Монастырь и тюрьма. Места заключения в Западной Европе и в России от Средневековья до модерна

«СКОЛЬКО ИХ, БЛЯДЕЙ, СЫСКАНО»: ВОЗНИКНОВЕНИЕ КАЛИНКИНСКОЙ КОМИССИИ

Одним из первых действий, которое в итоге приведет к созданию Калинкинской комиссии, был устный приказ императрицы Елизаветы Петровны, данный ей в Петергофе действительному статскому советнику, одному из самых приближенных людей, Василию Демидову329 28 июня 1750 года: «ехать в Санкт Петер Бурх и сыскать непотребную женку иноземку, называемую Дрезденшу, которая нанимая знатные домы, держит у себя скверных женок и девок, выписывая из чужих краев, взять под караул в крепость со всею ее компанией, да и в протчих вольных домах и других непотребных местах по ее и другим показаниям таковых непотребных женок и девок, приехавших сюда изо Гданска и из других чужестранных мест, хотя б кои и во услужении у кого были, собрать всех в крепость и означенной Дрезденше учиня наказание публично кнутом, всех их посадя на пакет бот, отправить морем за границу и тамо их высадить, объявя им здесь чтоб им впредь в Россию отнюдь не приезжали под жестоким наказанием»330.

Очевидно, что изначально у императрицы не было долгоиграющего плана, и облава на Анну Фелкер по прозвищу Дрезденша разрабатывалась как спецоперация. На следующий день императрица детализировала свое указание, снова устно, приказав расспрашивать всех задержанных об их знакомых, а также поднять архив Главной полицмейстерской канцелярии и «справитца по приводам таких непотребных, кому оные на росписки отданы или по другим обстоятельствам розведав всех таковых где находится»331.

Императрицу держали в курсе дела и регулярно информировали о подвижках через Демидова. Как опытный царедворец он, с одной стороны, аккуратно предупреждал ее о том, что дело далеко от завершения, с другой, акцентировал внимание на быстром результате: «А по роспросам надеюся нарочитое стадо собрать их может, ибо как слышу, многие места на Адмиралтейской и Литейной стороны и на Васильевском острову наполнены, да и в Милионной есть. Ныне же по улицам такая тишина быть стала, что и учрежденные пекеты спокойно стоят»332.

Еще в начале июля планов на длительное заключение не существовало, напротив, 8 июля кабинет-секретарь императрицы писал Демидову из Царского Села, что Елизавета Петровна «изволит приказывать указ писать», в котором «чюжестранных непотребных» предполагалось вывести из столицы «морем», а также интересовалась подробностями расследования и в частности допросов: «сколько их, блядей, сыскано, откуды, кто их выписал и почему к Дрезденше пристали»333. Демидов из Санкт-Петербурга на следующий день рапортовал, что на все эти вопросы ответить пока не может, так как «обстоятельных распросов им еще не было для того, что они спрашиваются толко о пристанях и компаниях и потому собираются, чтоб не упустить время и тех оговорных, а з завтрашнего числа буду роспрашивать о всех их обстоятельствах и по роспросам когда их к вывозу нарочитая партия соберется»334.

Елизавета Петровна внимательно следила за расследованием, и, похоже, у нее были и другие источники информации, помимо Демидова. Она знала, что многие из «непотребных» жили в качестве «матрес» у ее ближайших сановников. Например, у камергера графа Федора Андреевича Апраксина (1703–1754), у барона Сергея Григорьевича Строганова (1707–1756). Очевидно, она подозревала, что благодаря связям многие из женщин могут избежать наказания и черпала информацию о расследовании из нескольких источников: «По писму вашему ее императорскому величеству донесено и изволила приказывать вам отписать, что известно ее величеству, якобы по улицам всяких девок и баб в подозрении объявления Дрезденшина хватают и посадя за караул паки отпускают не сыскав причины для чего хватаны, но чтобы того не было, о том указала вам подтвердить. Но токмо тех по указу ее величества брать, о коих явно по доказательству и по общему слуху известно, что обретаются в непотребстве»335. К 10 июля было задержано 70 женщин – докладывал Демидов336. Елизавета Петровна подробно инструктировала Василия Демидова о технике допроса и, подозревая, что чиновники Главной полицмейстерской канцелярии могут быть небеспристрастны, специально оговаривала: «токмо при сих вопросах полицейским никому не быть. И им о том знать не давать. И что явитца, о том писать»337.

