Монастырь и тюрьма. Места заключения в Западной Европе и в России от Средневековья до модерна

Подобно тому как делается различие между хорошими и плохими бедными, теми, кому помогают, и теми, кого запирают и отправляют работать, так и «хорошие» заключенные – а здесь именно священники представлены как добродетельные и невинные, в других местах они представляют категорию богатых – должны быть защищены от риска заражения, физического и морального, вызванного близостью к преступникам «низкого происхождения». Два года спустя Луиза де Карвахаль сообщает, что у тех, кто отказался принести присягу на верность новому государю, ставленнику по декрету 1606 года, была конфискована вся их собственность и они были приговорены «к пожизненному заключению и к пребыванию в месте, где находятся злодеи и воры», что по ее мнению, является дополнительным наказанием. Она с негодованием добавляет, что «восемь дней назад именно таким образом осудили семерых почтенных католиков и двух или трех женщин; и они сейчас находятся среди этого сброда <…>. Я не решаюсь, как правило, даже войти туда без постоянного сопровождения тюремщика»558.

Вырисовывается, следовательно, целая география ограничений со своими населениями и с более или менее привилегированными пространствами. Так, например, можно противопоставить «черные карцеры» особо сурового режима заключения в парижской тюрьме Консьержери – часто бывает, что это довольно темные комнаты с толстыми стенами – так называемым «светлым карцерам», где заключенные пользуются большей свободой559. Можно также вспомнить, что во французских тюрьмах (в парижской Консьержери, в Тур де Констанс в Эг-Морт и т. д.) существовал входной зал, или вестибюль, «между двумя входными пунктами», такой вестибюль находился между первым пунктом (стойкой-окошком у входа в тюрьму) и второй стойкой (открывающей доступ непосредственно в места содержания под стражей). Этот зал представлял собой место относительной свободы, где заключенные могли действовать как «свободные люди»560: там они заключали договоры с нотариусом, принимали клерков, судебных приставов и т. д. Каждое пространство тюрьмы является настоящей «территорией социализации» и обладает собственной автономией, обозначенной названием места и его границей, а также порогом, который представляют собой суммы платежей, дающих доступ к нему. Одно место запросто может быть присвоено какой-либо группой заключенных, которая устанавливает там свои ценности и свои культурные ориентиры. Возможность продолжать оплачивать пошлины, связанные с присутствием в этом квартале тюрьмы, поддерживает различие между insiders (инсайдерами) и outsiders (аутсайдерами), как мы видели на примере заключенного в тюрьму Gatehouse Джерарда Даудалла, который боялся, что ему придется вернуться к людям «низшего происхождения» на «common side» (на общую сторону). И это не считая, конечно, того, что вся процедура эволюционирует, и наличия готовности у самих заключенных, которые тоже влияют на формирование этих мест жизни и на способы содержания в неволе. В некотором смысле эти подпространства напоминают «территории маневров», описанные Гоффманом как убежища узников от «тотальных институций». Они находятся на полпути между «group territories», территориями, «занимаемыми» некоторыми группами заключенных, и «free places», «свободными зонами» (в том числе от дополнительных сборов или уплат. – Примеч. пер.), открытыми, в принципе, для всех561. В этих местах «слежка и запреты явно пущены на самотек; там узник может предаваться целому ряду запрещенных занятий, чувствуя себя в некоторой степени в безопасности <…>. Персонал тюрьмы не знает о существовании этих занятий или, если узнает, предпочитает либо избегать их, либо же вовсе оставляет свои руководящие функции, когда входит в это пространство»562.

В этих отчетливых пространствах, частично или символически закрытых, заключенные могут найти формы свободы, полезные для их социабилизаций и дальнейших циркуляций, оба эти аспекта оказываются иерархизированы в соответствии с индивидуальными особенностями заключенных.