Пропавшая сестра

Глава 29

До восхода солнца еще целый час. В полутьме я едва узнаю свою улицу, хотя уже целую неделю живу здесь. Такси Матье нигде не видно. В руке я держу нашу фотографию, снятую с доски Анжелы, и время от времени подушечкой большого пальца касаюсь ее острого уголка, чтобы удостовериться, что все происходящее — не сон.

На фото наша семья стоит рядом с Самым Уродливым Лосем в мире. Зоопарк Сан-Диего. Нам с Анжелой по восемь лет. На деревянном щите нарисован жутковатый лось (весь в бородавках, проплешинах, кривой, корявый), а на месте морды — овальный вырез, куда любой посетитель зоопарка может просунуть свое лицо и сфотографироваться. На щите надпись: «Такого только мама любит!» Когда нам надоело хохотать над своими рожами на фотографиях, которые сделала мама, она отвела нас в сторону и серьезно сказала: «Никогда и никому не позволяйте говорить, что вы не заслуживаете любви». Теперь, взяв этот снимок, я вспомнила ее слова. Когда же я успела забыть их?!

В другой руке у меня сложенный вдвое листок бумаги, который весит, как кирпич. Записка от Валентина, обнаруженная под дверью квартиры. Должно быть, он приходил, пока я была в отключке. Вдалеке появляются желтые огни. Я прижимаю руки к бокам, чтобы согреться.

Bonjour, мисс Дарби.

Приношу извинения за то, что сообщаю об этом в записке, а не лично, но не хотел вас будить. Мы нашли шестое тело. Впервые за тридцать лет в Париже официально объявлено о серийном убийце. В городе объявляется комендантский час. Посмотрите новости в семь утра и возвращайтесь в воскресенье в США.

Желаю удачи.

Валентин

К сожалению, тело, которое вы обнаружили в квартире Эммануэль Вуд, принадлежит ей. Спасибо, что сообщили полиции.

Яркие лучи фар на секунду ослепляют меня. Такси останавливается возле дверей дома, как раз когда из них выходит мадам Чан. Она переоделась в брюки карго и рубашку с длинными рукавами, а на плечи повесила холщовый рюкзак.

— Это наш верный конь? — спрашивает она.

Серийный убийца. Это именно то, что Валентин никак не хотел признать и о чем мой внутренний голос уже несколько дней кричит в мегафон. Теперь я еще сильнее чувствую свою беззащитность.

Перевожу взгляд на мусорные контейнеры, стоящие в соседнем переулке. Бродяги, который ночевал там все эти дни, сегодня нет на месте. Холодный страх скользит вниз по телу, сворачиваясь в плотный узел в районе желудка. Ману мертва. Официально подтверждено.

Если Анжелу похитил Жан-Люк, чтобы продать ее в качестве живого товара, или если он просто убрал ее с дороги, после того как она обнаружила что-то в катакомбах, означает ли это, что сосед — серийный убийца? И что выловленное в Сене тело двойника Анжелы — тоже дело его рук?

Но что означает выстрел в голову, о котором говорил Валентин? Ничего личного. Бесстрастный. Движим высшей целью. Валентин не сказал, где нашли последний труп, но теперь по всему Парижу начнется усиленное патрулирование. Интересно, подозревает ли Валентин Жан-Люка и не его ли он имел в виду, когда предостерегал меня от разговоров с незнакомцами?

Меня передергивает. Я киваю мадам Чан на такси:

— Наш моторизованный экипаж.

— Нормальный ход! А что это у тебя там? — Она показывает на фотографию, которую я держу в руке.

— Просто талисман на удачу, — говорю я и засовываю фото в задний карман.

Мы с мадам Чан садимся в такси. Водитель ловит мой взгляд в зеркале заднего вида, его морщинистая кожа освещена встроенной в потолок лампой. Большую часть его лица скрывает бейсболка.

— Bonjour.

Чан говорит водителю, куда ехать. Поудобнее устраиваюсь на потертом сиденье, положив сумку на колени.

