Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади
![Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади](/uploads/covers/2023-11-16/dostoevskij-literaturnye-progulki-po-nevskomu-prospektu-ot-zimnego-dvorca-do-znamenskoj-ploshhadi-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Борис Тихомиров
- Жанр: Литературоведение / Культурология
- Дата выхода: 2022
Читать книгу "Достоевский. Литературные прогулки по Невскому проспекту. От Зимнего дворца до Знаменской площади"
Поединок на Невском проспекте
Остановившись около дома № 19 по Невскому проспекту, вспомним безымянного героя повести «Записки из подполья», за которым в исследовательской литературе прочно закрепилось прозвище Подпольный парадоксалист или еще проще — Подпольный человек. За неимением иного так будем называть его и мы, сразу уточнив, что в определении «подпольный» содержится указание не столько на «пространственные координаты» существования героя Достоевского, сколько на его жизненную позицию и нравственно-психологический облик.
Живет этот желчный, раздражительный человек, представляющий собою оригинальную разновидность Мечтателя с ущемленной амбицией, где-то в районе Сенной площади или Мещанских улиц (где в первой половине 1860-х гг. снимал квартиры и сам Достоевский). Но на Невском проспекте с ним происходит один характернейший эпизод, к которому Подпольный тщательно, даже, можно сказать, болезненно-тщательно готовится. Вообще заметим, что всякое, самое пустячное соприкосновение с действительностью вызывает в нем бурю противоречивых эмоций и ввергает его в болезненную рефлексию…
Но сначала несколько слов о предыстории События, имевшего место на Невском проспекте (именно так: События с большой буквы, потому что для Подпольного человека всё, что касается его личности, — Событие). Действие происходит во второй половине 1840-х гг. Впрочем, не лишне будет заметить, что вспоминает о нем герой Достоевского, сохраняя в памяти всё до мельчайших деталей, спустя шестнадцать лет, уже из середины 1860-х… Как же не Событие?
А началось всё в третьеразрядном трактиришке, куда Подпольный зашел, потому что увидел в окно, как «господа киями подрались у биллиарда и как одного из них в окно спустили». И вот здесь… Здесь с ним «поступили как с мухой». С первого шагу «осадил» его там один офицер. «Я стоял у биллиарда и по неведению заслонял дорогу, — вспоминает Подпольный, — а тому надо было пройти; он взял меня за плечи и молча, — не предуведомив и не объяснившись, — переставил меня с того места, где я стоял, на другое, а сам прошел как будто и не заметив». «Я бы даже побои простил, — признается герой, — но никак не мог простить того, что он меня переставил и так окончательно не заметил». И никто не заметил. Но для самого героя Достоевского это — бытийная трагедия едва ли не шекспировского масштаба…
«Был этот офицер вершков десяти росту, — предоставим и дальше вести рассказ самому Подпольному; — я же человек низенький, истощенный. Ссора, впрочем, была в моих руках: стоило попротестовать, и, конечно, меня бы спустили в окно. Но я раздумал и предпочел… озлобленно стушеваться».
«Я часто потом встречал этого офицера на улице, — продолжает герой, — и хорошо заприметил. Не знаю только, узнавал ли он меня. Должно быть, нет… Но я-то, я, — смотрел на него со злобою и ненавистью, и так продолжалось несколько лет-с!..»
Но однажды… он отомстил этому офицеру-верзиле «самым простейшим, самым гениальнейшим (по самоощущению героя) образом!» И вот тут действие переносится на Невский проспект, причем Подпольный парадоксалист дает очень выразительную зарисовку Невского, увиденного сквозь призму его ущемленного самосознания.
