Мать королей

X

Едва спешившись, не желая зайти на отдых в комнаты, для него приготовленные, старый король торопливо, словно этот последний диспут его обременял, вбежал прямо в комнату королевы.

Поставленная в известность Сонька ждала его, оделась в чёрное, без малейшего украшения на платье, будто в траур, а на её бледном лице, изменившемся от одной слабости, рисовалось больше обиженной гордости, чем тревоги и боли. Казалось, что она была готова ко всему, что могло её ожидать. Она готова была стоять перед ним не как обвиняемая перед судьёй, а как обиженная, требующая правосудия.

Она имела время переболеть и восстановить силы. Когда Ягайлло, стремительно вбегающий в комнату, увидел, что она так непреклонна, холодна и вовсе не думает просить у него милосердия и прощения, как он полагал, его охватил ещё более сильный гнев.

Он забормотал что-то неразборчивые, как обычно, когда был очень взволнован. Королева подошла на несколько шагов.

– Ты ещё хочешь меня обманывать? – крикнул он. – Я всё знаю! Не хочу тебя слушать, возвращайся туда, откуда прибыла!

Говоря в спешке, он запинался. Сонька стояла внешне спокойная.

– Я не думаю защищаться, – воскликнула она наконец, – найдутся люди, которые меня защитят. Не унижусь до той степени, чтобы просить милости и объясняться, когда я невиновна. Есть люди, достойные веры, серьёзные, которые защитят меня от недостойной мести Витовта и твоего легковерия. Я не первая, кто сталкивается с этой клеветой. Судьба Ядвиги и Анны не могла меня миновать. Я ожидала этого. Витовт давно угрожал.

Король по-прежнему был взволнован и растерян, казалось, этих слов не слышит, его разрывал гнев.

– Езжай, езжай, поговори с ним в Литве. Ты меня опозорила.

– Позор ты сам на себя бросил, – прервала королева, – ты, ты! Ты! Виновник – твоё детское легковерие, не я. Я смело смотрю в твои глаза… смело говорю! Ты убедишься в моей невиновности, но я моей обиды, обиды моего ребёнка… никогда тебе не прощу.

Ягайлло метался в безумном гневе.

– Молчать! – крикнул он. – Твоих помощниц, твоих любовников подвергнут пыткам, предательство откроется. Я знаю, что вам, недостойным женщинам, слов и слёз всегда не хватает. Я вас знаю… вы все такие!

Он начал шагать по комнате.

– Ты не пожалела моих седых волос и я тебя не пожалею. Вон… в Литву.

Королева уже не могла вставить ни слова, отошла на несколько шагов и встала, сложив на груди руки, невозмутимая, как бледная статуя.

Это её спокойствие и гордость, казалось, ещё больше раздражают короля… они бросали ему вызов.

Презрительное молчание, холодные взгляды наполняли его какой-то суеверной тревогой, он боялся поднять глаз.

– Не хочу ничего слышать. Завтра пусть тебя отправят в Литву.

Сказав это, он направился к двери. Он повернул голову, словно надеялся, что этой угрозой испугает её и вынудит к покорности. Сонька даже не вздрогнула; она подавила в себе боль, но была уже ко всему готова, даже к смерти.

Спешным шагом, не в силах найти дороги, добравшись он до первой двери, какая ему попалась, Ягайлло, которого подбежавший Збрамир проводил в его комнату, влетел в неё как безумный, задыхаясь, сбросил с себя верхнюю одежду, колпак и упал на скамью. Он не скрывал уже от людей. Маршалек, который его ждал, увидев это, сию минуту отправил двор и остался только один. Он ждал разговора с королём, надеясь его успокоить и склонить к примирению, но старик, погрузив голову в ладони, сидел, не говоря ни слова.

Он попросил воды, которую ему принесли, бросил взгляд на комнату. Он заметил Збигнева и, словно устыдившись, закрыл глаза. Гнев и волнение сломили его, он начинал чувствовать себя бессильным, а гордость и смелость Соньки отразились на совести. Но в силу некоторого противоречия, которое часто встречается в слабых характерах, он уступить не хотел.