В определенной мере к созданию Комиссии подтолкнули обстоятельства. Демидов писал императрице, что арестованные содержатся в тесноте, а для проведения допросов буквально нет места: «в крепости ныне они со утеснением, все казематы в ревелине заняты. Как содержать, так и распрашивать их негде. И ныне то производитца в сарае»338. В том же письме от 12 июля Демидов выдвигает идею: «не соизволит ли ее императорское величество указать тое комисию производить в Калинкинском каменном доме, ибо он в стороне и во отдалении от города стал». Елизавета Петровна одобрила план, что не стало для Демидова, который понимал серьезность отношения императрицы к расследованию, неожиданностью. Уже 16 июля Комиссия работала на новом месте в каменном доме за Фонтанкой на месте деревни Калинкиной339. В этом же письме он приводил поразительную подробность: некоторые женщины, «а паче главная», очевидно, он имел в виду Анну Фелкер, жаловались чиновнику, вольно или не вольно воспроизводя троп протестантской этики о труде как средстве лечить душу, «что им без дела скучно; и понеже в том доме нашлось довольное число прядильных инструментов и льну готового, то приказал я им для забавы [пока следствие кончится и резолюция воспоследует] роздать немецкия прялки и протчие инструменты к тому принадлежащие, дабы хлеба не даром ели»340. Место было хорошо известно властям: сначала там располагалась основанная в 1718 году при Петре и довольно значительная по размерам казенная Екатерингофская полотняная мануфактура341, затем с 1734 года полковой двор Измайловского полка, включая «полковую артиллерию и прочие тягости». В 1746 году было решено возобновить мануфактуру, потратив из казны на работу и материал 2698 рублей342. Во главе производства поставили поручика Бориса Шаблыкина, впоследствии бессменного комиссара Калинкинского дома. Непосредственно запустить производство готовились летом 1750 года. Шаблыкин нанимал мастеров, совершал последние приготовления, среди которых значится и покупка 20 кнутов по 5 копеек каждый343. Помещения были просторными. Палаты Калинкинского дома обогревали 24 деревянных и каменных печи344.

Сыск тем временем постоянно продлялся ввиду новой информации, поступавшей от задержанных. Так, Демидов, лично проводивший допросы, получив сведения о том, что многие «непотребные» скрываются в Кронштадте, 1 августа пишет в Главную полицмейстерскую канцелярию, побуждая провести рейды и там: «приказать по всем островам от полиции определенным командам таких непотребных жен и девок и сводниц смотреть и пристойным образом розведывая оных ловить и приводить в главную полицию, а оттуда з запискою присылать в комиссию в калинкинский дом»345. Активный сыск велся весь август. К концу месяца Демидов осознает, что первоначальные намерения выслать «иноземок» вступают в противоречие в действительностью, учитывая, что среди задержанных оказывается множество местных женщин, некоторые из которых к тому же были замужем за местными жителями. Озабоченный этим, Василий Демидов пишет императрице 22 августа 1750 года: «И хотя Ваше Величество соизволили при посылке меня из Петергофа указать по окончанию следствия Дрезденшу наказав кнутом выслать за границу <…> но всем ли то учинить?»346 Перечисляя группы задержанных, он тут же сам предлагает решение: «мужья с женами и холостые и мужики и бабы, вдовы, також и самые блудницы девки, хотя немцы да поданные и уроженцы великороссийския. Не соизволите ли ваше величество указать сослать в Оренбург?»347 Елизавета Петровна «изволила сама все читать» – отмечает Черкасов в ответном письме Демидова, но на главный вопрос она не ответила: «о прочих по тому доношению делах дать никакой резолюции не изволила»348.

Комиссия между тем осваивалась на новом месте, вступая во взаимодействия с другими государственными ведомствами. Так, Комиссия обратилась в Санкт-петербургскую губернскую канцелярию с просьбой прислать «для содержания некоторых арестантов шестерых ножных желез з замками». Ответ свидетельствует о том, что для государственных служащих статус комиссии был непонятен, а вовлечение Елизаветы Петровны, по-видимому, неизвестным, что предопределило дерзкую резолюцию: «хотя таковые ножные железа и имеются, точию оные положены на содержащихся в остроге по важным делам колодниках, а излишних желез и замков, которые б можно было ныне в помянутую комисию отпустить, при канцелярии не имеетца»349.

В ноябре 1750 года Демидов обращается к императрице намного более прямолинейно, представляя рад деталей. Он пишет, что в комиссии находится 193 человека и еще примерно 250 числятся в списках: «и ежели оные сысканы будут, то чрез них и еще большее число умножится <…> А и непотребных всех искоренить невозможно <…> Понеже по высочайшему вашего величества соизволению чрез ту комиссию таковые непотребные и с ними сообщающиеся в немалой уже страх приведены и тех их богу противные поступки весьма поутихли и немалою частью сокращены <…> Не соизволите ли ваше императорское величество приобщенной при сем формуляр указа всемилостивейше апробировать, дабы чрез то всяк мог ведать, что та комиссия уже окончилась, страх же впереди всегда останется»350. В проекте указа Демидов детально изложил действия, которые бы позволили закрыть следствие и распустить Комиссию, среди них публичные наказания кнутом и плетьми пойманных мужчин и женщин, «вдов и девок», то есть незамужних женщин, отправить в прядильную работу, а замужних вместе с супругами сослать в Оренбург, где последних определить в военную службу. Впоследствии Демидов еще дважды – в 1755 и 1758 годах – будет спрашивать у императрицы «указу», но ответа не последует351. И хотя прямых свидетельств участия Елизаветы Петровны в деятельности Калинкинского дома в источниках начиная с 1751 года нет, очевидно, что она не забыла о его существовании. Более того, работа этого места, требовавшая немалых расходов, охраны, нанятых канцеляристов, – конечно, не могла обойтись без высочайшей, судя по всему, устной санкции352.

Ни в Оренбург, ни «за море» заключенные не отправились. Часть из них выходила на протяжении всех девяти лет, а перед роспуском Калинкинского дома из него освободили последних арестантов – 70 женщин и 4 мужчин353. Условия, в которых они содержались, были исключительными в контексте пенитенциарной практики рассматриваемого периода.