Наблюдательный отряд

Щекастый белокурый балбес Отто Розенцвайг сидел на койке, завернувшись в одеяло. Ногой он запихивал под койку корзинку с припасами.

– К вам сыскная полиция, господин Розенцвайг, – сказал сторож и вышел.

Лабрюйер прислушался – в замке проскрежетал ключ; видимо, зная шебутной характер Розенцвайга, сторож на всякий случай запер в карцере всех троих.

– Сыскная полиция? Но я ничего не крал! Мышей я купил! Купил в цирке – там их держат, чтобы кормить змею! Вы можете спросить в цирке!..

– Помолчите, Розенцвайг, и встаньте, когда с вами старшие говорят, – велел Линдер. – Хорошо. Теперь стойте и ешьте.

Он дал студенту заранее приготовленные бутерброды с ветчиной и фляжку с горячим чаем. Розенцвайг лишился дара речи.

Лабрюйер смотрел на стены и понимал, что изучить всю эту живопись будет мудрено. На стенах он опознал немецкие, русские, польские, французские, латинские слова. Над дверью отметился какой-то особо образованный студент – написал по-итальянски «Lasciate ogni speranza» – первую часть знаменитой строки Данте «Lasciate ogni speranza voi ch’entrate», что означало «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Видимо, цитата пришла узнику на ум зимой, когда, замерзая, он вспомнил мучения грешников в ледяном озере Коцит из «Божественной комедии».

– Ну, что? – спросил Линдер.

– Начнем с угла, – и Лабрюйер показал на койку.

– Ты – отсюда, а я пойду навстречу от двери.

Линдер подкатил к косяку чурбан, залез на него, а Лабрюйер забрался на койку. Подсвечивая фонариками, они разбирали перлы студенческого остроумия и хмыкали, когда попадалась фривольная картинка или карикатура. Некоторые монограммы и гербы корпораций были исполнены с изяществом и даже талантом

Розенцвайг жевал и с любопытством смотрел на эти изыскания.

– Что господа ищут? – спросил он.

– Запись вроде той, что в дневнике, – ответил Лабрюйер. – В ней обязательно должны быть имена и фамилии.

– Погляди-ка, – сказал Линдер. – Вот тут, на русском…

Лабрюйер устремился к чурбану, Линдер соскочил, уступая место. Но неизвестный студент сердито жаловался на каких-то загадочных родственников, не приславших ему даже куска черствого хлеба.

Час спустя Лабрюйер и Линдер смотрели друг на друга и молча разводили руками. Сообщения от Клявы они не нашли.

– Ну, значит, бред безумца… – Лабрюйер покачал головой. – Наверно, ему просто хотелось написать об этом, так хотелось, что вообразил, будто на самом деле написано…

– Похоже на то, – согласился Линдер. – Ну, я сделал все, что мог.

– Да, благодарю.

– Если господа из полиции ищут запись, значит, в ней что-то секретное? – полюбопытствовал Розенцвайг.

– Секретное, господин Розенцвайг, это вы правильно заметили, – подтвердил Линдер.

– Так, может, в таком месте записано, что не сразу догадаешься?

– Чурбан! – воскликнул Лабрюйер. Он повалил чурбан набок, но никаких мемуаров не обнаружил.

– Если бы мне нужно было оставить тайное послание, я бы под койку залез, – вдруг сказал Розенцвайг. – Нам, бедным страдальцам, дают свечи, и я бы, взяв туда свечу…

– Точно! Там ведь тоже есть место на стене! – Лабрюйер стал дергать койку, но она оказалась привинчена к полу. Шалопай Розенцвайг рассмеялся.

– Кто из нас самый тощий, господа? – спросил он.

Лезть под койку досталось Линдеру. Лабрюйер и Розенцвайг, очень довольный развлечением, светили ему фонариками.

– Кажется, оно… по-латышски… – сказал Линдер. – Дайте фонарик.

– Читай!

– Читаю… «Я, Андрей Клява…» Тут – неразборчиво, но по смыслу – вроде бы «в здравом уме и твердой памяти»… Дальше – «Я не виноват, я никого не убивал. Я пытаюсь сказать правду, но мне не верят. Я одолжил свои конспекты Теодору Рейтерну, чтобы он переписал две лекции, но он заболел, и я поехал к нему за конспектами. Его дом стоит в лесу, я заблудился…»

– Рейтерн?.. Читай, Линдер, ради бога, читай!..