Когда Хьюго сказал, что он встретил Чан в туннелях, у меня в голове как будто зажглась лампочка. Мало того что Чан была консьержкой в доме Анжелы и при этом вдовой миллиардера, она еще и диджействовала со времен Рейгана, а если (удить по фотографиям на стенах ее комнаты, она икейв-дайвингом[63] занималась, и в забеге с быками в Памплоне участвовала, а теперь, как оказалось, еще и по катакомбам лазит.

Головная боль прошла, но я все еще чувствую себя дезориентированной, словно нахожусь внутри какого-то пузыря. В прошлый раз я спускалась в катакомбы с большой неохотой, движимая только единственным желанием взглянуть на то, что так увлекло сестру. И надеялась найти ответ на вопрос, который не решалась задать вслух: может быть, Анжела прячется где-то там, под землей? Но увидев своими глазами холодную темноту многокилометровых коридоров, проходов и трещин в стенах, поняла, что Себ прав: никто не сможет жить здесь. Только если его удерживают силой перед тем, как отправить покупателю. Сегодня я возвращаюсь в катакомбы с совершенно другой целью. Понимая, что делаю правильный шаг, и знаю, что ищу. Мне нужно найти доказательства либо того, что Анжелу прячут здесь, либо того, что она сама скрывается в подземельях, опасаясь Жан-Люка и его банды. А с доказательствами отправлюсь к инспектору Валентину и все ему расскажу.

Жива. Я делаю глубокий вдох. Послание Анжелы на доске не выходит из головы, вселяя одновременно и ужас, и восторг. Я повторяю его как мантру, снова и снова. И убеждаю себя, что это правда.

— Хорошо, что я иду туда с тобой сегодня. Правда, ты была там совсем недавно, а я вот не ходила целую вечность, — говорит Чан, копаясь в рюкзаке. Она достает рулон скотча, потом миндальное печенье в целлофановой упаковке и протягивает мне. — Ты устала? Если хочешь, сходим позже. Ты ведь уезжаешь только в воскресенье, да?

Разнообразие предметов, которые помещаются в этом рюкзаке, не перестает удивлять; я качаю головой, глядя на печенье:

— Нет. Давайте пойдем прямо сейчас. Пока туристы не набежали.

Чан не отвечает, видимо, шутка не удалась. Она снимает очки и вытирает стекла о рубашку. В клубе она была без очков. Скорее всего, надела контактные линзы.

— Пожалуй, ты права. Раньше было не так. Раньше под землей было оживленно в любое время дня и ночи. Сейчас все изменилось. Теперь там одни туристы, как в Диснейленде. Или редкие экстремалы типа меня.

— А как там было раньше?

— Раньше там всем заправляли большие шишки, потом их всех упрятали за решетку, и черный рынок пришел в упадок. Власти заблокировали почти все известные входы, но о некоторых они не знают.

Я пытаюсь представить себе, что там творилось до того, как вход в каменоломни был запрещен, но вдруг несущаяся из колонок музыка резко обрывается, и раздается тревожный голос диктора. Понимаю только отдельные слова: «Сегодня ночью… до рассвета… местные власти…» Лицо водителя, отражающееся в зеркале заднего вада, становится серьезным. Он притормаживает у знака «Стоп», оглядывается вокруг, затем нажимает на газ, и мы въезжаем на мост Пон-Неф.

— Чан, что он сказал?

Музыка начинает звучать снова, но в салоне такси повисает напряжение.

— Чан?

Она набирает какой-то адрес в браузере на своем телефоне.

— У нас проблема.

Водитель тормозит у закрытой на ночь пекарни.

Allez-y. Au revoir, mesdames[64].

Он ставит такси на ручной тормоз и машет руками, показывая, что дальше не поедет. Чан говорит ему что-то по-французски, видимо, предлагая больше денег, но водитель непреклонен. Он отрицательно качает головой и говорит что-то еще. Pas la peine. Ни за что.

Оплачиваю поездку, и мы выходим из машины. Водитель тут же выключает горящую надпись «Такси» в знак того, что закончил работу.

Чан со вздохом поворачивается ко мне.

— Повезло. Нам попался единственный законопослушный таксист в Париже.

— И что же это за закон? — спрашиваю я.

В этот момент машина отъезжает от тротуара, затем резко поворачивает налево и исчезает из ваду.

— Объявление по радио. Объявлен комендантский час. Я не помню, чтобы такое когда-нибудь случалось. Должно быть, что-то серьезное. Полиция будет задерживать и допрашивать всех, кто сейчас на улице.

Чан кивает в ту сторону, куда умчался наш водитель.

— Наверное, не хотел, чтобы его задержали.

Дерьмо.

— А как же мы?

Чан колеблется. Люминесцентная лампа страховой конторы отбрасывает красный отблеск на ее лицо. Весь тротуар засыпан мусором.

— Если ты все еще хочешь попасть в катакомбы, надо держаться подальше от полицейских. Если поймают, увидишь представление «бабка в маразме». А ты будешь моей внучкой-злоумышленницей.

На улице стоит зловещая тишина. Темные тени тянутся к нам из каждого закоулка. Чем дольше мы стоим на месте, тем выше вероятность ареста, а лично у меня — еще и депортации.

Мы стараемся идти по темным переулкам, перебегая освещенные улицы лишь тогда, когда там нет машин. Дважды где-то рядом раздаются голоса, и мы ныряем в тень. У указателя на музей Орсе я останавливаюсь.

— А разве главный вход в катакомбы не там?

Чан удивленно поворачивается ко мне.

— Мы идем не туда. Ты что, все еще не поняла? Мы войдем через один из тайных входов.

Кажется, что мы с Себом стояли перед кассой парижских подземелий целую вечность назад. Мне еще тогда вход в каменоломни показался зеленым сараем для садового инвентаря.

— Кроме того, там наверняка дежурит полиция, — продолжает Чан. — Интересно, почему они закрыли город? Это все очень странно.

Скользкий страх пронизывает меня вплоть до кончиков пальцев. Помнится, Хьюго говорил о каких-то тайных входах. Никаких блестящих перил.

— Тупик де Вальми?

— Точно. Ты уже бывала там? О…

Чан бросается в затененную дверную нишу и тянет меня за собой. Как можно плотнее прижимаюсь к стеклянной поверхности, увешанной рекламными листовками. Нас окутывает густой запах мочи. За углом что-то бормочет полицейская рация. Слышны шаги нескольких пар ног.

— Allez-y.

Совсем радом открывается дверца машины. Не дыша, я наклоняюсь вперед и вижу мужчину в форме, усаживающего женщину в грязных лохмотьях на заднее сиденье своей машины. Они уже арестовывают всех, кто находится на улице, даже бездомных. Это объясняет, почему улицы так пусты. Двигатель заводится, полицейская машина исчезает вдали. Чан кивает мне. Мы движемся, не говоря ни слова, быстро перебегая от одной тени к другой и избегая освещенных мест.

Мы прошли уже больше мили, у меня начинают уставать ноги, но я не обращаю на это внимания. Наконец Чан указывает на большую площадь.

— Вон за тем углом.

Мы бросаемся на другую сторону, но в этот момент вспыхивает прожектор и мужской голос орет нам;

— Arretez! Arretez! Police

Чан бегом огибает каменный памятник, стоящий в центре площади, я следую за ней по пятам, сопровождаемая топотом полицейского. Она поворачивает налево и вбегает в узкий переулок напротив музея.

Судорожное дыхание разрывает ребра, я бегу за Чан, но чьи-то руки хватают меня и втаскивают в проход. Адреналин заливает мой мозг, я вырываюсь, но меня крепко держат. Полицейский пробегает мимо, руки разжимаются, и вижу, что это Чан.

— Вы еще и борьбой занимаетесь? — шиплю я. Она качает головой, прижимая палец к губам. Слева слышны голоса.

— Видишь большое дерево на берегу? — Чан жестом показывает мне, куда смотреть.

Мы стоим на крыльце ювелирного магазина. Матовое стекло не позволяет заглянуть внутрь, но и нас здесь тоже никто не видит. Я выглядываю на улицу. Каким-то чудом среди городских построек сохранился старый дуб.