«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае

Если же говорить о содержании того, что пытались произвести в Няньсяне, – это было вовсе не обобществлением, это было сменой собственника, экспроприацией с целью смены собственника. Казалось бы, не в терминах дело. Но процедуре обобществления (или приватизации, или перераспределения – какая разница) можно подвергать то и только то, что имманентно должно быть кому-то принадлежащим. И такая точка зрения на женщину была (и есть).

Проблема обобществления женщин, если её понимать в предлагаемом смысле, имеет и ещё один ракурс, может быть рассмотрена и под другим углом. Как утверждала одна видная деятельница женского движения, не будучи экстравагантной, невозможно искоренить консервативные взгляды[360]. Те, кто знал таких женщин близко, работал вместе с ними, знали, что эти женщины». обладали передовой идеологией… цельным характером. Они обладали чутким, нежным сердцем и чистой, возвышенной душой. Но в обществе, в котором мало было людей, включённых в проблемы и прав человека, и прав женщин в том числе, женщин, ведущих себя свободно, независимо, а с точки зрения некоторых – раскованно, считали общими жёнами[361]. Конечно, в данном случае термин общие жёны – это эвфемизм, скорее даже – метафора. Таких женщин не распределяли тем или иным способом, но отношение к ним было именное такое: ничья, значит – для всех.

В романе того же Мао Дуня «Радуга»[362] Мэй, о которой уже говорилось выше, – представительница таких вот раскованных женщин. Эта дочка учителя, начитавшись, надебатировавшись, усвоив в каком-то преломлении проповедовавшиеся новые идеи, новую мораль, новые формы жизни, поступает работать в школу, пытаясь построить свою новую жизнь. Среди немалых трудностей, связанных с началом жизни «заново», большой проблемой в её жизни стал её новый имидж. Вокруг неё было немало людей (от учителя в школе, где она начала преподавать и где должны были готовить новое поколение китайцев, до губернатора – бывшего профессионального, истового военного, а ныне несущего в массы три народных принципа Сунь Ятсена[363]), которые принимали её эмансипированность как знак готовности к свободной любви и были весьма настойчивы в этом своём понимании. Наличие независимой, суверенной личности, отсутствие у неё хотя бы и временного «хозяина» (пусть даже не единственного) вызывало определённую озабоченность у окружающих её мужчин (да и женщины не могли быть спокойными, им приходилось, напрягая воображение, этот вакуум заполнять придумываемыми сплетнями о связях Мэй). С таким отношением сталкивались не только тогда и не только там многие женщины[364]. В представлениях немалого числа людей, и прежде всего мужчин, женщина должна принадлежать кому бы то ни было: отцу, брату, мужу, в крайнем случае – жениху. Если же она никому не принадлежит, она ничья, а стало быть – она общая.

Но это – недостаток не только мужской психологии, такова не только мужская точка зрения. Что касается ситуации с обобществлением жён, описанной в романе «Колебания» Мао Дуня, с которой начато это повествование, то и многие женщины (в том числе и «продвинутые») тоже, как мы видели, не восприняли тот анекдотичный случай как оскорбляющий женское достоинство. И это нельзя назвать удивительным. По признанию одного из членов Гоминьдана, в 20-х годах прошлого века в Китае (даже в наиболее развитых его районах) женское движение развивалось очень слабо, потому что учащихся девушек было немного, да и в большинстве своём они несовершеннолетние (поскольку образование женщин практически только начиналось), а работниц совсем нет[365]. Домашние же хозяйки, даже получившие образование, не осмеливаются ещё принимать участие в общественной жизни. Такие домохозяйки, особенно если они были замужем за гоминьдановскими функционерами (скажем, председателями комитетов Гоминьдана различных уровней), внешне уже ничем не отличались от китайских emancipate (короткая стрижка, небинтованная грудь и тому подобное). Их задачей являлось держать «хороший тон» на приёмах, на банкетах и балах и тем самым повышать деловую репутацию мужа. Но в большинстве своём в отношениях с мужчинами они были крайне стеснёнными. Часто с коллегами своего мужа они могли ещё выглядеть их равноправными партнёрами. Но, будучи сами не способными на равноправные и свободные взаимоотношения, признавая происходившие перемены слишком стремительными, крайне ревниво относились к общению своих мужей с функционерками из женкомитетов, обвиняя последних в стремлении совратить их мужей. Что уж говорить об остальных[366].

Как явствует из разговора двух влиятельных стариков по поводу «вспышки обобществления жён», что происходила в деревне Няньсян, свобода женщины (они, естественно, говорят только об определённой свободе девушки выбирать себе мужа) ещё возможна для девушки из хорошей семьи, воспитанной в соответствующем духе. Если же о свободе заговорят кухарки, это выльется просто-напросто в разврат[367]. Вероятно, можно с этими старцами и согласиться в чём-то: свобода, предоставленная человеку, лишённому чувства собственного достоинства (независимо от места работы или рода занятий), не представляющего, что есть эта свобода и для чего она надобна, действительно может свестись лишь к тому, что в обиходе называется развратом или беспределом[368].

Но если какое-то время в гоминьдановской среде было принято говорить (если уж не изучать) наравне с социальными проблемами, проблемой эволюции и прочими научными темами также и об отношении полов (о правах женщин, о новом отношении к женщинам), то по прошествии определённого времени служащие нации принимают решение, что женщине необходимо вернуться на кухню[369].