Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади
- Автор: Борис Тихомиров
- Жанр: Литературоведение / Культурология
- Дата выхода: 2022
Читать книгу "Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади"
* * *
В отличие, например, от Гоголя, который в повести «Нос» целый эпизод разворачивает в Казанском соборе, где приехавший в карете нос майора Ковалева, спрятав «лицо свое в большой стоячий воротник», молился «с выражением величайшей набожности», а его владелец, пристроившись неподалеку, недоумевал: «Как подойти к нему?» — для надлежащих объяснений[238], — в отличие от Гоголя, Достоевский в художественных произведениях не только ни разу не изображает своих героев внутри Казанского собора, но и не проводит их по Невскому проспекту на его фоне. Однако в его публицистическом творчестве мы находим отклик на взбудоражившее умы петербуржцев событие, которое произошло 6 декабря 1876 г. непосредственно на Казанской площади перед колоннадой собора.
Продажа на Невском проспекте манифеста об объявлении Россией войны Турции. Гравюра. Вторая половина 1870-х гг.
В советской исторической литературе это событие традиционно именовалось «первой политической демонстрацией в России с участием передовых рабочих»[239]. Однако знакомство с документальными и мемуарными свидетельствами открывает несколько иную картину. Присутствие «передовых рабочих» в демонстрации было весьма незначительным.[240] Сама акция явилась первой попыткой политического выступления тайного народнического общества «Земля и воля», созданного осенью 1876 г. Ее организаторы намеревались посвятить демонстрацию защите политических заключенных, арестованных за социалистическую пропаганду. Вместе с тем ставились и более широкие задачи — «поддерживать в обществе возбужденное состояние, недовольство и внушать беспокойство властям, — вспоминала В. Н. Фигнер. — Казанская демонстрация была затеяна именно с этой целью; она должна была <…> сделать вызов правительству и среди всеобщего затишья своей дерзостью поразить противников и ободрить сторонников»[241]. Главными инициаторами акции были лидеры «Земли и воли» Марк Натансон, Александр Михайлов и юный Георгий Плеханов. Большинству собравшихся на Казанской площади не были известны цели акции. На предшествовавшем выступлению заседании кружка «Земли и воли» его участникам «было поручено созвать побольше народа, не рассказывая зачем, а просто объяснить, что будет собрание»[242].
Георгий Плеханов. Фотография 1870-х гг.
Время и место проведения демонстрации было выбрано организаторами демонстрации не случайно. 6 декабря — день памяти испокон веку почитаемого на Руси св. Николая Угодника, и один из наиболее вместительных храмов столицы позволял, не вызывая преждевременных подозрений полиции, собраться в его стенах значительному количеству демонстрантов. Впрочем, вышедших на площадь было, по разным оценкам, от нескольких десятков (указание Льва Дейча) до 150–200 человек.[243] В основном это была студенческая молодежь и радикально настроенная интеллигенция. Один из землевольцев, участвовавших в организации акции, приводит любопытное свидетельство. На заседании кружка «Земли и воли», прошедшем накануне выступления, было принято решение: «…лица, исполняющие определенные функции по организации, на площадь не должны выходить»[244]. Другие мемуаристы, однако, отмечают, что Марк Натансон был в толпе собравшихся, но наблюдал за происходящим со стороны.[245]
Малочисленность собравшихся демонстрантов спутала карты организаторам. «…Посторонних рабочих совсем не было, — вспоминал, например, Г. В. Плеханов. — Мы видели, что сил у нас слишком мало, и решились выжидать. Рабочие разошлись по ближайшим трактирам, оставив у соборной паперти только небольшую кучку для наблюдения за ходом дел»[246]. Знаменитая, вошедшая в исторические источники речь Плеханова, по свидетельству В. Н. Фигнер, тоже была произнесена «экспромтом»[247]. На эту роль был предназначен «другой товарищ»[248], которого своевременно не оказалось на месте. Весь митинг, включая речь Плеханова, происходил, как свидетельствует еще один участник акции, не более пяти минут.[249] Вслед за этим произошла массовая драка демонстрантов с подоспевшей полицией. Г. В. Плеханов вспоминал, что некоторые из митингующих были вооружены кастетами и отчаянно защищались. «С их стороны в особенности отличился тогда студент NN. Высокий и сильный, он поражал неприятелей, как могучий Аякс, сын Теламона, и там, где появлялась его плечистая фигура, защитникам порядка приходилось жутко»[250]. В конечном счете в 1-й участок Казанской части было доставлено 36 человек; часть из них оказалась случайными очевидцами события.
