«Путешествие на Запад» китайской женщины, или Феминизм в Китае

В истории каждого государства есть периоды, когда даже интимные переживания становятся общественно значимы. В кратком изложении истории зарождения феминизма я уже говорила о формировании нового отношения к женщине в мировой культуре, ознаменовавшегося появлением культа Прекрасной Дамы, а стало быть и феномена любви – любви как романтизации отношений между мужчиной и женщиной. Как пишет один из литературных критиков, в эпоху между двух революций (он говорит о России, но разве и в Китае в то же время не происходило и не происходит ныне нечто подобное?) «в культурной атмосфере начала века любовное чувство утратило качество исключительно интимного переживания – любовь превратилась в некое творческое действие, стало культурно и даже общественно значимым явлением». Состояние всеобщей влюблённости, переходящей в любовь к любви, замечательно описано В. Ходасевичем в статье «Конец Ренаты», посвящённой памяти одной из героинь тех «многочисленных любовных драм, что с шумом и надрывом, словно на театральных подмостках, разыгрывались на глазах многочисленной публики»[767]. Но романтизация любви вообще-то и более ранний феномен – мы найдём примеры её в той части, во всяком случае, российского общества, которая жила в сфере действия западной культуры[768].

Не вдаваясь в глубины причинности этого, можно признать, что кульминацией нового и существенного переворота, который произошёл в культуре в период Возрождения, является появление новой литературы. «И поскольку каждый литературный жанр есть до известного предела русло, проложенное каким-то толкованием человека, нет ничего удивительного в том, что каждая эпоха предпочитает свой жанр»[769]. Эта новая литература (томик которой, помнится, дремал до утра под подушкой у Татьяны Лариной) в XVIIXIX веках уже сама вмешивается в человеческую жизнь:

Нас пыл сердечный рано мучит.Очаровательный обман,Любви нас не природа учит,А Сталь или Шатобриан…Природы глас предупреждаяМы только счастию вредим[770].

Вот так и происходит разрыв между любовью телесной, плотской и романтической, идеалистической, ибо, когда влюбляешься в обманы и Ричардсона[771] и Руссо, труднее подходить к замужеству с реалистической, практической точки зрения. При этом «эфемерный и призрачный мир вымысла… оставаясь химерой, в образной форме, неисторически, но имеет вполне ощутимое влияние на реальный мир, то есть на людей во плоти и крови. Но если кто-нибудь упрямо не желает видеть разницы между вымыслом и жизнью, всеми силами пытаясь сделать жизнь такой, какой она бывает только в литературе, развязка, как правило, получается трагической. Расплата тут 一 глубочайшее разочарование». Человек, прочитавший роман (особенно талантливый), «возвращаясь к реальной жизни, гораздо острее воспринимает её скудость и пороки»[772]. (И, кстати, в определённой мере в «Евгении Онегине» даны два типа любви: Ольги и Татьяны – ведь о первой ни о каких ричардсонах и руссо не говорится, её любовь 一 скорее чувственность, и, верно, поэтому в её любви, несмотря на смерть жениха, драматичности меньше, ей присуща скорее та гармоничность, которую я часто вижу в восточных культурах, даже если рассказанная история трагична). Начитавшись романтической литературы, женщина, выходя замуж, не столько и не только меняет свою роль на очередную, не только и не столько становится женой и матерью, она уже настроена на определённое личностное партнёрство, реализацию неких личностных ожиданий (в любви ли, в меру её понимания этого чувства, в сексе ли). А поскольку ожидания, да ещё литературой взращённые, никогда не совпадают с реальностью – гармоничности в жизни женщины в этом случае ожидать не приходится.

По авторитетному замечанию и А. Желоховцева, и Б. Рифтина (лишь сказанного, правда, в кулуарах научной конференции «Общество и государство в Китае»), в Китае романтической литературы в привычном нам смысле до определённого, очень неотдалённого времени не было, а стало быть, и в том числе поэтому не было массированного наступления на единство души и тела, не нарушалась гармоничность, что помогает человеку устойчивее чувствовать себя на Земле[773].

