Мать королей

У весёлых товарищей, которые видели в Хинчи как бы своего вождя, смех замер на устах. Они догадались, что, всегда порывистый, он, должно быть, о чём-то повздорил с войтом или солтысом и, возможно, его убил. Ничего другого предположить не могли.

– Что ты сделал? – воскликнул, подскакивая, Яшко из Конецполя.

Ошалелый Хинча ещё под давлением того, что ему поведал Корманец, громко крикнул:

– Я невиновен! Меня покарал Бог! Я невиновен!

Все его обступили; он заметил, что проболтался и выдал себя. Ему казалось самым лучшим пойти обо всём объявить королеве… но что если Корманец не расслышал? Зачем пугать королеву? Какая же опасность ей могла угрожать? Хинча боялся одного: чтобы в первом порыве гнева их, как мнимых виновников, не замучили.

Таким образом, вместо того чтобы идти дальше, он вернулся назад к порогу, дав знать Яшке и товарищам, чтобы шли за ним. Все вместе они выбежали в сени. Хинча, ничего не говоря, повёл их в сарай, в котором стояли кони.

Он сразу сам подошёл к своему скакуну, оседлал его, подтянул подпруги и убрал от кормушки.

– Что это значит? – воскликнул Яшко из Конецполя. – Говори!

– Что? – сказал вполголоса Хинча. – То, что и вы должны брать коней и мчаться, если не хотите, чтобы вас пытали.

Он приблизился к Яшку.

– Витовт обвинил королеву в том, что изменила ему, а нас – что мы любовники королевы. За нами уже погоня, чтобы бросить в темницу.

Слушатели потеряли дар речь. Шекоцинские, изнеженные юноши, хотя в бою мужества у них было хоть отбавляй, темницы, казни и суда испугались, и бросились, больше ни о чём не спрашивая, к своим коням.

Яшко из Конецполя стоял и не верил своим ушам.

– Ты спятил? Откуда у тебя это? – спросил он.

– Не спрашивай, – крикнул на него Хинча, который впотёмках уже искал стремя и собирался вскочить на коня. – Хочешь, верь… нет, так нет… Если дороги тебе жизнь и здоровье, – беги… предпочитаешь сдаться на милость палачей, – воля твоя. Я, наверно, в Венгрию, в Чехию, к дьяволу поеду, чтобы мне суставы не вытянули. Королева докажет свою невинность, тогда вернусь, если буду жив.

Сказав это и не желая больше разглагольствовать, Хинча, взобравшись в седло, стегнул коня кнутом и тыльной дверью выехал из постоялого двора. Минуту он стоял ошеломлённый, не зная, в какую сторону ехать, чтобы не наткнуться на людей Витовта; немного поколебавшись, он положился на коня, хотя тот возвращался к постоялому двору, и выехал в деревню и по первой тропинке, какую нашёл, направился в лес.

Яшко из Конецполя думал ещё – бежать или остаться, когда оба Щекоцинских уже вывели своих коней и по той же дороге, что и Хинча, исчезли в тыльной стороне. Наконец пришёл в себя и последний из них, вздохнул. Что ему было делать? Он пошёл, грустный, за своей лошадью и, не очень спеша, засуетился около седла.

В это мгновение он услышал цокот копыт, громкие крики и вопросы, где находится постоялый двор королевы.

По русинскому говору догадавшись, что это люди Витовта, Яшко, уже сразу вцепившись в конскую гриву, как можно скорее умчался без седла.

На постоялом дворе ещё царило веселье и девушки королевы, услышав на рынке шум, высунулись из окон, смеясь и совсем не предполагая, что им может угрожать какая-нибудь опасность, когда литовцы уже начали окружать дом.

Оставшиеся каморники и служба королевы выбежали смотреть, что там такое происходит, а стража Витовта, чуть только кого увидела, тут же начала хватать. Почти все были безоружными, никому не пришло в голову, что нужно будет противостоять какому-либо нападению.

