи малый свет, Росомаха.

Зажглись две лампочки большой люстры, и Лабрюйер увидел Хоря, в мужской одежде и с утюгом. Тут до него дошло – парень тренировался. Он не мог открыто ходить в тир и совершенствоваться в стрельбе, но приучить руку к тяжести, которая заведомо больше, чем тяжесть револьвера, он мог. Заряженный револьвер системы «наган», а именно такой был у Хоря, весил два фунта – и Хорь из него промахнулся. А чугунный утюг госпожи Круминь – это добрых шесть фунтов, да еще поди удержи его неподвижно за ручку…

Видимо, Хорь собирался попробовать, как пойдет дело с утюгом, и если окажется, что именно этот снаряд ему нужен, – вернуть госпоже Круминь ее имущество, а себе купить свой собственный утюжище. Но он некстати заболел.

– Господин Мякишев! – позвал Енисеев. – Идите-ка сюда! Тут вас поучат правильному обращению с револьвером. У нас имеется мастер своего дела…

Хорь поставил утюг на помост, оттолкнул Росомаху и быстро вышел.

– Напрасно ты, Горностай, – сказал Росомаха. – Ты бы в такой истории не то что утюг, а мельничный жернов сбондил и с ним по ночам маялся. Иди сюда, Сеня. Я тебя поучу. Вставай, держи ручку…

– Что он за командир, когда такой обидчивый? Ей-богу, как старая дева, – буркнул Енисеев. – Самообладание – такая штука, что в аптеке не купишь.

– Самообладание и в пятьдесят не у всех имеется, а ему – двадцать два, кажись, – добавил Лабрюйер. – Хуже нет, когда не можешь дать сдачи тому, кто вдвое тебя старше.

– Может, черти бы его побрали! Может! Он же – командир отряда! – взорвался Енисеев. – Да я бы счастлив был, если бы он сейчас послал меня по матушке! Он должен быть свободен, понимаете? Свободен принимать решения! И не думать, кому сколько лет и где у кого любимая мозоль!

– После того как он провалил операцию, с ним надо поаккуратнее, – сказал Росомаха.

– Нет! А если с ним нужно обращаться, как с фарфоровой вазой Севрской мануфактуры, значит, он не то ремесло выбрал!..

И тут в салон ворвался Хорь. Оказалось – стоял у черного хода и весь спор подслушал.

– Господин Горностай, а не пойти ли вам?..

Посыл был энергичный и просто великолепный. Сенька, таких художеств еще не слыхавший, даже утюг выронил.

– Есть! В десятку! – воскликнул Енисеев. – Росомаха, уходим. Леопард, пусть Мякишев… Нет! Хорь, ты командуй.

– Мякишев? – не сразу понял Хорь.

– Наш новый агент, – Росомаха указал на Сеньку. – Хорошо бы ему пока пожить тут, а ты покажи ему все ходы и выходы.

Хорь с интересом оглядел Сеньку.

– «Очи черные, очи страстные…» – негромко пропел он.

– Тебе Леопард обо всем доложит. Значит, Леопард, постарайся найти люцинского гения.

Лабрюйер видел, что примирения между Хорем и Енисеевым пока что нет. И сообразил, что эта беда – ему на пользу.

– Я также буду докладывать Хорю о поисках маньяка, – сказал он.

– Да, конечно, – ответил Хорь. – Непременно.

– Спелись… – проворчал Енисеев. – Но, Леопард, ищи все-таки и третьего злодея. Я не думаю, чтобы человек, у которого в голове зонтиком помешали, мог служить на заводе и безупречно скрывать свое безумие. И Ротмана ищи.

– Если он только жив. Да и нужен нам не столько Ротман, сколько «череп». Это ведь он – свидетель преступления, если только мы все правильно поняли Ротмана, – заметил Лабрюйер. – Может ведь и такое быть, что «череп» и свидетель, которого отыскал Ротман, – два разных человека.

– Может, – согласился Хорь. – Тогда выходит, что «череп» – преступник…

– Он и есть преступник, если людей убивает. Ладно, пойдем мы. Все вроде обсудили, все страшные тайны раскрыли, – подытожил Енисеев.

– Спокойной ночи, товарищи, – сказал Росомаха.

Когда они ушли, Хорь занялся Сенькой Мякишевым и расспросил: кто таков, чему учился, что умеет. Лабрюйер меж тем баловался с утюгом – и впрямь, держать его на вытянутой руке за ручку было затруднительно.

Потом Сеньку уложили спать в закутке, чтобы утром сразу направить его на Выгонную дамбу, а Лабрюйер и Хорь пошли домой.

– Мне не нравится, что за «фотографией» так открыто следят, – сказал Лабрюйер. – Ты сейчас выйдешь на Колодезную, перейдешь Гертрудинскую и пойдешь мне навстречу по той стороне улицы. А я пойду, как обычно. Если за мной кто-то увязался – ничего не затевай, просто понаблюдай.

Но на сей раз мужчины с актерской физиономией не было.

Утром Сеньку покормили и отправили на поиски «черепа». Лабрюйер велел ему узнать все про меблированные комнаты и гостиницы в окрестностях Выгонной дамбы. Узнать – и не более того! Сам он пошел искать Бертулиса Апсе.

Орман стоял возле Большого Насоса и сперва даже не понял, чего Лабрюйер от него добивается. Потом вспомнил, где села в пролетку блондинка и куда велела себя везти, понаблюдав за «Рижской фотографией господина Лабрюйера».

– Она по-немецки говорила? – спросил Лабрюйер.

– По-немецки. Но малость не на здешний лад.

– А какого она, на твой взгляд, возраста, какого сословия?

– Средних лет, в такие годы уже замужем обычно бывают и двоих-троих растят.

– Значит, около тридцати. Особых примет не заметил?

– Да какие там приметы? Бледненькая такая немочка.

– Итак, взял ты ее возле Бастионной горки, а потом повез в Задвинье?

– Да, на Нейбургскую улицу.

– А дом ты часом не запомнил?

– Там все дома одинаковы, деревянные. А место приметное – три улицы вместе сходятся. Так она как раз на Нейбургской сошла.

– Понятно. Держи гривенник.

Нейбургская была примерно там, куда укатила, по сообщению Фирста, женщина, ожидавшая автомобиля у ворот «Мотора».

Теперь нужно было убедиться, что блондинка, которую преследовал Фирст, и блондинка, которую сфотографировал Ян, одна и та же женщина.

Лабрюйер нанял Бертулиса Апсе на весь день и покатил к Полицейскому управлению. Там он увидел Фирста, бежавшего по коридору с какой-то корзиной.

– Карточки видел? – спросил Лабрюйер.

– Она самая! – ответил Фирст и исчез.

Лабрюйер пока не мог составить в голове полную картину из клочков и кусочков. Странная фрау Крамер, ее загадочный спутник, блондинка и слежка за «фотографией» как-то были между собой связаны, но как? Похожий на актера топтун – из этой ли компании, или ему дал задание кто-то вовсе неизвестный? Он вышел на Театральный бульвар, сер в пролетку и велел Апсе везти себя в Задвинье, на Нейбургскую.

Дом, у которого орман высадил блондинку, и впрямь был самый обыкновенный. Разве что недавно окрашен в приятный кремовый цвет и имел на всех окнах второго этажа красивые кружевные занавески. Это навело на мысль – не сдает ли хозяин комнаты служащей на «Моторе» молодежи? Туда ведь приехали работать инженеры из России, им хоромы в центре Риги ни к чему, а от Нейбургской до новых корпусов «Мотора» немногим более версты, в хорошую погоду пройтись – одно удовольствие.