Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года

Довольно быстро начали предприниматься и различные попытки «революционизирования» национального флага. Так, офицер подводной лодки, возвратившийся вскоре после Февраля в Севастополь, немедленно ощутил себя в ином политическом измерении: «Проходя мимо Константиновской батареи, мы сразу же заметили, что огромные буквы надписи „БОЖЕ ЦАРЯ ХРАНИ!“ сбиты и поломаны, а само слово „Царь“ замазано черной краской. Над городом вились государственные флаги, повешенные, однако, так, что нижняя красная полоса была вверху, а не внизу, как положено». О том же писал в своих воспоминаниях и бывший начальник штаба Черноморского флота, хотя как ни странно и ему причины «переворачивания» национального флага были неизвестны: «Красных флагов в Севастополе не было поднято. С самого первого дня революции в городе были подняты национальные флаги, но почему-то перевернутые, т. е. верхняя полоса была красной, а нижняя — белой»[319].

Очевидно, имела место некая инициатива Севастопольского совета военных и рабочих депутатов, желавшего отдать первенство революционному красному цвету. В ответ на запрос Севастопольского совета Главный морской штаб сообщал 24 июля 1917 г.: «…Впредь до созыва Учредительного собрания никаких изменений во внешнем виде национального флага, а также в порядке пользования им быть не должно»[320].

Инициаторы подобного символического «переворота», по-видимому, и не подозревали, что они превращают тем самым русский флаг в сербский, это порой приводило к конфликтам между различными кораблями российского флота. Так, команда одного из судов, базировавшегося на Килию, сообщала 10 апреля 1917 г. в Центральный исполнительный комитет Севастопольского совета: «После переворота были попытки заменить русский флаг сербским, красным вверх. Считая подобное явление оскорбительным для нации и национального флага, ничего общего не имеющим со старым монархическим строем, комитет единогласно постановил не допускать подмены. 27 марта команда „Сакена“, вчера и сегодня „Кубанца“ заставили нашу команду нарушить постановление комитета, причем последние угрожали насилием… Никаких распоряжений о замене национального флага сербским мы не получали». Итак, команды кораблей военно-морского флота, приходящие на отдаленную базу из Севастополя, силой заставляли местные власти и русские суда торгового флота отказываться от официального государственного символа страны. Ответ ЦИК, датированный 12 апреля, гласил: «Никаких общих распоряжений о перемене флага нет. Прежний флаг остается. В Севастополе перевернут случайным местным распоряжением № 697»[321].

Однако, несмотря на все юридические акты и официальные разъяснения со стороны различных властей, массовое сознание нередко принимало национальный флаг «старорежимным». Уже 3 марта 1917 г. в Петрограде он повсеместно заменялся красным флагом. Иностранные наблюдатели специально отмечали обилие красных флагов на улицах российской столицы и полное отсутствие флагов национальных[322]. Попытки организовать в последующие месяцы патриотические манифестации под трехцветным флагом воспринимались как контрреволюционные демонстрации и порой сурово пресекались.

Центром конфликтов вокруг старого флага стал Киев, оплот русских националистов (на выборах в Украинское учредительное собрание от Киева был избран видный политический деятель В.В. Шульгин, таким образом, столицу Украины представлял русский националист[323]). В дни Пасхи 1917 г. некоторые дома в городе были украшены трехцветными российскими флагами, чему городские организации не препятствовали. Влиятельная газета «Киевлянин» В.В. Шульгина, вокруг которой группировались русские националисты, вела в это время кампанию за восстановление российского трехцветного знамени, в ходе которой прошли две манифестации с участием многих учащихся, в том числе воспитанников местного кадетского корпуса. Это вывело протест левых организаций Киева, потребовавших принятия против манифестантов самых решительных мер. Совет рабочих депутатов заявил, что он не допустит национальных знамен, и угрожал даже двинуть против юных русских националистов свои «боевые дружины». Позиции Совета поддерживали и группы рабочих Киева. В некоторых резолюциях демонстрации именовались «манифестацией монархистов», «монархической манифестацией». Даже либеральная пресса утверждала, что киевская манифестация «была использована» черносотенцами. От организации последующих демонстраций такого рода «Киевлянину» пришлось отказаться[324].

Во время этого конфликта вокруг флага обеспокоенные члены Исполкома Киевского совета общественных организаций направили запрос в Министерство юстиции: «В каком положении находится вопрос о национальном флаге и имеется ли в виду в близком будущем выработка нового национального флага, соответствующего новому строю». По-видимому, ответ на этот запрос получен не был. Между тем ситуация в городе продолжала оставаться сложной. 26 апреля, накануне новой патриотической демонстрации, запланированной на 30 апреля, Исполком Киевского совета общественных организаций запрашивал уже Министерство внутренних дел, требуя «авторитетного разъяснения» от петроградских властей: «…Просим срочно разъяснить, остается ли флагом российского государства прежний флаг? Вырабатывается ли новый?». Возможно, о ситуации в Киеве думали члены Юридического совещания при Временном правительстве — как отмечалось выше, 10 апреля его члены фактически высказались за сохранение национального флага. Буквально накануне очередной киевской демонстрации в петроградской консервативной газете «Новое время» была опубликована заметка, посвященная решению Юридического совещания при Временном правительстве относительно судьбы государственной символики. В ней сообщалось, что «…бело-сине-красный флаг не имеет в себе никаких династических признаков или монархических эмблем. Поэтому совещание не нашло препятствий к дальнейшему пользованию им впредь до решения вопроса о русском флаге Учредительным собранием». Можно предположить, что «Новое время» желало поддержать своих киевских единомышленников, подтверждая юридическую правомерность их действий. Между тем чиновники центральных ведомств высказывались об употреблении старого государственного флага осторожнее. Министерство юстиции сообщало в ответ на запрос МВД, что «до настоящего времени по министерству юстиции не возбуждалось вопроса о выработке нового национального флага». Вряд ли такой ответ мог успокоить участников конфликта в Киеве. Наконец, 1 мая (уже после манифестации) Департамент общих дел МВД сообщал в исполком Киевского совета общественных организаций, что «…вопрос о дальнейшем употреблении трехцветного национального флага до настоящего времени еще не разрешен. По имеющимся, однако, в Департаменте сведениям, к дальнейшему пользованию флагом едва ли могут встретиться препятствия, так как означенный флаг не является эмблемой монархического строя и не содержит династических признаков»[325]. Как уже отмечалось, и коалиционное Временное правительство сформулировало свою позицию относительно государственных символов более осторожно, чем Юридическое совещание. После доклада председателя совещания правительство постановило отложить рассмотрение вопроса об употреблении национального флага впредь до рассмотрения его Учредительным собранием[326].

