Монастырь и тюрьма. Места заключения в Западной Европе и в России от Средневековья до модерна

2. ЦУХТГАУЗ КАК «ДОМ»

Насколько многофункциональными были цухтгаузы раннего Нового времени, насколько они объединяли различные цели под одной крышей, лучше всего можно проследить по часто разнородным группам заключенных, размещенных в них. Так, в курсаксонском «доме бедных, сирот, смирения и работы» в Вальдхайме, основанном в 1716 году, были выделены три категории: во-первых, это были «подначальные»222, которые понимались как «злые и гнусные грешники», которых следовало «отвратить от их непослушной сущности, наказать пристойно и направить на путь истинный». Под ними подразумевались в основном мелкие преступники, то есть воры, мошенники, прелюбодеи или разбойники, а также странствующие нищие, которых следовало отучить от порока праздности тяжелым трудом. Во-вторых, к ним принадлежали «бедные», под которыми понимались «брошенные, бедные, больные и слабые люди», которые, отлученные от поддержки семьи и общины, зависели от учреждения, которое обеспечивало им «временный приют». Поэтому здесь можно было встретить самых разных нуждающихся, физически или психически больных, старых или обездоленных людей, чьи родственники не могли или не хотели взять на себя заботу или обеспечение. В-третьих, наконец, здесь были дети-сироты без отцов и матерей, которые должны были воспитываться в приюте «к истинному христианству, хорошим порядочным нравам и к прилежному труду»223. Под этим подразумевались, во-первых, дети без родителей, а во-вторых, те, чье воспитание не удалось, поэтому их нередко отдавали в приют члены собственной семьи. В остальном это означало не только людей из нижних и маргинальных слоев общества, но отчасти и членов высших сословий, которых в Вальдхайме называли «уважаемыми» заключенными.

За них иногда выплачивались значительные суммы в качестве «расходных денег», что позволяло им иметь особые привилегии: освобождение от трудовых обязанностей, питание из отдельной кухни, собственные спальные палаты, обслуживающий персонал из других заключенных и т. д. Свои блюда они принимали за столом домоуправа, что было не только символическим обменом за уплаченный кошт, но и знаком взаимного уважения и признания чести как общего социального капитала.

Таким образом, наказание, выработка дисциплины, уход и опека, а также воспитание в благочестии, трудолюбии и нравственности были основными задачами учреждения. Их выполнение при этом не было тесно связано, как в современных тюрьмах, с юридической логикой. Например, то, как долго человек оставался в учреждении, было полностью на усмотрении земельной администрации или правительства Дрездена. В отдельных случаях это могло означать, что кого-то досрочно освободили, потому что он вел себя особенно хорошо; однако чаще всего заключенные оставались в заключении дольше, чем первоначально было указано в приговоре, потому что считалось, что они еще не достойны освобождения. Было также немало тех, кто изначально прибыл без определенного срока заключения; в их случае в журнале учета заключенных значилось «до исправления» или «до дальнейшего распоряжения».

Поэтому за такими практиками – и более того, за разнообразием самих групп заключенных – скрывалось хорошее определение того, что делало цухтгауз «домом» в смысле «gute Policey»: учреждения были центральным инструментом в политической стратегии правителей, направленной на всестороннее «одомашнивание» общества. Эти учреждения были призваны интегрировать бездомных или людей, вырванных из системы домашнего авторитета, в жизнь в «доме» или вернуть их в нее. Эта модель социального существования была не только привилегирована властями, но и возведена в норму.

Таким образом, задача учреждений должна была заключаться в выполнении функций дома, связанных с защитой и регулированием, там, где другие «дома» отсутствовали или были неспособны к этому. Поэтому в них оказывались воры, прелюбодеи, проститутки, нищие и бродяги, больные, а также непокорные дети: всем им не хватало одного и того же: упорядоченной жизни в упорядоченном «доме».

Между тем учреждения в какой-то степени можно понимать как «образцовые дома» властей. Созданные и поддерживаемые самими правителями, они служили для демонстрации и реализации повсеместно распространяемых принципов хорошего ведения хозяйства и, в более общем смысле, «gute Policey».

Не случайно в знаменитом «Универсальном лексиконе» Иоганна Генриха Цедлера говорилось, что цухтгауз – это «дом или здание, которое содержится властью»224. Большое значение, которое придавалось учреждениям как части концепции порядка всего общества, можно считать, например, с их внешнего облика. Хотя во многих случаях прибегали к уже существующим зданиям (например, дворцов, замков или крепостей), всегда уделяли внимание архитектурному языку, который позволял правителям представлять себя в соответствии с патерналистским идеалом заботливого, назидательного и, при необходимости, карающего «отца города» или «отца страны» (ил. 1).

Помимо этих символических аспектов, модель «дома» формировала реальность учреждений на языковом уровне – мы уже обращали на это внимание. Трансфер понятий, правда, заключался не только в названиях учреждений. Во многих местах глава заведения назывался «отцом дома»; соответственно, была «мать дома», как правило, его жена225. В определенном смысле они составляли «правящую пару» цухтгауза226. Другими обозначениями были «отец порки» (в Инсбруке), «отец смиряющий» (в Детмольде в графстве Липпе) или «мастер смиряющий» (в Майнце)227.

