Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Виктор Астафьев и Евгений Носов: эпистолярный диалог о «военной прозе»

В этом разделе осмелимся предложить взыскательному читателю несколько неожиданный материал — анализ переписки В. П. Астафьева с Е. И. Носовым (1925–2002), автором хрестоматийных повести «Усвятские шлемоносцы» и рассказа «Красное вино Победы».

Особое отношение к переписке писателей — материалу феноменальному, до сих пор вызывающему литературоведческие споры, было заложено еще в античную эпоху, когда значительность жанра была столь велика, что эпистолярным правилам посвящались специальные разделы в риториках и «письмовники». Большая часть этого рода нормативных сочинений собрана в «Античной эпистолографии», авторы которой называют письмо «полным выражением нравственного облика человека», «изображением его души», считают, что задача письма — «называть вещи своими именами»[103].

Современные исследователи писательского эпистолярия реализуют, как правило, несколько аналитических практик, которые заставляют констатировать, что сегодня эпистолярий уже не рассматривают только как вспомогательный историко — литературный источник по отношению к общепризнанным основным, к числу которых традиционно относят художественные тексты и разнородные, разножанровые комментарии современников. Исследователи писательского эпистолярия часто вспоминают Эриха Голлербаха, друга и ученика Василия Розанова, заметившего в знаменитых сегодня «Встречах и впечатлениях»: «Эпистолярный жанр бесконечно интересен и нередко куда более значителен, чем самая отменная беллетристика»[104]. Общепризнанно, личная переписка, как дневники и записные книжки, имеет уникальные текстовые характеристики, связанные с интимным характером личного письма как речевого произведения. К такого рода характеристикам относят композицию, текстовые и этикетные формулы, интонационный рисунок, определяющие образы автора и адресата. Очевидно, что этот блок текстовых особенностей может стать серьезным материалом при изучении творческой индивидуальности, писательского стиля, творческой и языковой личности (см. работы Паперно И. А., Мурзин Л., Новикова И. А., Гулякова И. Г., Левашкина О. Ю., Ким Д. С. и мн. другие).

Писательский эпистолярий может интересовать исследователей как отражение и выражение литературного быта эпохи его времени. При таком подходе, как когда — то писал П. Вяземский, переписка писателя воспринимается и комментируется как прекрасное дополнение к литературным трудам, комментарий к биографии. Из писательских писем легко извлекаются господствующие в ту или иную эпоху идеи этетические, этико — философские, историофилософские, которые имплицитно присутствуют в художественных текстах, то есть писательские письма — мощнейшее подспорье при создании литературного комментария и аргумент в пользу той или иной историко — литературной интерпретации художественного текста.

Есть и третий подход к эпистолярию значительных личностей. Этот подход предполагает внимание к переписке как к серьезному историческому источнику, проявляющему в нескольких параметрах общения (в проблемно — тематических предпочтениях, в формальных особенностях письменного диалога, в эмоциональном тоне и т. п.) эпохальные характеристики.

Весьма обширное эпистолярное наследие В. Астафьева, начало публикации которого положил сам писатель, представляет интерес с любой из существующих позиций. Наиболее известные опубликованные собрания — эпистолярный роман «Крест бесконечный. Письма из глубины России», подготовленный в 2002 году В. Курбатовым, эпистолярный дневник 1952–2001 годов «Нет мне ответа…», созданный в 2009 году известным иркутским издателем Геннадием Сапроновым и два тома из пятнадцатитомника писателя. В ключевых собраниях есть один особенный адресат — выдающийся курский прозаик, один из лидеров литературного развития второй половины 1970 — х — 1980 — х годов, автор давно ставшей хрестоматийной повести «Усвятские шлемоносцы» (1977).

Но переписка с Е. Носовым имеет особый статус. Во — первых, Носов был постоянным корреспондентом Астафьева с 1963 года и до конца жизни. Во второй половине 1960 — х — в первой половине 1970 — х после писательских съездов, проходивших в Москве, Астафьев специально приезжал в Курск, в гости к Евгению Ивановичу, отправлял ему как первому читателю, в добром расположении которого был уверен, еще «сырые тексты», только ему признавался в «смертельной усталости»[105]. Правда, в середине 1970 — х, по замечанию Е. И. Носова, «связь хирела», но потом неизменно восстанавливалась, в первую очередь, потому, что корреспонденты прекрасно понимали, что, как заметил однажды Астафьев, «не всякому можно довериться», «не всякий поймет все до конца». В этом случае уровень доверия, взаимопонимания, уважения был исключительным. О высочайшей искренности авторов, можно сделать вывод даже при анализе этикетных формул, используемых авторами писем для создания сильных текстовых позиций: милый Виктор; дорогой Виктор; Витя, дорогой; Витюха, родной, родной мой, Витек; обнимаю и целую Е. Носов, друг мой; Женечка…

Во — вторых, особенно доверительные отношения зависели не только от глубокой личной симпатии (Е. Носов писал В. Астафьеву: «…ты у меня один — друг, товарищ, с кем хочется говорить, молчать, пить водку, горевать, радоваться, раскрыться душой»[106], общности судеб, но и от сходства поведенческих установок (нежелания «окунаться в клановые разборки и в лжепатриотизм», как писал Астафьев; неприятия ни ГКЧПистов (Е. И. Носов), ни бывших партийных секретарей, ударившихся в православие, ни носителей «либеральных иллюзий», ни демократов, которые «в хватательных рефлексах превзошли коммунистов», державу «порушили» (Е. И. Носов). Кроме того, высоту писательской дружбы, на наш взгляд, определяла сдержанность Носова, его интеллигентность, не дававшая возможность Астафьеву проявлять амикошонство, к которому он в последние годы жизни был склонен — грешил поспешными оценками и несправедливо резкими высказываниями.

Наверное, некоторое значение имеет и то, что и Е. Носов, и В. Астафьев были не только писателями. В самое непростое для нашей страны время, в годы, совпавшие с активной фазой перестройки, они оба были секретарями Союза писателей России, где кипели страсти нешуточные. В это же время оба были избраны Почетными гражданами в родных городах — в Красноярске и Курске, номинировались часто одновременно на престижные премии. Все эти обстоятельства доказывают, что в анализируемых письмах зафиксирован отнюдь не обывательский взгляд на вещи, представлен диалог людей значительных, диалог, предъявляющий историческое время в разнообразных по смыслу, масштабу явлениях и событиях, в назревающих геополитических конфликтах.

Великая Отечественная война, отражение военных событий в современном общественном сознании и литературе — ключевая тема для писателей — фронтовиков, неизменно актуализировавшаяся накануне Дня Победы, праздника, к которому оба относились по — особому — не случайно оба слова в названии этого праздника и Астафьев, и Носов обозначали на письме заглавными буквами, в любых жизненных ситуациях находили возможность поздравить друг друга с этим «горьким днем» (В. Астафьев), «суровым и великим» (Е. Носов), днем поминовения «невернувшихся», днем, когда «в печали обнажаю голову перед миллионами павших» (В. Астафьев). Естественно, в их письмах есть напоминание о том, что с 1948 по 1965 год этот праздник по приказу властей был предан забвению. Пишет Носов своему другу: «И все — таки как — то муторно на душе, что у солдат отобрали их кровью завоеванный праздник», в другом письме, намного позже, отмечает особый статус 9 Мая: «Меня грусть и печаль охватывают в День Победы, хочется молчать, и я не могу видеть радостных лиц, все они мне кажутся ненатуральными, кощунственными, да и как после Днепровского плацдарма я иначе могу все это вспоминать?!».

Но в иные дни многие десятилетия не молчалось: спорили о работе «особистов» во время войны, о роли высшего командования, вспоминали об окопных «стукачах». Только в 1995 году накануне священного праздника Носов констатирует с горечью падение интереса к военной теме: «Все уморились от этой войны: и редакторы, и власти, и сами ветераны, что не чают поскорее с этим покончить». Падение, которому предшествовало изменение статуса самого трагичного жизненного материала, начавшееся примерно в середине 1970 — х: «В память о моей многострадальной земле шлю тебе открытку с обелиском. Густо утыкана она вот такими сооружениями, но… почему — то эти боевые ребята с бицепсами никаких серьезных мыслей не вызывают, наверное, потому, что их можно назвать как саперами, так и забастовщиками, — куда — то тырятся, театрально устремясь вперед…

Не такие веселенькие композиции, смахивающие на балетную сцену, надо ставить в память о русских саперах — великих мастеровых войны, как, впрочем, и об остальных солдатах тоже. Но мы почему — то боимся мыслей, раздумий, стыдимся печалей, стыдимся утрат и сердечного воздаяния жертвам».

Возобновление интереса к военной теме связано с публикацией романа В. Астафьева «Прокляты и убиты». Анализируя текст произведения, которое Астафьев замышлял как главный роман о Великой войне, Носов, размышляя, на первый взгляд, о вопросах, связанных с технологией писательского труда, по сути формулирует основные положения художественной философии традиционной прозы второй половины ХХ века, в русле которой работали ведущие «военные прозаики».

Естественно, Е. Носов, которого сам Астафьев называл «Первым стилистом на Руси» после Георгия Семенова, категорически не приемлет «словесной порнографии» — «оголтелой матершины»: «Это говорит вовсе не о твоей смелости или новаторстве, что ли, а лишь о том, что автор не удержался от соблазна и решил вывернуть себя наизнанку, чтобы все видели, каковы у него потроха… Тем самым ты унижаешь прежде всего самого себя. Ты становишься в один ряд с этой шпаной… Жизнь и без твоего сквернословия скверна до предела, и если мы с этой скверной вторгнемся еще и в литературу…, то это будет необратимым и ничем не оправданным ударом по чему — то сокровенному, до сих пор оберегаемому. Разве матершина — правда жизни? Убери эти чугунные словеса — а правда все равно останется в твоей рукописи и ничуть не уменьшится, не побледнеет».

Осторожно относится Е. Носов к публицистическим включениям в текст, которые, с его точки зрения, должны создаваться с опорой не на авторские эмоции, а на «историческую суть дела». Категорически он протестует против «чисто риторических» заклинаний, не подтвержденных практикой, против «красивых», но «придуманных картинок». Главное — писатель исходит из убеждения, что любая патетика исключает диалектический взгляд на вещи, без которого писателя не существует.

Самые серьезные сомнения связаны с проблемой реалистичности изображаемой фронтовой жизни. Е. Носов указывает на излишние, с его точки зрения, «натуралистические подробности», которые рождают подозрение, «что все это придумано автором»; на «слезливые элементы», «опереточные», отдающие «нарочитостью, сделанностью», принимаемые «не как правда», а как «литературный треп»; на «классические астафьевские сантименты, ставшие стереотипами»; на многочисленные гиперболы, становившиеся доминантами описательных фрагментов и «сплошные байки, когда солдаты поджаривают на кострах ягодицы павших товарищей».