«Иногда по праздникам я хаживал в четвертом часу на Невский и гулял по солнечной стороне.[232] То есть я там вовсе не гулял, а испытывал бесчисленные мучения, унижения и разлития желчи; но того-то мне, верно, и надобно было. Я шмыгал, как вьюн, самым некрасивым образом, между прохожими, уступая беспрерывно дорогу то генералам, то кавалергардским и гусарским офицерам, то барыням; я чувствовал в эти минуты конвульсивные боли в сердце и жар в спине при одном представлении о мизере моего костюма, о мизере и пошлости моей шмыгающей фигурки. Это была мука-мученская, беспрерывное невыносимое унижение от мысли, переходившей в беспрерывное и непосредственное ощущение того, что я муха, перед всем этим светом, гадкая, непотребная муха, — всех умнее, всех развитее, всех благороднее, — это уж само собою, — но беспрерывно всем уступающая муха, всеми униженная и всеми оскорбленная. Для чего я набирал на себя эту муку, для чего я ходил на Невский — не знаю? но меня просто тянуло туда при каждой возможности».
Ю. Гершкович. Подпольный человек. Из иллюстраций к повести «Записки из подполья». 1985
Д. Кардовский. Иллюстрация к повести Гоголя «Невский проспект». 1905
Переживания, прямо скажем, отдающие мазохизмом. Но тут, на Невском, ему суждено было пережить и великое торжество. Впрочем, путь к нему был нескор и нелегок.
«После же истории с офицером, — рассказывает Подпольный, — меня еще сильнее туда стало тянуть: на Невском-то я его и встречал наиболее, там-то я и любовался им. Он тоже ходил туда более в праздники. Он хоть тоже сворачивал с дороги перед генералами и перед особами сановитыми и тоже вилял, как вьюн, между ними, но таких, как наш брат, или даже почище нашего брата, он просто давил; шел прямо на них, как будто перед ним было пустое пространство, и ни в каком случае дороги не уступал. Я упивался моей злобой, на него глядя, и… озлобленно перед ним каждый раз сворачивал. Меня мучило, что я даже и на улице никак не могу быть с ним на равной ноге. „Отчего ты непременно первый сворачиваешь? — приставал я сам к себе, в бешеной истерике, проснувшись иногда часу в третьем ночи. — Отчего именно ты, а не он? Ведь для этого закона нет, ведь это нигде не написано? Ну пусть будет поровну, как обыкновенно бывает, когда деликатные люди встречаются: он уступит половину, и ты половину, вы и пройдете, взаимно уважая друг друга“. Но так не было, и все-таки сворачивал я, а он даже и не замечал, что я ему уступаю…»
«И вот удивительнейшая мысль вдруг осенила меня. „А что, — вздумал я, — что, если встретиться с ним и… не посторониться? Нарочно не посторониться, хоть бы даже пришлось толкнуть его: а, каково это будет?“ Дерзкая мысль эта мало-помалу до того овладела мною, что не давала мне покоя. Мечтал я об этом беспрерывно, ужасно и нарочно чаще ходил на Невский, чтоб еще яснее себе представить, как я это сделаю, когда буду делать. Я был в восторге. Все более и более мне казалось это намерение и вероятным и возможным. „Разумеется, не совсем толкнуть, — думал я, уже заранее добрея от радости, — а так, просто не посторониться, состукнуться с ним, не так, чтобы очень больно, а так, плечо о плечо, ровно на столько, сколько определено приличием; так что на сколько он меня стукнет, на столько и я его стукну“. Я решился наконец совершенно…»
Но такие важные дела так просто не делаются. Нужно было приготовиться. Потому что «во время исполнения нужно было быть в более приличнейшем виде и позаботиться о костюме. „На всякий случай, если, например, завяжется публичная история (а публика-то тут суперфлю: графиня ходит, князь Д. ходит, вся литература ходит), нужно быть хорошо одетым; это внушает и прямо поставит нас некоторым образом на равную ногу в глазах высшего общества“», — размышляет Подпольный.
«Князь Д.» применительно к Петербургу второй половины 1840-х гг. — это чуть ли не генерал-адъютант князь Василий Андреевич Долгоруков, без пяти минут военный министр (кстати, в 1849 г. член Следственной комиссии по делу петрашевцев), а в период создания «Записок из подполья» — главный начальник III Отделения и шеф жандармов. «Князь Д. ходит, графиня ходит, „вся литература ходит“» — можно смело говорить, что речь идет не вообще о Невском проспекте, но о прилегающей к Дворцовой площади ее парадной, аристократической части — до Мойки, в крайнем случае — до Казанского моста.