Иногда это продолжалось в группе заключенных, чьи особо надежные члены, которым поручался надзор за остальными, получали звание «старейшин стола» или «отцов салона» (или «матерей»). Иногда мы наблюдаем это и в группе заключенных, чьи особо заслуживающие доверия члены, которым поручали надзор за другими, назывались «старейшинами стола» или «отцами гостиной» (или соответственно, «матерями гостиной»228). Однако в XVIII веке были распространены и другие названия, такие как «управляющий домом» (Вальдхайм), «директор» (Пфорцхайм в Бадене), «комиссар» (Оснабрюк) или «инспектор» (в некоторых австрийских учреждениях), что дает понять, что учреждения были частью городских или государственных администраций229. Но и в таких случаях «домашний отец» оставался ролевой моделью: так, в 1605 году настоятелю Любекского дома, именованному «кухонным хозяином», велели «вести себя как отцу дома в своем доме», а в 1726 году венскому администратору велели управлять доверенным ему учреждением как «хорошему отцу»230.

Ил. 1. Государственная курсаксонская тюрьма-цухтгауз в Вальдхайме (основана в 1716 году)

Кроме того, на внутреннюю организацию учреждений сильно повлияли принципы эффективного финансового управления. Правда, не везде царил порядок; в источниках постоянно встречаются и жалобы на «хаотические условия»231. Как раз это, однако, указывает на то, что беспорядок не считался нормальным состоянием. Скорее, во многих местах можно обнаружить стремление реализовать практику ведения домашнего хозяйства, соответствующую собственным требованиям, с помощью подробных распоряжений, инструкций по обслуживанию персонала или постоянно принимаемых административных распоряжений. Это включало в себя создание административного штаба, который часто включал значительно больше сотрудников, которые заботились об административных или экономических процессах, чем о надзоре. Например, в курсаксонских цухтгаузах за администрацию отвечали управдомы, секретарь дома, бухгалтер и актуарий. Закупщики, пекари, мясники и пивовары заботились о предоставлении продовольственного пропитания, «отцы дома» и «матери дома» организовывали их распределение. Семейный врач и домашний хирург заботились о соблюдении гигиены и организовывали уход за больными. Духовная работа и преподавание были возложены на домашних проповедников и школьных учителей. Для непосредственного надзора за заключенными, обычно размещенными в коллективных спальнях, в саксонских заведениях, насчитывающих до 600 жителей, были только от двух до четырех надзирателей232.

В конце концов, многие подданные тоже воспринимали заведения как «дома» и требовали хорошего руководства ими. Например, в Лейпциге в 1724 году Софи Фишманн, которая содержалась в городском цухтгаузе, называемом «Георгиевским домом», жаловалась на плохую еду и жестокое обращение надзирателей. Ее вывод: в заведении «здесь и там был беспорядок», потому что отец и мать дома пренебрегали возложенными на них обязанностями233. В Майнце беспорядок в учреждениях заставил городского смотрителя заявить, что «в мире не было ни одного цухтгауза, а он видел многие, в котором было бы такое плохое домашнее хозяйство, как здесь»234. Такие оценки из уст простых людей подтверждают общий вывод: модель «дома» была не только принципом, навязанным «сверху», но и поддерживалась в качестве социальной нормативной базы широкими слоями общества. Это распространялось и на среду самых бедных, где такие ценности, как честный труд или поддержание порядка в доме, также разделялись, потому что они обещали участие в общественной жизни и принадлежность к обществу235.

Это также означает, что понимание представления об «одомашнивании» общества лишь как репрессивного проекта властей, искажает реальность. Государственные требования о регулировании часто поступали в военном облачении, но они не только постоянно принимались населением, но и присваивались, трансформировались и использовались для реализации собственных интересов. Подданные интегрировали пенитенциарные учреждения в свою «экономику потребностей», то есть иногда сами просили о приеме, но особенно подавали прошения о размещении родственников, друзей, дворовых, соседей или членов общины, которые были бедными, больными или нуждались иным образом236. Значительное давление, создаваемое «снизу» на «верхи», могло зайти при этом так далеко, что намерения властей оказывались на заднем плане. О цухтгаузе в Вюртембергском Людвигсбурге в 1746 году говорилось, что учреждение превратилось в «госпиталь» из‐за множества больных заключенных. В Гамбурге еще в 1689 году жаловались, что бесчисленные маленькие дети, которых нужно было опекать в цухтгаузе, отвлекают остальных заключенных от работы. А в саксонском Торгау в 1782 году из‐за увеличения просьб о приеме больных людей пришлось снова открыть цухтгауз, первоначально предназначенный лишь как исправительное учреждение, для нуждающихся подданных237.

Еще более весомым аргументом в пользу наделения пенитенциарного учреждения «домашними» функциями со стороны подданных (что терпелось и часто даже поощрялось властями) было принудительное заключение в тюрьму нарушителей спокойствия из семьи или соседства. Неоднократно в источниках встречаются «злодеи дома» – то есть мужья, которые, пьянствуя или играя, растратили доходы домохозяйства, не выполняли свою роль домохозяина, угрожали чести семьи и тем самым ставили под угрозу существование собственного дома238. Так же часто встречаются непослушные дети и подростки, которых поместили в учреждение по просьбе их родителей. Таким образом, подданные делали разрешение частных бытовых конфликтов объектом заботы правителей, поскольку знали, что согласны с ними в определении проступка, на который жалуются.