В различных ситуациях сомнения относительно возможности употребления национального флага возникали вновь и вновь. Так, из Елабужского уезда 2 июня в Министерство внутренних дел был послан запрос относительно того, какой флаг должен быть поднят при открытии местной ярмарки. Ответ, направленный 8 июня, был сформулирован довольно осторожно и неопределенно: «Пользованию трехцветным национальным флагом препятствий не встречается»[327].

Под трехцветным флагом, однако, прошли некоторые патриотические манифестации 19 июня, организованные в честь начала наступления российской армии. Впрочем, рядом развевались и красные стяги. И к тем и к другим прикреплялся портрет А.Ф. Керенского, образ популярного «вождя революционной армии» объединял на время оба символа. Однако наличие национальных флагов у манифестантов было сразу же использовано пропагандой большевиков. Так, Г.Е. Зиновьев говорил о «шовинистических демонстрациях с трехцветным знаменем», разгуливающих по Невскому[328]. Можно предположить, что многие его слушатели вне зависимости от своего отношения к большевизму воспринимали старый флаг, как знак старого режима, и настороженно относились к демонстрантам, подозревая их в контрреволюционных замыслах. Газета же большевиков Кронштадта в то же время не без угрозы в адрес сторонников старой символики писала: «И веселятся, ликуют под трехцветным флагом у Мариинского дворца. Рано еще, немного рано»[329].

Вместе с тем использование старого флага вызывало протесты и у некоторых сторонников наступления. Они считали его символом контрреволюции, вне зависимости от того, откуда она исходила, «слева» или «справа». Они даже готовы были… отдать его большевикам. Автор весьма умеренной севастопольской газеты писал: «Не входя в историческое развитие трехцветного флага, он должен быть уничтожен как хранитель отживших традиций, а на смену ему пусть развернется по всей Руси великой один лишь цвет, цвет красный. Символ свободы и память об идейных борцах за счастье народа. Пусть трусы-„большевики“ оставят у себя трехцветный флаг, который будет служить им дополнением к их туманной, не вполне честной и провокаторской программе»[330].

При этом формально трехцветный флаг продолжал официально считаться государственным и после прихода большевиков к власти, вплоть до 8 апреля 1918 г., хотя в действительности и не употреблялся в качестве такового[331].

В отличие от иных дореволюционных государственных символов, императорский гимн «Боже, царя храни!» отрицался совершенно, его связь с монархией была совершенно очевидна. До революции гимн был неизменной частью многих официальных церемоний, некоторое время его продолжали исполнять по заведенному порядку. В войсках гарнизона Симферополя, например, было даже приказано петь «Боже, царя храни!» после зачтения манифеста об отречении Николая II[332].

Отказ же от исполнения гимна в установленное время нередко был первым знаком присоединения к революции. Одна из рот учебного минного отряда в Кронштадте вечером 1 марта отказалась петь государственный гимн после молитвы, и это событие дало толчок для протестного движения в данной части, которое затем переросло в восстание. Матросы опасались репрессий за свою демонстрацию: появились слухи о вооружающихся офицерах. В этой обстановке любого возгласа было достаточно, чтобы вывести роты из казармы. По некоторым данным, петь гимн отказался матрос 9-й роты М. Шагин, бывший обычно запевалой. Участник восстания в Кронштадте вспоминал: «…В минном отряде на молитве моряки пропели „Отче наш“ и отказались петь „Боже, царя храни!“, — так начинались революционные события в Кронштадте. Так сказать, с богом, но против царя»[333]. Правда, некоторые большевики-мемуаристы пытались представить действия матросов даже более радикальными: они якобы не пели и молитву. Эта версия нашла отражение и в работах некоторых советских историков[334]. Однако, по-видимому, тем самым они просто пытались задним числом представить действия матросов не только антимонархическими, но и антиклерикальными. В своих воспоминаниях матросы-большевики всячески подчеркивали и роль совещания «руководящих работников большевистской организации крепости», на котором якобы было решено начать восстание матросов и солдат Кронштадта вечером 28 февраля. Эта версия событий нашла отражение и в исторических исследованиях[335]. При этом явно недооценивались инициативы отдельных беспартийных моряков, стихийный характер движения, в самоорганизации которого играли важную роль нарушение уставного ритуала и отрицание монархической символики.