– «Я вышел к берегу реки или озера, не знаю, было уже темно. Я спотыкался, падал и потерял очки. Там были мостки, у мостков стояло судно, на судне горел фонарь. Я пошел туда и увидел на мостках голую девушку. Она лежала…» Опять неразборчиво…

– Читай, ради всего святого!

– Это же прямо роман! – воскликнул восхищенный студент.

– Читаю. «Этот человек закричал: “Ты убил ее!” Я ответил, что не убивал. Он сказал, что сейчас отвезет меня в полицию, что он полицейский агент. Я сказал: “Очень хорошо, тогда все поймут, что я не убивал. Зачем мне ее убивать?” Я был страшно испуган, но отвечал спокойно. Тогда я услышал голос Теодора Рейтерна: “Андрей, зачем ты ее убил?” Я ответил: “Рейтерн, я не убивал”. Он сказал: “Господин агент, этот человек с большими странностями, он иногда кажется нам сумасшедшим”. Он сказал: “Вот ваш убийца, забирайте его”. Это сказал Теодор Рейтерн. Агент спросил: “Вы знаете, где он все это время держал девочку?” Рейтерн ответил: “Это не имеет значения”. Я не убивал, я не убивал. Я побежал обратно в лес. Они поймали меня. Я потерял сознание. Потом я очнулся, я был весь мокрый. Я лежал на берегу, потом встал, я куда-то шел, встретил людей, спросил, где я. Мне сказали, что на Кипенхольме. Я не мог переплыть реку, мне нечего делать на Кипенхольме. Я пошел вверх по течению, к понтонному мосту. Я понимал, что мне нужно где-то спрятаться, пока полиция не найдет убийцу. Сторож Осис – мой родственник, он спрятал меня. Я не убивал, убил кто-то другой, я только нашел на мостках тело. Я не знаю, как оно туда попало. Я не убивал…» Гроссмайстер, тут дальше только одно – я не убивал.

– Значит, Рейтерн!

– Погоди, не буянь. Рейтерн, возможно, лишь знает, кто убивал.

– Это он. Линдер, вот тот крючок, на котором его держали!

– Погоди, говорят тебе! – Линдер выполз из-под койки. – Допустим, Рейтерн – убийца. Но как это стало известно? Нужно восстановить все события той ночи, нужно заново допросить Кляву…

– Клява спятил окончательно и бесповоротно. О другой убитой девочке что-то знала Грунька-проныра, но и ее больше нет. Леман – убит. Нужно брать этих двух милых матросиков…

Лабрюйер кинулся к двери карцера, подергал – дверь не отворялась.

– Этого еще не хватало! – воскликнул он.

– Сторож Зутис – старый дурак, – сообщил юный Розенцвайг. – Он мог и забыть. Если господа скажут, который час…

– Без четверти восемь, – ответил Линдер.

– В девять он понесет мне хлеб насущный и тот самый стакан воды, которого, говорят, просят умирающие. Этого он не пропустит.

– Черт бы его побрал!

– Вот уж точно, – согласился Линдер. – Знаете, господа, если так – я часок вздремну, я вторую ночь почти не спал. Не бойтесь, Розенцвайг, я у вас одеяло не заберу, я укроюсь пальто.

Он лег на койку и заснул моментально.

Лабрюйер в величайшем беспокойстве ходил от стенки к стенке и даже взмок. Он представлял, что думает о нем сейчас Хорь: в погоне за мифическим маньяком разгильдяй Леопард может сорвать операцию!

Попытка снять на «Атом» мемуары Клявы оказалась бесполезной – фонарик давал недостаточно света. Тогда Лабрюйер загнал под койку Розенцвайга и велел диктовать послание.

Когда сторож Зутис в четверть десятого соизволил открыть дверь карцера, Лабрюйер едва не сшиб его с ног и, даже не попрощавшись с зевавшим во весь рот Линдером, понесся вниз по крутой лестнице, потом – по коридору, потом по другой лестнице, широкой, потом по другому коридору, потом по третьей лестнице. Он оказался в вестибюле и обнаружил, что дверь заперта. Пришлось ждать, пока спустится старый дурак, старый болван, старый кретин.

Без десяти десять Лабрюйер ворвался в свое жилище и переоделся с невообразимой скоростью. В две минуты одиннадцатого, с лыжами на плече, он выбежал на перекресток, где стояла пролетка Скуи, и забрался туда.