Создаётся впечатление, что в последние годы ситуация с романтизмом в Китае меняется. Так, говоря о причинах самоубийств 15-30-летних женщин КНР, О. Почагина наряду со сложностями и трудностями существования (бедность, конфликты в семье, принудительные браки, тяжёлый труд) указывает и воздействие средств массовой информации, художественной литературы и фильмов. Возможно, не надо не учитывать и то, что телевидение (теперь уже весьма распространённое СМИ) в том числе показывает и художественные фильмы, в силу своей специфики имеющие несравненно более массовое воздействие, чем литература. Признаётся, что они «способствуют в последние десятилетия широкому распространению концепции любви (ранее не имевшей прямой связи с институтом брака)»[774]. Ожидается, что по мере распространения представлений о романтической любви, по мере развития института ухаживания количество браков через посредников, в том числе заключённых и по принуждению, будет неуклонно сокращаться, а степень индивидуальной свободы в брачном поведении, расширяясь, приведёт к многообразию форм организации семейной жизни[775].

Судя по непрекращающимся попыткам среди отдельных особей (а также страт, сообществ и прочих коллективов западных людей) разрешить этот антагонизм верха и низа, тела и духа в западной цивилизации, человечество никогда не прекращало попыток вернуть утерянную гармоничность в той или иной форме. Были скопцы, которые таким кардинальным образом пресекали (в прямом и переносном смысле) греховные действия, да и помыслы тоже – раз уж гармоничность была нарушена, а греховность изжить не удавалось. Эта тематика, кстати, – сексуальность и отношение к ней – всегда сопровождает всякие кардинальные сдвиги в культуре. Вспомним теорию стакана воды в наши двадцатые годы, которая не обошла стороной и советские районы Китая, когда сексуальные отношения предлагалось рассматривать как нечто абсолютно несущественное – всё равно что стакан воды выпить, когда жажда мучает. Ещё раньше, в канун рождения индустриального общества в Америке, руководитель коммуны «Онейда» Нойез (коммуна существовала с 1846 по 1879 год, когда она переродилась в промышленную корпорацию) считал, что брак должен уступить место нечто иному – считал, что необходимо новое учение, новый сексуальный порядок. Он был коммунистом и был убеждён, что именно романтическая компонента половой жизни (любовь?) питает частнособственнический инстинкт[776]. (Как писал много позже А. Платонов, «у всякого человека в нижнем месте – целый империализм»[777]).

Право женщины выбирать свою роль в обществе, находить некий компромисс между её ролью продолжательницы рода человеческого и личностными ожиданиями, в том числе и в сексуальной сфере, или право отказаться от этого и заняться какой-либо другой деятельностью спокон веков добивалось отдельными женщинами с большим трудом и порой весьма скандальным образом. Борьба женщин за права, свободу личности почти всегда прежде всего протекала в сфере брачно-сексуальных отношений. Многие неистовые, свободные от условностей, нонконформистские женщины (от Клеопатры, Манон Леско, Бовари, Эми Гамильтон, Виктории Вудхалл, Коллонтай и несть им числа), бунтуя, выходили из своих кукольных домиков. Они получали порой самые грязные эпитеты, но, в сущности, были мятежницами, по кусочку разрушающими привычный уклад многих женщин и для многих женщин. И не столь уж важно, осознавали ли они и декларировали ли они свои цели[778].

Но любовь, свобода любить, свобода выбора социальной роли, свобода выбора сексуального партнёра, брак как добровольное дело двоих, их личное дело – это отнюдь не только женские проблемы (как иногда принято считать). Выбор мужа 一 это персонифицированный выбор жизненных ценностей и норм. Стало быть, выбор мужа родителями – отказ в праве выбора собственных жизненных ценностей и норм, отказ в праве быть самодостаточной личностью (хотя и за «самодостаточной личностью» нельзя не признать права на весьма прозаический, как бы могли сказать некоторые, корыстный подход к браку или другим формам составления сексуальных ли, семейных ли пар). Именно поэтому анализ брачных предпочтений позволяет оценить систему ценностных ориентаций и является одним из наиболее популярных направлений кросс-культурных исследований[779].

Мне представляется, что если в обществе традиционалистское положение женщины не воспринимается ею как дискомфортное, если процент женщин – носительниц новых ценностей (и несущественно, как эти ценности называются некоторыми) ещё не достиг критической массы, при которой может оказывать влияние на переориентациювсего общества (или хотя бы значимой его части), то и всё общество может быть определено как традиционалистское. А свобода женщины, на мой взгляд, как сцепленный ген, связана с другими свободами в обществе. В таком случае в традиционалистском обществе нет особого смысла выискивать ростки чего-то нового, надо констатировать, как утверждает доктор Хишама Шараби, патриархальное, традиционалистское общество, модернизируясь, становится лишь неопатриархальным, неотрадиционалистским в силу специфичности мировоззренческих основ существования его членов[780].