Пропавшая сестра

* * *

Такси останавливается напротив станции метро «Данфер-Рошро». Небольшие бутики и рестораны ютятся вдоль кольцевой развязки. Мы выходим из машины на тротуар и оказываемся перед маленьким домиком, больше похожим на сарай для садовых инструментов, выкрашенный в темно-зеленый цвет. Выглядит он так, словно готов обрушиться при первом же порыве ветра.

— Добро пожаловать в катакомбы.

К сараю примыкает внушительное каменное здание, которое в моей калифорнийской системе отсчета гораздо больше претендует на туристическую достопримечательность.

— Да уж… — это все, что я смогла из себя выдавить.

Себ издает глубокомысленный вздох.

— В катакомбах пять уровней, их площадь одиннадцать тысяч квадратных метров. Общая протяженность коридоров — более двухсот миль. За семь веков здесь похоронили шесть миллионов парижан.

В его глазах сверкает задорная искорка.

— Ну что, вперед?

— Пять уровней?

Нервный смех застревает в горле. Если я не смогла зайти в метро, то как полезу в эти туннели?!

— Может, ты просто расскажешь?

— Именно поэтому мы и здесь. Не знала, что они такие глубокие?!

В его спокойном тоне слышится осуждение, и он прав. Надо спускаться — ведь это шанс понять мою «духовную» сестру и, возможно, отыскать еще одну подсказку. Остается чуть больше суток, чтобы разгадать загадку, и это лучшее, что я могу сейчас сделать. Попытаться понять, кем стала сестра, раз ее не оказалось в стальном ящике. Я делаю глубокий вдох.

— Ладно. Пошли.

— Уверена?

— Да. Пошли, пока не передумала.

У кассы и в узком коридоре за ней иллюстрации на стенах рассказывают историю каменоломен, превратившихся со временем в катакомбы. Сначала здесь добывали камень для строительства, а потом пришла «черная смерть», и здесь стали хоронить людей. Несколько волн чумы переполнили кладбища, и в ход пошли каменоломни. Сюда стали свозить кости и из старинных захоронений. Потом стали рыть туннели специально для того, чтобы хоронить здесь мертвецов, и в итоге под Парижем возник целый мертвый город, населенный бывшими жителями города живого.

Спускаясь по узкой винтовой лестнице, Себ рассказывает о политических перипетиях семнадцатого — девятнадцатого веков с новым для меня энтузиазмом.

Он рассказывает о доисторических озерах Парижа, сырость которых наполняет мне ноздри. Здесь нет ни солнечного света, ни других источников тепла, и могильный холод пронизывает до костей. Каждый раз, ставя ногу на узкую ступеньку, рискуешь потерять равновесие и рухнуть вниз. Хочется забиться куда-нибудь в угол и дрожать. Толстовка отказывается защищать от пронизывающего холода.

Когда я поднимаю голову и смотрю вверх на вереницу мужчин и женщин, идущих вслед за нами, меня охватывает ужас. Обратной дороги нет, придется пройти все катакомбы. Это ловушка. Вдруг там, в темноте, скрывается тот самый серийный убийца, о котором говорил инспектор Валентин? Что, если он дожидается меня, чтобы убить вместо Анжелы?! И я сама пришла в эту мышеловку, на пять этажей ниже поверхности земли.

Паника вцепляется крючковатыми пальцами мне в грудь, словно настоящий мертвец, выбравшийся из сырой могилы. О чем, черт возьми, я думала, когда согласилась пойти сюда?! В метро и то не смогла спуститься. Что если в тесноте ко мне подберется убийца? Себ трогает меня за плечо и спрашивает, все ли в порядке, и я понимаю, что бормочу под нос: «Блин, блин, блин…»

Наконец лестница заканчивается и вертикальный колодец переходит в горизонтальную галерею с бетонным полом и высоким потолком (слава тебе, Господи). Паника немного ослабевает. «Лучшая защита — это нападение», — как любит повторять Анжела, и сейчас ничего другого не остается.