Готовиться к Событию на Невском проспекте, конечно же, надо было тоже на Невском. Подпольный человек описывает свои приготовления так: «С этою целью я выпросил вперед жалованья и купил черные перчатки и порядочную шляпу у Чуркина. Черные перчатки казались мне и солиднее, и бонтоннее, чем лимонные, на которые я посягал сначала. <…> Хорошую рубашку, с белыми костяными запонками, я уж давно приготовил; но задержала очень шинель. Сама-то по себе шинель моя очень была недурна, грела; но она была на вате, а воротник был енотовый, что составляло уже верх лакейства. Надо было переменить воротник во что бы ни стало и завести бобрик, вроде как у офицеров. Для этого я стал ходить по Гостиному двору и после нескольких попыток нацелился на один дешевый немецкий бобрик. Эти немецкие бобрики хоть и очень скоро занашиваются и принимают мизернейший вид, но сначала, с обновки, смотрят даже и очень прилично…»
О героях Достоевского, делающих покупки в Гостином дворе, у нас еще пойдет речь. Но покупки покупками, а главное испытание еще впереди. Вновь дадим слово Подпольному герою:
«Нельзя же было решиться с первого разу, зря; надо было это дело обделать умеючи, именно помаленьку. Но признаюсь, что после многократных попыток я даже было начал отчаиваться: не состукиваемся никак — да и только! Уж я ль приготовлялся, я ль не намеревался, — кажется, вот-вот сейчас состукнемся, смотрю — и опять я уступил дорогу, а он и прошел, не заметив меня. Я даже молитвы читал, подходя к нему, чтоб Бог вселил в меня решимость. Один раз я было и совсем уже решился, но кончилось тем, что только попал ему под ноги, потому что в самое последнее мгновение, на двухвершковом каком-нибудь расстоянии, не хватило духу. Он преспокойно прошел по мне, и я, как мячик, отлетел в сторону. В эту ночь я был опять болен в лихорадке и бредил. И вдруг все закончилось как нельзя лучше…»
Наконец-то мы приблизились к развязке События! Впрочем наступила она как-то неожиданно, чуть ли не вопреки намерению Подпольного героя:
«Накануне ночью я окончательно положил не исполнять моего пагубного намерения, — сообщает он, — и всё оставить втуне и с этою целью в последний раз я вышел на Невский, чтобы только так посмотреть, — как это я оставлю всё это втуне? Вдруг, в трех шагах от врага моего, я неожиданно решился, зажмурил глаза и — мы плотно стукнулись плечо о плечо! Я не уступил ни вершка и прошел мимо совершенно на равной ноге! Он даже и не оглянулся и сделал вид, что не заметил; но он только вид сделал, я уверен в этом. Я до сих пор (то есть все шестнадцать лет! — Б. Т.) в этом уверен! Разумеется, мне досталось больше; он был сильнее, но не в том было дело. Дело было в том, что я достиг цели, поддержал достоинство, не уступил ни на шаг и публично поставил себя с ним на равной социальной ноге. Воротился я домой совершенно отмщенный за всё. Я был в восторге. Я торжествовал и пел итальянские арии…»
Эта «триумфальная победа» наполнила сердце героя таким ликованием, что, и спустя полтора десятилетия, он с любовью вспоминает своего офицера: его «потом куда-то перевели; лет уже четырнадцать я его теперь не видел. Что-то он теперь, мой голубчик? Кого-то давит?»
Хорошо, спросит кто-то, а почему мы остановились, чтобы прослушать эту историю, именно у дома № 19 по Невскому проспекту? Дело в том, что, готовясь к поединку с офицером-верзилой, заботясь о том, чтобы во время стычки у него была порядочная экипировка, именно здесь, в известном петербургском магазине «У Чуркина», Подпольный герой приобретает себе «черные перчатки и порядочную шляпу».