Он чувствовал, что все, и Витовт, и она обвиняли его в этой слабости, которую очень хорошо в себе знал, поэтому хотел показать себя упрямым, сильным, несокрушимым, даже жестоким, лишь бы не быть обвинённым в излишней доброте и податливости.

Витовт над ним посмеётся как над легковерным, дряхлым старцем. Это его возмущало.

Маршалек стоял, не начиная разговора. Ягайлло приказал позвать Збрамира, чтобы распорядился дичью, выдать приказы для охоты, и, не обращаясь к Збигневу, прибавил, чтобы на завтра готовили коней для королевы.

Он говорил о ничего не значащих для непосвящённых людей вещах, в голосе ещё чувствовалась дрожь и ещё не утихший гнев.

Накрыли стол, он ни к чему не прикоснулся, выпил воды, велел отнести миски, крича, что от них воняет. Он жаловался на духоту в помещении.

Збигнев, опершись на стену, не уходил.

Наверное, не было случайностью, что этим же вечером, когда король меньше всего надеялся его увидеть, приехал епископ Краковский. Это был, может, единственный человек, которого король, не скрывая этого, боялся. Одно его прибытие, в котором можно было угадать посредничество в деле королевы, наполняло его тревогой. Епископ Краковский был суровым, враждебным Витовту, а к королеве достаточно снисходителен. Борьба с ним становилась неизбежной, а никогда ещё он не из одной не вышел победителем.

Между минутой, когда объявили о прибытии епископа, и приходом его к Ягайлле, прошло достаточно времени. Он заехал в дом приходского священника, сначала мог увидиться с королевой, всё это беспокоило виновника.

С тем спокойным обликом, который никогда не поддавался земной страсти и рисовал лицо непоколебимой ясности, Збышек вечером шёл к королю. Он нашёл его уже спокойным, но подавленным, уставшим, страдающим. С поспешности хотел Ягайлло во всём исповедаться сначала своему пастырю, который решительно закрыл ему рот.

– Я обо всём знаю, милостивый государь.

Они поглядели друг другу в глаза. Ягайлло не выдержал взгляда, подавленный, сел на лавку.

– Случилась большая беда, – сказал епископ холодно, – надо её исправить.

– Королева завтра поедет в Литву, – ответил Ягайлло. – Я отсылаю её Витовту.

– Вы подписали бы приговор для себя, не для неё, – ответил Збышек послушно. – Я надеюсь, что это решение изменится.

– Никогда! Никогда! – простонал король.

– Значит, и того, которому вы хотели обеспечить корону, – сказал епископ, – следует отослать Витовту и отказаться от неё для вашей крови. Позор падёт на ребёнка, на вас, на это ваше королевство, и позор незаслуженный, наказание без вины, потому что королева неповинна.

Король вскочил в сильном гневе.

– Как это? Неповинна! Есть доказательства?

– Никаких нет! – ответил смело епископ. – Я видел охмистра королевы, мужа незапятнанной чести, он готов подтвердить полную невинность встревоженной несчастной государыни.

– Да, – выпалил Ягайлло. – Она сумела ко всем вам втереться в доверие, хитрая женщина. Все служили ей на дворе, прикрывали.

Епископ слушал, не прерывая, так не показывая ни малейшего волнения, как будто словам разгневанного государя не придавал никакого значения.

Дав немного остыть Ягайлле, епископ медленно сказал:

– Никто не знает Витовта лучше меня. Пан больших качеств, но вспыльчивый и своевольный. Солью в глазу была ему эта королева, которая не хотела быть его служанкой. Помните, милостивый пане, что он наносит вам не первый удар. От других мы старались вас охранять, от этого также наша обязанность защитить вас. Есть уже невосполнимый ущерб, но пора хоть окончательный позор предотвратить.

Король невнятно бормотал, но не отвечал епископу и в глаза ему глядеть не смел, возмущался ещё в себе, и вдруг встал.

– Я ничего уже не говорю, когда в делах государства навязываете мне свою волю, вы и другие, – произнёс он, – но это мои домашние дела; я в них господин, никого слушать не буду. Сделаю, что захочу.

– Я, как капеллан и страж совести, взываю к вам, – сказал Збышек. – Вы сами пожалеете о своей вспыльчивости и подчинении Витовту. Королева неповинна, но если бы даже на ней действительно лежала вина, отцу семейства и королю подобает прикрыть её от народа ради чести дома, и не выявлять её.

Он хотел говорить, Ягайлло порывисто его прервал:

– Не говорите мне об этом, прошу, довольно с меня терзаний.

Разговор с епископом на этом закончился; хоть он казался безрезультатным, Олесницкий знал, что король, оставшись один, под его влиянием может смягчиться. Надо было дать ему время подумать.

Помимо этого, было множество других дел, недавно умер муж его сестры Александры, Семко Мазовецкий, любимец короля, которому осталось его многочисленное потомство, воспитанное почти на его руках. Епископ спросил о них короля и оторвал его мысль от собственной боли, говоря об оставшейся вдове. Потом намекнул о счетах с солончаков, которые нуждались в строгой сверке.

Когда это происходило в одной половине Медыцкого двора, на другом ходила, плача, королева, потому что её слёзы не высыхали; она жаловалась, возмущалась, что её хотели выдать в жертву мести Витовта. Она чувствовала, что однажды изгнанная в Литву, уже больше не сможет вернуться в Краков, а если бы даже вырвалась из неволи, прежнего положения не вернула бы.

По приказу короля всё приготовили к дороге, а люди были предупреждены, что должны отвезти Соньку в Литву. Расставание с ребёнком, который оставался в Кракове, добавляло боли.

Фемка напрасно ходила за ней, лаская, утешая и подкидывая разные мысли; дажу ту очень странную, чтобы обратиться за опекой к дяде, который находился в Влазмне, и должен был вступиться за свою кровь. Но разве он отважился бы выступить против всемогущего Витовта?

Епископ чувствовал себя обязанным прийти вечером утешить королеву. Он не смел ей ничего обещать, но из разговора можно было понять, что до последней минуты он не потерял надежды сломить короля. Вся ночь прошла в слезах и в лихорадочных приготовлениях к несчастному путешествию. Королева не хотела ложиться спать, падала на кровать, отдыхала на ней, уставшая, бессильная, вскакивала, заливаясь новым плачем, и так дождалась раннего весеннего утра.

Во дворе на рассвете проснулось оживление. Начали пригонять телеги, нагружать сундуки, отводить коней к водопою, выбирать людей, выносить вещи. Шум в сенях не давал уже отдохнуть.

Король, как обычно, хотя просыпался, с постели не хотел вставать, а в этот день, может, не желая встречаться с королевой, специально лежал. Несколько раз он нетерпеливо посылал свою челядь узнать, всё ли было готово к отъезду, казалось, спешит, чтобы избавиться от этого бремени.

Тем временем епископ, ранёхонько отслужив в костёле мессу, прежде чем королева могла выехать, появился на дворе и без объявления вошёл в спальню короля.

По дороге к ней через открытые окна он мог слышать стоны и плач бедной обречённой, для которой сдача Витовту была смертным приговором. Его аж до гнева разволновало безжалостное сопротивление короля.

Пасмурный, со стянутыми бровями подошёл он к кровати Ягайллы. Тут же было окно, которое он отворил резким движением руки.

Среди минутной тишины отчётливо были слышны плач и рыдания Соньки и её двора.

– Послушайте, ваше велечество, – воскликнул он, – эти стоны и плач. Их выжимает ваша жестокость. Королева, ваша жена, проливает слёзы, обиженная и ославленная вами. Вы боитесь чар, сглаза и волшебства и думаете, что Бог вам этого не защитает и не накажет. Слёзы капают на чашу весов грехов ваших.