На скамью подсудимых попал уже только 21 человек. Их судили в Особом присутствии правительствующего Сената 18–25 января 1877 г. Дело слушалось в здании Окружного суда на Литейном проспекте при переполненном зале. Пятеро обвиняемых были осуждены к каторге от десяти до пятнадцати лет, другие к ссылке на поселение. Трех рабочих отправили в отдаленные монастыри сроком на пять лет «для исправления их нравственности». Еще троих подсудимых признали невиновными.[251]
Когда состоялась Казанская демонстрация, Достоевский как раз приступал к работе над декабрьским выпуском «Дневника писателя». Он очень эмоционально откликнулся на произошедшее событие, которое воспринял как один из симптомов переживаемого Россией общественного кризиса. «Мы живем в дикое время. 6-го декабря…» — записал он в своей рабочей тетради с набросками к «Дневнику писателя». Особенно сильное впечатление на него произвело большое участие в Казанской демонстрации учащейся молодежи. Главку «Дневника писателя», в которой он обратился к событиям, произошедшим перед Казанским собором, Достоевский так и назвал: «Кое-что о молодежи».
«Молодежь шестого декабря на Казанской площади, — писал он, — без сомнения, лишь „настеганное стадо“ в руках каких-то хитрых мошенников <…>. Без сомнения, тут дурь, злостная и безнравственная, обезьянья подражательность с чужого голоса, но всё же их могли собрать, лишь уверив, что они собраны во имя чего-то высшего и прекрасного, во имя какого-то удивительного самопожертвования для величайших целей».
В черновых набросках Достоевский не однажды варьирует этот образ: «настеганное стадо», «настеганные бараны». Это несомненная вариация идиомы Панургово стадо, восходящей к знаменитому роману Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» и использующейся для характеристики группы людей, которые слепо следуют за своими лидерами, копируя их поведение или повинуясь их воле, что неукоснительно приводит к плачевным последствиям (так герой романа Рабле Панург спровоцировал гибель целого стада баранов, перевозимых на корабле, которые бросились в море и утонули вслед за увлекшим их за собой бараном-вожаком). По поводу другой, московской политической демонстрации весной 1878 г. Достоевский так прямо и писал студентам — ее участникам: наша молодежь «несомненно попала в руки какой-то совершенно внешней политической руководящей партии, которой до молодежи уж ровно никакого нет дела и которая употребляет ее, как материал и Панургово стадо, для своих внешних и особенных целей».
Но в приведенной выше цитате из декабрьского выпуска «Дневника писателя» 1876 г. о молодых участниках «ослиной демонстрации» (еще одна характеристика из черновых набросков) Достоевским сказано и иное: он убежден, что их могли привлечь к этой акции, «лишь уверив, что они собраны во имя чего-то высшего и прекрасного, во имя какого-то удивительного самопожертвования для величайших целей». И в этом автор «Дневника…» видит трагическую черту переживаемого Россией исторического момента.
«…Никогда еще не было у нас, в нашей русской жизни, такой эпохи, — будет писать Достоевский участникам еще одной, московской демонстрации 1878 г., — когда бы молодежь (как бы предчувствуя, что вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной) в большинстве своем огромном была более, как теперь, искреннею, более чистою сердцем, более жаждущею истины и правды, более готовою пожертвовать всем, даже жизнью, за правду <…>. И вдруг что же выходит? Это слово правды, которое жаждет молодежь, она ищет Бог знает где, в удивительных местах <…> а не в народе, не в Земле. Кончается тем, что к данному сроку и молодежь и общество не узнают народ». Это противоречие русской жизни Достоевский констатировал уже сразу после петербургской Казанской демонстрации, когда писал: «Мы, кажется, дошли до самой последней степени разъединения с народом. Пример 6-е декабря».
Благородство намерений, великодушная готовность к самопожертвованию, требующий исхода энтузиазм молодежи и безумные практические действия, на которые их провоцируют «какие-то хитрые мошенники», «изучившие именно великодушную сторону души человеческой, всего чаще юной души, чтоб уметь играть на ней как на музыкальном инструменте». Вот одно из кричащих противоречий набирающего силу революционного движения в стране. Вот прямое следствие «оторванности от почвы и от народной правды в нашем юнейшем поколении». Вот что в событии, произошедшем 6 декабря 1876 г. на Невском проспекте перед Казанским собором, которое в советских учебниках патетически охарактеризовано как «первая политическая демонстрация в России», разглядел и с болью в сердце прочувствовал великий писатель, остро ощущавший, что в переживаемое время «вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной».