Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади

Домино — самая невинная игра, или первый приступ игорной болезни

Наряду с «Китайской кофейней» Вольфа в 1840-е гг. на Невском проспекте у петербургской публики исключительной популярностью пользовались кафе-рестораны владельцев Риц-а-Порта, Излера и Лерха. Об этих заведениях «трактирного промысла» у нас ниже с необходимостью пойдет речь. И перед первым из них на нашем маршруте, миновав Мойку, мы сделаем остановку у кафе-ресторана «Доминик», в котором можно было не только выпить бокал вина или позавтракать а-ля фуршет, но, как и в кондитерской Вольфа, почитать последние отечественные и иностранные газеты и журналы. Здесь в задних помещениях был установлен бильярд, можно было сыграть в шашки, шахматы или домино (за прокат на час принадлежностей для игры надо было заплатить 20 коп.). Именно здесь юный Достоевский испытал первый приступ игорного азарта.

Но раньше — о местоположении кафе-ресторана «Доминик». Он располагался в правом из двух домов на Невском проспекте, принадлежавших немецкой евангелическо-лютеранской церкви свв. Петра и Павла (иначе именуемой Петрикирхе). В 1840-е гг. первый из них числился под № 25, второй — № 27 (соврем. № 22 и 24). Самая ранняя из иноверческих церквей на Невском, построенная в 1728–1730 гг., была поставлена в глубине участка, а со стороны проспекта ее фланкировали невысокие угловые дома, выходящие боковыми фасадами на Большую и Малую Конюшенные улицы. За сто лет кирха сильно обветшала, и в 1833–1838 гг. на намоленном месте был воздвигнут новый храм по проекту архитектора А. П. Брюллова. Еще раньше, в 1830–1832 гг., были заново построены стоящие по красной линии Невского проспекта два церковных дома, образующие «своего рода пропилеи кирхи». «Скупая отделка фасадов с ровной сеткой окон включала рустовку, сандрики над окнами второго этажа и балконы»[217]. До начала XX в. эти здания были трехэтажными; во время перестройки в 1910–1911 гг. нижние этажи были оставлены без изменений, а надстроенные четвертый и пятый «трактованы в тех же строгих классицистических формах». Однако надстроенные дома «стали слишком массивными и подавили силуэт церкви», первоначально доминировавшей над окружающими постройками.[218]

Церковь свв. Петра и Павла на Невском проспекте. Фотография конца XIX в.

Весной 1838 г. в помещении, где ранее располагалась мастерская портного Иоганна Яухци или Яухция[219], открылась кондитерская швейцарского подданного Людвига-Доминика Риц-а-Порта. Петербуржцы называли его просто — Доминик, говорили: позавтракать или перекусить у Доминика. Со временем имя владельца стало собственным названием заведения — «Доминик».

Доминик Риц-а-Порта перевел свое заведение в здание, принадлежавшее Петрикирхе, из дома Голландской церкви, находившегося поблизости, также на Невском проспекте (соврем. № 20).[220] «Чудо да и только! — описывал новооткрытую кондитерскую обозреватель „Северной пчелы“. — <…> Комнаты отделаны и убраны с неимоверной роскошью: везде золото, зеркала, мрамор. В окошках такие ставни, что хочется унести их с собою»[221].

Весной 1841 г. «кондитерского цеха мастер» (как он поименован в документе) Доминик Риц-а-Порта в ходатайстве на имя военного генерал-губернатора Северной столицы просил о разрешении открыть «для удовольствия публики высшего класса» в помещении своей кондитерской кафе-ресторант «на парижский образец». Заведений такого рода, которые были издавна широко распространены в Западной Европе, в российской столице еще не было. По положению от 6 февраля 1835 г. в Петербурге можно было открывать заведения «трактирного промысла» лишь пяти родов: гостиницы, ресторации, кофейные дома[222], трактиры и харчевни. Для каждого из них были установлены свои, особые порядки. Простонародью был открыт вход только в харчевни. Посетители с дамами допускались к общему столу лишь в гостиницах. Бильярд был позволен исключительно в трактирах и т. п. Регламентировался и предлагаемый ассортимент блюд и напитков. Кофейные дома специализировались на десерте: мороженом, лимонаде, кофе, жидком шоколаде, фруктах, бланманже. Горячительные напитки подавались в ресторациях и трактирах…[223] Кафе-ресторан, разрешение на открытие которого было дано Доминику Риц-а-Порта «Высочайше утвержденным мнением» Государственного совета (!) от 11 апреля 1841 г.[224], представлял собою заведение нового, шестого рода, совмещающее в себе особенности как трактиров, так и кофейных домов.[225] Подобно трактирам, здесь разрешались горячие блюда, но только «потребные для легких закусок» — бифштексы, бульоны, пирожки, кулебяки и т. п. Допускались «разные ликеры, наливки, вина российские и иностранные лучших доброт, портер иностранный и пиво русское лучших доброт <…> табак и сигары»[226]. С легкой руки Доминика Риц-а-Порта вслед за ним уже со следующего года перепрофилировали свои заведения под кафе-рестораны и некоторые другие владельцы кондитерских на Невском проспекте.