На стене висит схема пластов отложений, над ней — черная стрелка, которая указывает направление движения. Бетонная дорожка уступает место жидкой грязи, иногда попадаются лужи, а черепов вдоль туристического маршрута становится все больше. Как ни странно, это успокаивает, ведь я видела их на фотографиях в папках Анжелы. Она проводила здесь целые дни, смогу и я.

Дух соперничества близнецов быстрее гонит меня вперед по низкому, словно вырубленному гномами туннелю, голос Себа мерно гудит сзади.

— Ты почти угадала насчет того, что название катакомбам дали нацисты. И нацисты, и Сопротивление пользовались этими туннелями, чтобы тайно передвигаться по Парижу. Анжела этим тоже интересовалась.

Слово «нацисты» напоминает о ночном продавце со свастикой. Снова становится неуютно.

Затхлый запах плесени, сопровождаемый всепроникающей сыростью, вызывает тошноту. Столетия никогда не прекращающегося гниения пропитали эти катакомбы насквозь. Как это может кому-то нравиться?! Я пытаюсь прислониться к скользкой стене, но тут же рвотные спазмы подступают к горлу. На высеченной в скале полке лежат какие-то палки, которые при ближайшем рассмотрении оказываются берцовыми костями.

— Вы часто приходили сюда с Анжелой? — спрашиваю я, отворачиваясь от костей.

Его губы дрожат, словно он пытается сдержать очередной приступ всхлипов.

— Мы были вместе так недолго. Слишком недолго.

Себ — единственный человек, способный понять мою потерю, хотя я до сих пор не знаю, как понимать увиденное в морге. Может, Анжела где-то ждет — одна, раненая, перепуганная, — ждет меня в эту самую секунду, надеясь, что я найду ее раньше других. А может, действительно погибла, просто лежит не в морге, а где-то в другом месте.

Мимо, что-то горячо обсуждая, проходит немецкая пара. Это всего лишь экскурсия, говорю я себе. Анжела почему-то хотела, чтобы я сюда пришла. Катакомбы — предмет ее исследований. Значит, тут где-то таится разгадка. Так что я все делаю правильно.

Мы заходим в новую полную костей галерею. Дыши глубже!

— Ты помогал Анжеле в ее работе? Как связаны неврология и городское планирование?

Себ шмыгает носом.

— Ну, не то чтобы помогал. Но мне нравилось то, чем она занималась. Один мой знакомый геолог проводит археологические исследования в катакомбах, и Анжела подала заявку на стажировку у него, чтобы проводить здесь больше времени, после того как катакомбы закрываются для туристов.

Меня пробирает дрожь, когда я представляю эти коридоры пустыми.

— А здесь есть еще что-нибудь, кроме скелетов?

— О да. — Он сразу оживляется. — Это ведь лабиринт. Тут полным-полно всяких секретов и сюрпризов за каждым поворотом. В конце восемнадцатого века тут пропал смотритель.

Он взмахивает руками.

— Пуф! И нету. Десять лет спустя его тело нашли в дальнем тупике, куда обычно никто не ходит. Но человек, так близко знакомый с катакомбами, вряд ли мог заблудиться.

Себ страшно шевелит бровями.

— Естественно, тут может случиться все что угодно.

Я искоса смотрю на него и делаю несколько осторожных шагов вперед. Если отбросить рассказанную им жуткую историю, в целом он ведет себя вполне адекватно. Дорожка раздваивается. На развилке сидит охранник. Он достает из рюкзака, лежащего у его ног, бутерброд на багете и начинает аппетитно его жевать. У меня журчит в животе от запаха салата и ветчины. Но как можно есть в этой грязи?!

Внезапно мне приходит в голову мысль.

— Здесь кто-нибудь когда-нибудь жил? В смысле, это, — я киваю на аккуратные мостики, гладкие потолки и колонны, подпирающие двадцати-пятиметровую толщу земли, — здесь что, только камень добывали?