Королеву, которая только что села, чтобы отдохнуть, разбудил крик. Она заметила, что уже весь мужской двор был в сенях, а там с криком и дракой связывали её слуг.

Девушки, думая, что это татарское нападение, бежали в испуге. Одна Фемка, более смелая, бросилась навстречу нападающим и узнала слуг Витовта, а во главе их Симеонка Горбуна, полочанина, которого хорошо знала. Она не могла понять ни что они тут делали, ни откуда взялись. С заломленными руками она напала на русина.

– Симеон! – крикнула она. – Что ты присоединился к разбойникам? Это постоялый двор королевы.

Русин поглядел на неё сверху и указал рукой, чтобы шла вон, но Фемка не уступала.

– Симеон, королева!

– А что мне ваша королева? – ответил Витовтов слуга. – Молчи, старая ведьма. Где ваши девки?

Фемка, не в силах уже говорить, смотрела, как связывали Ваврина Зарубу, Петраша Куровского, Краску и кричали, требуя Хинчу.

Услышав свои искажённые имена, они прибежали со слезами спрятаться под крылья королевы, которая, бледная от гнева, вышла навстречу Симеону. Это нападение было для неё непонятным.

– Что это значит? – воскликнула величественно королева. – Как ты смеешь применять силу под моим боком?

Ей не хватало слов. Симеон стоял перед ней, вытянувшись, даже не поклонился.

– У меня приказ короля Ягайллы и моего господина, великого князя, чтобы ваших каморников и двух девок Щуковских взять под стражу. Силой, мощью, а взять их должен.

Из другой комнаты послышались раздирающие крики.

Неподвижная, дрожащая, бледная Сонька искала глазами Фемку, свой рассеянный двор. Никого не было. Только из сеней доходили крики, в которых она различала голоса Ваврина, Петраша, Краски, связанных и избиваемых литвинами. Участие этих людей наводило её на мысль, что Витовт был исполнителем этого и что это нападение было нацелено на неё.

С панской гордостью она иронично поглядела на Симеона.

– Небось, ты и меня пришёл забрать в неволю, – воскликнула она, – ну, тогда забирай и меня с ними.

Симеон покачал головой.

– Выдайте мне Щуковских, – прибавил он. – Мне приказали отдать в тюрьму и под стражу каморников.

Более длительный разговор с палачём казался королеве унизительным; хоть дрожала от возмущения и гнева, хоть её душил плач, она с презрением вернулась в другую комнату, не говоря ни слова, и только на пороге крикнула Фемке.

Тем временем Каска и Эльза, увидев, что защишать их некому, испуганные, подбежали к окну и выскочили через него на двор. Там люди Симеона их схватили.

Всё это случилось так внезапно и быстро, что в деревне, в которой был костёл, дом священника и значительное население, сначала испугались татар. Только через какое-то время они поняли, что горстка была незначительная, а выбежавший ксендз узнал, что этот отряд выслали по приказу короля. Собирался любопытный народ, кружили нелепые слухи, расходилась неописуемая тревога.

Королева почувствовала себя нехорошо и упала на постель, держа Фемку за руку, начала со стоном рыдать.

Литвины тем временем, наказав пленникам молчать, были ещё в постоялом дворе, стоя и ища по углам тех, которых им не хватало. Последовала какая-то дивная, грозная тишина, прерываемая женским плачем. Давно наступила ночь… а с востока уже виднелся бледный утренний рассвет, когда на той дороге, по которой прискакали литвины, послышался глухой топот конских копыт, сначала далёкий, потом всё более отчётливый. Снова прискакал какой-то отряд. Симеон, который стоял там, опасаясь нападения, крикнул своим.

Вскоре на улице показалось несколько, двадцать, около сотни всадников, вооружённые люди, польские рыцари, какой-то господский двор. Это был Збигнев из Бжезия, маршалек. Спешившись перед постоялым двором, он грозно позвал к себе Симеона. Литвин видел его в королевском окружении и не мог сомневаться, что прибыл от короля.