Невский проспект, дом № 24. Ресторан «Доминик». Фотография начала XX в.

Впрочем, отметим, что репутация у «Доминика» сложилась не очень хорошая. «В кафе постоянно оседала часть той людской накипи, которой всегда был богат Невский проспект, — пишет историк культурной жизни Петербурга. — Аферисты всех мастей, шулера, комиссионеры, вконец прокутившиеся в столице провинциалы образовывали так называемую „доминиковскую биржу“»[227]. Жертвой одного такого афериста-«доминиканца» и стал однажды юный Достоевский, только недавно выпущенный из Главного инженерного училища и служивший по его окончании в Чертежной Инженерного департамента.

В. Маковский. У Доминика. 1897

О плачевном опыте посещения писателем в начале февраля 1844 г. кафе-ресторана «Доминик» поведал в своих мемуарах друг его юности барон А. Е. Ризенкампф, который в 1843–1844 гг. жил в одной квартире с Достоевским на углу Владимирского проспекта и Графского переулка. Выше уже говорилось, что, подобно трактирам, в кафе-ресторанах были разрешены разнообразные игры: бильярд, шашки, шахматы, домино. Получив к 1 февраля из Москвы от П. А. Карепина, мужа сестры Варвары, который, напомним, после смерти родителей был опекуном семейства Достоевских, 1000 руб. и раздав первоочередные долги, накопившиеся за несколько месяцев безденежья, с оставшимися ста рублями писатель отправился ужинать к Доминику. По-видимому, после ужина он заглянул в задние, игровые комнаты, возможно — намереваясь перекурить (курение на улицах в Петербурге было запрещено до середины 1860-х гг., а в кафе-ресторанах позволялось только в игровых помещениях[228]). «Долго он наблюдал молча за биллиардной игрою, — вспоминает Ризенкампф. — Вдруг к нему подсел какой-то немолодой толстяк и обратил его внимание на некоторые особенности играющих. „Вот, — говорил он, — заметьте этого молодого лысого человека! Ручаюсь вам, что этот господин не имеет и паспорта. А между тем он здесь играет первую роль: вся прислуга им подкуплена. Заметьте, как он втягивает в игру одного за другим; иногда нарочно проигрывает <…>. А теперь обратите внимание, — продолжал господин, — когда окончится игра, как он щедро раздаст мальчикам кому целковый, кому два и больше. Потом обождет, не найдется ли еще охотников поиграть с ним; а когда увидит, что никого больше нет, то отправится в другую кондитерскую, или гостиницу, или в трактир, где возьмется за те же фокусы!“[229] Федору М<ихайлови>чу этот господин, познакомивший его с некоторыми из приемов биллиардных шулеров, показался образцом благонамеренности; вскоре он сблизился с ним. „Вот, — продолжал господин, — игра домино! самая невинная, честная игра! Никогда вы в ней не проиграетесь, никогда не рискнете сделаться жертвой мошенника!“ Сказано — сделано: домино был подан [так!]; выучиться новой игре было нетрудно, а за обучение следовало быть благодарным учителю. Федор Мих<айлович> по небольшой засел на 25 партий». «При входе моем в кондитерскую, — продолжает Ризенкампф, — игра была уже кончена и с лишком 90 руб. проиграно. Для округления счета учитель сделал еще несколько приемов с шашками, вроде штоса: „направо, налево“, а через несколько минут последняя сторублевая[230] была спущена в руки толстого господина»[231].

Таков был первый, самый ранний известный нам случай увлечения Достоевского азартной игрой.