Анжела исчезла из университета во время стрельбы. А вдруг она сбежала в катакомбы, а убийца последовал за ней?

Себ чешет затылок. Я смотрю на V-образный вырез его синей хлопчатобумажной рубашки. Мне кажется, что земляные стены впитывают его слова прежде, чем я успеваю понять их. Я делаю шаг вперед, чтобы лучше расслышать ответ.

— Если говорить с точки зрения науки и основываться на данных археологических раскопок, то нет. Никто и никогда здесь не жил. Только умирал.

Ну что ж. Все-таки я не зря спустилась сюда. Я хотя бы получила представление о том, чем занималась моя сестра. Теперь нужно попытаться понять, где она может скрываться. Явно не здесь.

Таксисты алчно поджидают туристов у выхода из катакомб. Я говорю Себу, что мне нужно вернуться к Анжеле и закончить с вещами, но на самом деле умираю от желания поскорее встретиться с Валентином, а потом еще тщательнее осмотреть квартиру в поисках новых улик.

Но сначала надо пообедать.

Я спрашиваю Себа, где это можно сделать по-быстрому.

Он улыбается.

— Я знаю одно местечко. Недалеко, всего в пятнадцати минутах езды отсюда, как раз по дороге на Монмартр.

— И что же это за местечко?

— Пусть это будет сюрпризом.

Я сохраняю каменное выражение лица.

— Поехали.

Через пятнадцать минут такси останавливается у небольшого парка, рядом с которым расположено таинственное заведение Себа. Я пытаюсь расплатиться с таксистом, но Себ возмущается и платит сам. Над нашими головами раскрывается огромный шатер из листьев бежевого и оливкового цвета. В просвете деревьев виднеется Эйфелева башня, гордо возвышаясь над толпами людей, фотографирующихся у ее подножия.

Мощеная дорожка ведет в глубь парка, к запаху сигаретного дыма примешивается сладковатый аромат марихуаны. Я смотрю на вывеску заведения и едва не лишаюсь дара речи. Пятьдесят восемь в круге. Точно такой же рисунок я видела в ежедневнике Анжелы. Вот уж действительно сюрприз.

Мы поднимаемся на лифте к середине башни и обнаруживаем на одном из столиков, накрытом белоснежной скатертью, два бокала вина, которые, очевидно, ждут именно нас. Теперь понятно, куда Себ звонил из такси. Я вопросительно смотрю на него, и он улыбается.

— Меня здесь знают.

Вино — это, конечно, заманчиво… К тому же мне не помешает расслабиться, но…

— Лучше просто вода.

— Точно?

Солнечные лучи льются через окно и играют в бокале, заставляя вино светиться изнутри. Я уже почти чувствую его восхитительный вкус…

— Не люблю вино, — говорю я.

— Как хочешь.

Себ просит принести бутылку газированной воды.

— Ну, что дальше? Будем искать этого или эту Нур, на чьем дне рождения побывала Анжела?

Я беру хрустящий кростини[18] из корзинки на столе и откусываю маленький кусочек. Единственная ниточка, казавшаяся такой многообещающей, — одиннадцать цифр с точкой и пробелом — оказалась телефоном забегаловки со стритфудом. Таинственное число пятьдесят восемь — ресторан, где они, видимо, бывали вместе с Себом. В катакомбах тоже ничего не обнаружилось. Остается только Нур. Но что можно узнать от человека, с которым Анжела виделась год назад? Зачем тратить на это драгоценные часы, когда до моего отлета остается так мало времени? Я уже открываю рот, чтобы отвергнуть предложение Себа о поисках Нур, но вспоминаю выражение его лица в катакомбах и сдерживаю свой порыв. Он ведь просто хочет узнать, что случилось с женщиной, которую он любил.

«Будь общительной. Будь открытой. Будь как Анжела. Даже лучше, чем Анжела», — говорю я себе. Прагматики тоже могут быть милыми, если захотят.

Себ внимательно изучает меню, не обращая никакого внимания на мое мысленное перетягивание каната.