«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае

Глава VII Художественные произведения как источники

Социологи говорят, что любая «считка информации есть продукт предыстории общества, то есть зависит от существа, включающегося в процесс считки информации»[725]. Прекрасно осознаю, что всё сказанное имеет непосредственное отношение и ко мне. И тем не менее продолжаю настаивать, что самый чувствительный индикатор происходящих перемен в обществе, необходимый источник при анализе социально-идеологических процессов – произведения искусства (даже если оценка конкретного произведения искусства в качестве такового не будет очень или сколько-нибудь высокой).

Что касается, в частности, литературы, то существует мнение, что «сама природа литературы… сопротивляется утверждению идей художественным путём»[726]. Но сочинительство 一 «это форма бунтарства». Автор, «целиком поглощённый выдумыванием иной жизни, отличной от той, какой в действительности живёт, подспудно выражает своё неприятие окружающего – реального – мира и своё желание заменить его… Зачем, скажите, тратить время на нечто призрачное и мимолётное, вроде миров-миражей, человеку, который в душе доволен реальностью и своей жизнью?». Но это соперничество с реальностью «помогает дать единственное в своём роде свидетельство о той или иной эпохе»[727]. Автор цитируемой статьи настаивает, что «при всей своей кажущейся безобидности это занятие, то есть выдумывание историй, есть способ проявить свободу и взбунтоваться против тех – будь то миряне или священнослужители, – кто вознамерится свободу уничтожить. Вот почему диктатура в любой её форме – фашизм, коммунизм, исламские “интегристские” режимы, африканские или латиноамериканские военные правительства – всегда пытались взять под контроль литературу, надев на неё смирительную рубашку цензуры». При этом сами сочинители даже не подозревают бунтарства в себе и в обычной жизни отнюдь не считают себя тайными подрывателями основ окружающего мира. А такое неудовольствие реальным миром, разбуженное хорошей литературой, может в определённых обстоятельствах перерасти в бунт против существующих властей, или институтов, или верований[728]. К тому же в преддверии конца прошлого столетия наступает резкий перелом в мировом сообществе, если можно так сказать – в ментальности, настроениях, превалирующих в значимой части этого сообщества. Это есть результат и глобализации, и конца классической идеологии. И литература отражает эти происходящие изменения. «Литература – альтернативный взгляд на жизнь», говорит известный немецкий писатель и культуролог[729].

Мы всё ещё с трудом привыкаем к значимости изображения жизни частной, той, в которой социальные закономерности проявляются подчас в весьма редуцированном, зашифрованном виде. «Хотя в сущности-то внимание к частной (выделено автором статьи. – Э.С.) жизни, к частному (по-старинному: “маленькому”)человеку – как и вообще поиск нового героя, новых областей жизни – это же важнейшая демократическая позиция», да и «феномен жизни» вовсе не меряется одной лишь категорией «социального»[730].

Что касается последних десятилетий прошлого века в КНР, очень интересны исследования А.Н. Желоховцева[731] и К.В. Мажуриной[732]о «литературе нового периода», и прежде всего первого этапа её развития (с конца 70-х до конца 80-х), названной «литературой десятилетия». К. Мажурина приводит слова главного редактора газеты «Вэньхуй бао», считающего, что «одна декада, конечно, – просто капля в океане времени, но эта конкретная декада так важна для китайской литературы, что мы просто не можем сопоставлять её значение с её протяжённостью». При анализе этого явления опять прозвучат те же размышления, что и в первые десятилетия XX века: «Кажется, что все перемены, которые происходили в западной литературе в XIX и XX веках, были сжаты в пространство этих десяти лет»[733].

В «литературе нового периода» не могло не ощущаться духа борьбы за свободу реализации творческой индивидуальности, отрицания всего, что было довлеющим во время «культурной революции», не в последнюю очередь – классовости как определяющего принципа литературы и много другого; в ней были сильны тенденции к отказу от контрастных чёрно-белых красок в изображении героев, трафаретности героев, явно проявлялось стремление к сложности персонажей [734]. И ещё одно заметное явление в этой литературе – женская проза. Некоторые считают, что расцветающее сочинительство среди женщин в современном Китае необходимо признать продолжением традиций «движения 4 мая» – как разрыв с китайской конфуцианской традицией. Но при этом есть мнение, что роль женщин в этом движении в начале прошлого века весьма преувеличена, и ныне женщинам приходится как бы заново прилагать большие усилия для преодоления глубоко укоренившегося предрассудка о прерогативе мужчин в литературе[735].

Весьма скоро в так называемой женской прозе начались поиски женской самости (нюйсин цзыво 女'性自我)，разговоры о необходимости противостояния давлению и несправедливости «мужского мира» по отношению к женщине, рассуждения на тему свободы в любви и браке (и в том числе – любви вне брака); зазвучала тема женского сознания, первооткрывательницей которой стала Чжан Цзе; заговорили на тему «пропасти между полами» (сингоу '性沟)[736]. То есть «женская литература» поднимала темы, уже имеющие непосредственное отношение к феминизму (и уже звучавшие в 20-е годы прошлого столетия); одновременно происходят поиски элементов традиционализма и модернизма в ментальности современной китаянки[737]. А в научных изданиях Китая стали интересоваться вопросами, есть ли женская литература в стране, что есть женская литература, есть ли отличие женской литературы от феминистской литературы, а также от литературы о правах женщин, и сравнивать всё это с европейскими примерами[738].