– Клади лыжи под ноги, – сказал Хорь. – Скуя, гони.

Когда человек опаздывает, у него в голове помещается только одна мысль: успеть! Лабрюйер был всего лишь человек, с точно таким же устройством головы, как у всех, и, впопыхах наматывая байковые портянки, без которых в зимнем лесу плохо, впопыхах натягивая сапоги и сдергивая с вешалки старый полушубок, он совершенно не помнил о Кляве.

Настенные мемуары ожили в памяти уже на Ревельской.

– Слушай, Хорь, мне срочно нужен телефонный аппарат.

– Еще таких не придумали, чтобы в пролетках вешать.

– Давай сделаем небольшой крюк и доедем до Петербужской части.

– А что случилось?

– Случилось то, что в мемуарах Клявы говорится о Теодоре Рейтерне. Погоди… – Лабрюйер завозился, не сразу сумел засунуть руку в карман и, вспомнив, что бумажка, на которой все записано, осталась в кармане пальто, невольно выругался.

– То есть Рейтерн замешан в истории с маньяком?

– Ну да! Эвиденцбюро как-то об этом пронюхало…

– А как?

– Если бы я знал! Нужно телефонировать в полицейское управление, чтобы заодно с Розенцвайгом и Шмидтом взяли Рейтерна! – взволнованно говорил Лабрюйер. – Ведь убежит – и лови его потом в Швеции!

– В Швеции он нам не опасен. Сейчас другая задача – синий «Руссо-Балт», – спокойно ответил Хорь. – Если наши австрийские друзья будут на нем уходить, мы должны задержать его и взять экипаж живьем. Или с мелкими повреждениями.

– Так волчью яму заранее нужно было рыть.

– Зачем? У нас есть три гранаты. Если взорвутся под капотом, останется только вытащить людей из автомобиля.

– Сам автомобиль не взорвется?

– Вот и я этого боюсь. Но есть еще одна возможность – если верно рассчитаю. И нужно там быть заблаговременно.

– А если они будут уходить не этой дорогой?

– Там не так много переездов, а «Руссо-Балт» – не заяц, чтобы через рельсы скакать. Конечно, они могут свернуть в лес – и там застрять. Росомаха все возможные маршруты на лыжах с картой в зубах пробежал. Могут по замерзшим болотам долететь сгоряча до речки Егель и с берега на лед кувырнуться. Но скорее свернут налево, чтобы по ровной дороге через переезд выкатить на Петербуржское шоссе и там развить приличную скорость. Этого допустить нельзя.

– А Мюллер на что?

– А ты представь, что у них мотор мощнее, чем у Мюллера. Не будем рисковать, а пойдем, как задумано, навстречу нашим.

– А я тебе говорю – нужно связаться с группой, которая после полуночи идет брать Розенцвайга и Шмидта! Пусть бы заодно и Рейтерна прихватили! Хорь, я клянусь тебе чем хочешь, – сведения утекали через Шмидта и Рейтерна, а Розенцвайг… ну, Розенцвайг по простоте что-то Рейтерну выбалтывал, ведь они друзья!..

– Поздно. Понимаешь, поздно.

И в самом деле – пролетка уже миновала фабрику Лейтнера, уже близко были «Феникс» и «Унион».

– Рейтерн нам нужен. Если он работал на Эвиденцбюро – то только он знает, кто из мастеров был подкуплен, чтобы вынести чертежи «гнома». Нельзя же такого человека оставлять на «Моторе»!

Лабрюйер бил по больному месту. Хорь просто обязан был вспомнить сейчас свою неудачную операцию и что-то предпринять.

– Поздно. Леопард. Тут мы телефонных аппаратов сейчас не найдем. Нужно быть у переезда заблаговременно. У нас не будет связи с товарищами, и если они поднимут зверя слишком рано, мы не должны его упустить.

Лабрюйер видел – он вспомнил, но он выучился держать себя в руках, так выучился, что можно позавидовать. И этот пустой взгляд, и этот тусклый голос – впору старому опытному агенту вроде Енисеева, а не мальчишке, который совсем недавно срывался и кричал. Хоря словно подменили. Может быть, он репетировал этот взгляд и голос перед зеркалом – с тем же упорством, с каким стоял по ночам, держа утюг в вытянутой руке.