Маршалек спросил его в двух словах обо всём случившемся и велел сдать ему каморников королевы. Двух Щуковских, ничего не говоря, он оставил в руках Симеона и приказал ему самому с отрядом уходить оттуда.

Полочанин не смел сопротивляться. Когда привели связанных каморников, Збигнев спросил о тех, которых не доставало, испугавшись, как бы их отдельно не связали, но челядь свидетельствовала, что их не поймали. Фемка, которая присматривала за королевой, первая заметила прибытие поляков и дала о нём знать госпоже.

Маршалек, спросив, где королева, медленно, с задержками, шёл к ней; быть вестником плохой новости ему дорого стоило, но также мог быть хорошим советом для притесняемой.

Когда он медленно вошёл на порог пустой комнаты, в которой был приготовлен нетронутый стол для ужина, и заметил в другой каморке слабый свет, его больно затронула судьба женщины.

Он не спеша шёл… Фемка услышала шаги и вышла ему навстречу.

Она с плачем поклонилась ему до колен.

– О, пане, пане! Спаси нас! Спаси! Королева этого не переживёт.

Что-то слабо шепча, она проводила его к ней. Прекрасная Сонька лежала, не раздевшись, в дорожных одеждах, бледная и изменившаяся до неузнаваемости. Она напрасно вытерала глаза и подавляла стоны, сильная скорбь не давала ей покоя.

Она протянула руку к встречному. Перед ней стоял покорный маршалек, не смея говорить. Его молчание объяснялось присутствием Фемки; королева велела ей удалиться и медленно поднялась с кровати. С заломленными руками она приблизилась к маршалку.

– О! Я несчастная! – воскликнула она, рыдая. – Он для этого дал мне корону… для того, чтобы покрыть меня позором? И никто не придёт мне на помощь! Витовт поклялся меня погубить… О! Лучше бы я раньше умерла.

Збигнев из Бжезия прервал.

– Милостивая пани, – сказал он, – не умирать нужно, а жить, но эту ложь смыть. Мы все встанем на вашу защиту. Ваш охмистр Мальский, люди посерьезней, наши жёны… Король – легковерный, великий князь – мстительный.

Услышав это, королева чуть смелей подняла больную голову.

– У меня забрали двух самых любимых служанок. Всех каморников…

– Князь Витовт очень требовал этих двух девок, каморников мы не дали, они под стражей, но и те могут очиститься.

Стоя, она отчаянно вскидывала голову.

– Позволить бросить такую клевету на мать своих детей, на жену, поверить мстительному слову… Что со мной будет? У вас есть приказ заключить меня в тюрьму? Куда отвезёте?

– У меня нет никакого приказа, – сказал маршалек, – только желание короля, чтобы ваше величество, не дожидаясь его на Руси, вернулись в Краков.

Королева, уже немного остыв, задумалась.

– Спасите меня, – сказала она, – помогите мне. Я не знаю, в чём меня обвинили, но я легко догадываюсь. Хочу у мужа узнать, какими он располагает доказательствами, пусть мне, обвинённой без суда, даст объясниться перед ним. Он один может быть моим судьёй. Я должна с ним увидеться… я не поеду отсюда, только если возьмёте меня силой, я больна. Меня серьёзно задели и обидели… мне нужно правосудие.

Она говорила и рыдала, ломая руки, а маршалек стоял и вздыхал.

– Милостивая пани, – сказал он в конце, – хоть бы я рисковал испортить отношения с королём, не буду настаивать на отъезде в Краков. Завтра поедем в Медики. Король должен туда подъехать.

Сонька живо к нему подошла и подала обе руки. Маршалек поклонился. Возмущение осушило слёзы, которые пришли на смену первому порыву боли.

Она заговорила, величественно возвышая голос:

– Мог ли он, мог ли кто-либо поверить в эту негодную клевету? Весь мир смотрит на мою жизнь. Я ничего не скрывала, потому что скрывать нечего. Я невиновна, а оттого, что чувствовала себя такой, не заботилась о видимости. В чём могут меня обвинить? А Ягайлло… поверил…