Фарс, комедия, трагикомедия. Очерки по исторической поэтике драматических жанров

1

В отличие от других культивируемых в эпоху Возрождения жанров пасторальная драма не имеет прямых предшественников ни в античной (как героическая поэма, трагедия и комедия), ни в средневековой (как рыцарский роман) традиции. Вернее, предшественников у нее множество, но они предваряют пасторальную драму в топике, а не в форме. Иначе говоря, они иножанровые. При этом форма доренессансной буколики (от идиллий Феокрита и эклог Вергилия до средневековой пастурелы) отмечена своеобразной жанровой полиморфностью: в ней соприсутствуют эпические, лирические и драматические элементы. Элемент драматический представлен почти обязательным наличием прямой речи (монолог или диалог) и специфической конфигурацией сюжета, в котором часто и со всей очевидностью проступают агон и перипетия. Неслучайно эклоги Вергилия уже позднеантичными комментаторами относились к драматическому роду литературы, что немало способствовало многовековой путанице в определении границ литературных родов. Однако – что также для буколической традиции характерно – выходов за ее пределы в сторону более протяженной наррации или более определенно выраженной драматичности было крайне мало: «Дафнис и Хлоя» Лонга – чуть ли не единственный пример идиллии, разросшейся в роман, и «Игра о Робене и Марион» Адама де ла Алля – такой же изолированный пример пастурелы, превратившейся в драматическое представление.

Положение меняется в эпоху Возрождения. На фоне заметно возросшей по сравнению с ближайшим прошлым популярности эклоги, которой отдали дань и основоположники, Петрарка с Боккаччо и их последователи, она оказывается в XV в.

единственным жанром античной литературы, получающим новое языковое воплощение (братья Пульчи, Лоренцо Медичи, Боярдо). Кроме того, она решительно разрывает свои жанровые рамки. У Боккаччо она вырастает в поэму («Фьезоланские нимфы») и в прозометрическую повесть («Амето»), у Лоренцо Медичи меняет интонацию на комическую («Ненча из Барберино»), у Луиджи Пульчи – на бурлескную («Бека из Дикомано»). У Саннадзаро, наконец, превращается в роман («Аркадия»). Меньше было попыток проявить потенциальную драматичность эклоги – пожалуй, только начало «Сказания об Орфее» Полициано, – но это связано скорее всего с общей неразработанностью драматических жанров у гуманистов. Однако когда у них дошли руки до театра, пасторальные темы и мотивы стали проникать и на сцену – сначала в форме интермедий, затем как самостоятельные представления. «Тирсис» Кастильоне в формальном отношении ничем не отличается от классической эклоги, но писался для сцены и на сцене и был представлен – в Урбино, на карнавале 1506 г. В том же духе оформлены «Два странника» (1527) Луиджи Тансилло и «Слепцы» (1525) Марко Антонио Эпикуро, тогда как его же «Мирция» (ок. 1528) с ее менее аморфной сюжетностью уже вплотную подходит к полноформатному драматическому представлению.

Но настоящим поворотным пунктом в истории нарождающегося жанра стало обращение к нему Джамбаттисты Джиральди Чинцио. Его «Эгле», представленная в доме автора в Ферраре дважды, 24 февраля и 4 марта 1545 г., – это как бы третий шаг, сделанный Джиральди на пути предпринятого им реформирования драмы. Своей «Орбеккой» (1541) он переориентировал итальянскую трагедию с греков на Сенеку; в «Альтиле» (1543), пойдя навстречу «современному вкусу», устранил из трагедии финальную катастрофу; с «Эгле» завершил реставрацию античной драматической системы, представив на суд феррарского двора во главе с герцогом Эрколе II и кардиналом Ипполито д’Эсте свой вариант сатировской драмы.

Образцом для Джиральди служил единственный сохранившийся ее образец – «Киклоп» Еврипида. В «Эгле», поэтому, нет буколических пастухов. В ней действуют полубоги – фавны и сатиры, которые преследуют своей любовью нимф. Несчастливый конец (нимф спасает от насилия Диана, превратив их в реки, ручьи, деревья и цветы) Джиральди ввел из принципиальных соображений. Он полагал, что в сатировской драме и без того много веселостей и скабрезностей, а если она и кончаться будет на радостной ноте, то в ней не останется места для страха и сострадания, и она попросту превратится в комедию, утратив свое срединное положение между двумя главными драматическими жанрами. При этом, по его мнению, такое положение сатировская драма занимает изначально: она возникает не в результате смешения двух противоположных драматических жанров, а предшествует им, являясь их прародительницей. Драматические возможности эклоги Джиральди отрицал, считая ее жанром повествовательным, даже, скорее, медитативным и лишенным действия. С попыткой устранить эклогу из числа источников и образцов нового жанра последователи Джиральди не согласились, но его идея жанровой медиации, снимающей резкую противоположность слишком беспросветного трагического ужаса и слишком беззаботного комического смеха, оказалась весьма плодотворной. Выдвинул он ее в «Послании, или Рассуждении о сочинении сатир, пригодных для сцены» (Lettera overo Discorso sovra il comporre le satire atte alle scene), которым дополнил в 1554 г. аналогичные рассуждения, посвященные трагедии, комедии и роману, и определил в нем сатиру как «подражание совершенному действию надлежащего размера, сочетающее серьезное и веселое (giocoso e grave) и призванное подвигнуть зрителя к смеху, а также умеренному (буквально, «надлежащему» – convenevole) страху и состраданию»[76]. Эта теоретическая апробация, допустившая смешанный жанр в число нормативно признанных, словно отворила пасторальной драме путь на сцену.

11 февраля 1554 г. во дворце Франческо д’Эсте и в присутствии герцога Эрколе II было сыграно «Жертвоприношение» (Sacrificio) Агостино Беккари. Козлоногих полубогов Джиральди сменили у Беккари аркадийские пастухи, у пастухов завязались запутанные любовные отношения с нимфами (три пары, в двух из которых любовь поначалу безответная, – эту сложную конфигурацию отношений, равно как и торжественный ритуальный фон, использует затем в «Верном пастухе» Гварини), в идиллическую атмосферу вторглись элементы комические и просто фарсовые. За «Жертвоприношением» последовали «Аретуза» Альберто Лоллио, представленная во дворце Скифанойя в 1563 г., и «Несчастливец» Агостино Ардженти, представленный в мае 1567 г. в присутствии герцога Альфонсо II и кардинала Луиджи д’Эсте, где так же, как у Беккари имеются три влюбленных пастуха, три нимфы, которых они стремятся завоевать (это удается только двум), и добавлены еще три неотесанных козлопаса, которые с утонченными пастухами соперничают и в какой-то степени их пародируют. Путь к «Верному пастуху», казалось бы, уже проложен, но тут является Тассо со своим «Аминтой».