Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади

То, что он прочел мне в один присест и почти не останавливаясь, явилось вскоре в печати под названием „Бедные люди“. <…> С первых страниц „Бедных людей“ я понял, насколько то, что было написано Достоевским, было лучше того, что я сочинял до сих пор; такое убеждение усиливалось по мере того, как продолжалось чтение. Восхищенный донельзя, я несколько раз порывался броситься ему на шею; меня удерживала только его нелюбовь к шумным, выразительным излияниям; я не мог, однако ж, спокойно сидеть на месте и то и дело прерывал чтение восторженными восклицаниями.

Результат этого чтения более или менее известен читающей публике. История о том, как я силой почти взял рукопись „Бедных людей“ и отнес ее Некрасову, рассказана самим Достоевским в его „Дневнике“»[584].

Как виртуозно заканчивает этот пассаж Григорович! Настолько виртуозно, что вот уже сто тридцать лет мы вспоминаем об этом событии в том виде, как оно изложено тут мемуаристом. Однако, вопреки сделанной им отсылке к «Дневнику писателя» (который мы только что перечитали), Достоевский отнюдь не говорит, что Григорович «силой почти взял рукопись „Бедных людей“ и отнес ее Некрасову». Напротив, в «Дневнике писателя», как бы опровергая еще не написанные воспоминания Григоровича, Достоевский специально подчеркнул, что его приятель, не читая «Бедных людей», порекомендовал отдать рукопись Некрасову, и он сам, смущаясь и робея, отнес ее на квартиру поэта.

Если Достоевскому в этом рассказе нет ровно никаких причин лукавить, то «сверхзадача» Григоровича-мемуариста достаточно ясна: ведь в его версии именно он первый оценил значение «Бедных людей», именно он, едва ли не преодолевая сопротивление Достоевского («почти силой»), проявил инициативу, благодаря которой первый роман начинающего писателя стал известен сначала Некрасову, а затем и Белинскому. Стал еще до своей публикации сенсацией в петербургском литературном мире. Из скромного участника события Григорович в своих мемуарах превращается в «повивальную бабку» при рождении классика отечественной литературы! Некоторые детали в дальнейшем рассказе Достоевского подтверждают правильность наших соображений.

Старик Покровский, бегущий за гробом сына. Иллюстрация Н. Каразина к роману «Бедные люди». 1893

«Вечером того же дня, как я отдал рукопись, я пошел куда-то далеко к одному из прежних товарищей; мы всю ночь проговорили с ним о „Мертвых душах“, — продолжает свои воспоминания автор „Дневника писателя“. — <…> Воротился я домой уже в четыре часа, в белую, светлую как днем петербургскую ночь. Стояло прекрасное теплое время, и, войдя к себе в квартиру, я спать не лег, отворил окно и сел у окна. Вдруг звонок, чрезвычайно меня удививший, и вот Григорович и Некрасов бросаются обнимать меня, в совершенном восторге, и оба чуть сами не плачут. Они накануне вечером воротились рано домой, взяли мою рукопись и стали читать, на пробу: „С десяти страниц видно будет“».

Здесь есть повод приостановиться и задать вопрос: если Григорович (в версии его воспоминаний) уже знаком с текстом «Бедных людей», уже оценил восторженно роман своего «сожителя», то откуда этот сдержанный скептицизм — чтение «на пробу»: «с десяти страниц видно будет»? Нет, очевидно, что в рассказе Достоевского предварительное чтение им рукописи своего произведения Григоровичу не только не упомянуто, но и совершенно исключено. Эффектная роль литературной «повивальной бабки» — это яркий пример «мемуарной мифологии», к которой Григорович был весьма склонен и которой немало в его воспоминаниях.

Но вернемся к рассказу Достоевского. Ведь мы прервались на описании того, что происходило в квартире Некрасова, в доме Яковлева на Невском проспекте. А в наших литературных прогулках именно это имеет первостепенный интерес.

Итак, «с десяти страниц видно будет»: «Но, прочтя десять страниц, решили прочесть еще десять, а затем, не отрываясь, просидели уже всю ночь до утра, читая вслух и чередуясь, когда один уставал. „Читает он про смерть студента, — передавал мне потом уже наедине Григорович, — и вдруг я вижу, в том месте, где отец за гробом бежит, у Некрасова голос прерывается, раз и другой, и вдруг не выдержал, стукнул ладонью по рукописи: „Ах, чтоб его!“ Это про вас-то, и этак мы всю ночь“».

В этой части версия мемуаров Григоровича не расходится с рассказом Достоевского, поэтому приведем и ее для усиления впечатления. «Читал я, — вспоминает мемуарист. — На последней странице, когда старик Девушкин прощается с Варенькой, я не мог больше владеть собой и начал всхлипывать; я украдкой взглянул на Некрасова: по лицу у него также текли слезы»[585].

«Когда они кончили, — завершим рассказ вновь цитатой из „Дневника писателя“, — то в один голос решили идти ко мне немедленно: „Что ж такое что спит, мы разбудим его, это выше сна!“ <…> Они пробыли у меня тогда с полчаса, в полчаса мы Бог знает сколько переговорили, с полслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь; говорили и о поэзии, и о правде, и о „тогдашнем положении“, разумеется, и о Гоголе, цитуя из „Ревизора“ и из „Мертвых душ“, но, главное, о Белинском. „Я ему сегодня же снесу вашу повесть, и вы увидите, — да ведь человек-то, человек-то какой! Вот вы познакомитесь, увидите, какая это душа!“ — восторженно говорил Некрасов, тряся меня за плечи обеими руками. „Ну, теперь спите, спите, мы уходим, а завтра к нам!“ Точно я мог заснуть после них! Какой восторг, какой успех, а главное — чувство было дорого, помню ясно: „У иного успех, ну хвалят, встречают, поздравляют, а ведь эти прибежали со слезами, в четыре часа, разбудить, потому что это выше сна… Ах хорошо!“ Вот что я думал, какой тут сон!»

О дальнейшем развитии событий — визите Некрасова с рукописью «Бедных людей» на следующий же день к Белинскому, о восторженной оценке критиком романа Достоевского, об их личном знакомстве — у нас уже шла речь в связи с домом купца Лопатина на углу Невского проспекта и Фонтанки (№ 68/40). Этот же сюжет хочется закончить вот каким размышлением. У Достоевского в романе «Подросток» один из героев, Версилов, замечает, что у великих художников в их произведениях есть такие эпизоды, которые «пронзают сердце» и всю жизнь потом припоминаются: «последний монолог Отелло у Шекспира, Евгений у ног Татьяны, или встреча беглого каторжника с ребенком, с девочкой, в холодную ночь, у колодца, в „Misérables“ Виктора Гюго». Есть подобные «эпизоды» и в истории мировой литературы. Для национального культурного сознания это, например, приезд Пущина к Пушкину в Михайловское, Достоевский на Семеновском плацу, Чехов, едущий на остров Сахалин… Ночное чтение — «на Невском проспекте, в доме каретника Яковлева» — Некрасовым и Григоровичем «Бедных людей» со слезами на глазах, бесспорно, находится в этом же ряду.

Ну, и в завершение. Через неделю после описанных событий Некрасов на лето уехал в Ярославскую губернию, а по возвращении снял новую квартиру, в Поварском переулке, в доме отставного подполковника Александра Тулубьева, № 12 (соврем. № 13). Этот адрес поэта, хотя он и тут прожил недолго, его биографам хорошо известен. А вот кратковременное проживание Некрасова на Невском проспекте в доме братьев Яковлевых ускользнуло и от литературоведов, и от краеведов. На карте «Петербурга Достоевского», как мы стремились показать, этот адрес — один из важнейших.