Монастырь и тюрьма. Места заключения в Западной Европе и в России от Средневековья до модерна

Обнажившаяся чернота закоулков внутреннего мира этого духовно больного человека сочеталась с грубым рационализмом его примитивной натуры. Вынужденный существовать на восемь рублей в год, он жаловался на нищету, равнодушие бросивших его «сродников», а также на суровый климат Русского Севера и грубую пищу, которой должны были довольствоваться колодники в Соловецком монастыре. Помимо смертной экзекуции он просил у Екатерины о встрече с Варварой, вечной ссылке на поселение с женой или хотя бы о подстриге его в монастырь Тобольской епархии, ближе к той, с которой двадцать лет назад он убил свою мать726.

Очевидно, что императрице никогда не было никакого дела до судеб этих двух деградировавших людей, которые являлись лишь реквизитом в масштабной постановке, призванной смягчить и облагородить чувства подданных. Екатерина с недоумением передала прошение Жукова в Сенат, где оно, разумеется, было оставлено без рассмотрения727. Однако брезгливое игнорирование со стороны престола окончательно расстроило психику Жукова. В день коронования императрицы он демонстративно совершил очередное кощунство. Во время торжественного молебна, когда архимандрит поминал царскую фамилию, Жуков, подойдя к настоятельскому месту, закричал: «Какая она императрица, она татарка!» Это уже было забытое «слово и дело», которое на Соловках попытались скрыть, взяв с каждого монаха письменные обязательства строжайшего молчания под угрозой смертной казни. Начались допросы и расследования, а «погугателя» императорской чести закованного отправили для разбирательства в Архангельск. Тем не менее сведения о невиданном богохульстве дошли до императрицы. Екатерина выпад Жукова, называемый в следственных бумагах «блеванием», оставила без внимания, заметив, что «такого утопшего в злодениях человека никакое, кажется, наказание к желаемому раскаянию привести не может». Вскоре Жукова вернули на Соловки и теперь уже полностью изолировали. Спустя два года, проведенных в монастырской тюрьме, он повесился в собственной камере728.

Казус Жуковых демонстрирует использование властью сакральных пространств для публичных назидательных наказаний преступников, а также их духовного исправления. Обстоятельства покаяния убийц в монастыре подтверждают уникальность этого пространства для максимального возмездия по суду государственному и постоянного ожидания суда Божьего. Подобная эклектика театрализованной стилизации древних обрядов и контроля со стороны власти за процессом нагнетания «страха Божьего» в сознании преступников, находящихся на покаянии в монастыре, свидетельствует об удивительной амбивалентности полифункциональных сакральных пространств, продолжающих существовать и в контексте политики «регулярного государства» эпохи Просвещения.