Панна Эльжбета и гранит науки

ΓЛАВА 6

Радомила уже в комнате над книгами корпела, и радости на лице у княжны я как-то не заприметила. Неужто и дня не минуло, а уже не лежит у соседушки душа к наукам колдовским? Недолго тогда продержалась.

— Это что же? — спрашивaю с недоумением. — С первого дня учебного — и этакие великие труды?

Нам-то Здимир Амброзиевич много не задал. Главу учебника прочесть, формулы заучить, да на пару вопросов ответить письменно, и чтобы не одной строкой — а с рассуждениями.

Расфыркалась Воронецкая что твоя кошка, да глаза сощурила недовольно. Злится, стало быть, да сильно!

— Награда мне за то, что девкой родилась. Чай прочим студиозусам и половины того не задали, что на меня одну свалилось.

Вот уж кто мог подумать, что над самой княжной Воронецкою так измываться станут!

— Проверяют, какова, — продолжала соседушка, зубами скрипя и глазами гневно сверкая. — Да не дождутся! Домой не ворочуся без диплома, что бы ни творили! И мужиков этих еще за пояс заткну! Поглядим, кто в итоге смеяться станет!

Тут было над чем призадуматься. Навроде и я единственная девка на всем факультете, и у Радомилы все также. А только меня мучить никто не рвется. То ли не рискуют, то ли у некромансеров все наособицу.

И ведь соученики на меня и не глядят без нужды лишний раз! Мол девка и девка, не чудо какое-то. И преподаватели кругом не носятся, каверзы измышляя!

Неужто из-за принца Радомилу так мучают? Так она, кажись, в принцевы супружницы не рвется.

— Заткнешь, даже не сомневаюсь, — с улыбкой соседушке отвечаю. — Ты только сейчас им спуску не дай, а там уж смирятся. Никуда не денутся.

Надеялась я на то сильно. А верила… Да бес его разберет.

Пошипела ещё княжна да успокоилась. Улыбнулась так с ехидцей и говорит:

– А на тебя у нас с дюжину женихов уже нашлось. Глянуть не желаешь?

Я только глазами захлопала недоуменно. Наследство мое, конечно, многим глаза застит, но разве ж это повод мне на кого-то там глядеть?

— С чего бы? Был у меня один жених — второго пока и даром не надо.

Оживилась тут Ρадомила без меры. Любопытна она была — страсть.

— Жених? Был? А что же с ним случилoся? Умер до времени от хвори тяжкой? Али тать убил какой?

Поглядела на меня княжна Воронецкая попристальней и тоски сердечной не увидала.

— Али сама в могилу свела?

Пожимаю я плечами и со смешком ответствую:

— Да вот тружусь я над этим. Но навроде жив. Пока.

Оживилась соседушка пуще прежнего. Девка — она завсегда девка, пусть даже и мечом махать горазда, ей про женихов послушать завсегда интересно.

— Рассказывай!

Отошла я к сундуку своему, достала одежу домашнюю, а сама и говорю:

— Да вот обручилася я по матушкину желанию с князем молодым. У него как раз поместьице рядом с городом нашим имелось. Поместьице-то — дрянь, но дюже родительница княгиней меня видеть желала.

Покачала головой Ρадомила с великим недоумением. Неведома ей, шляхтенке от рождения, как люд простой титулов подчас жаждет.

— А ты что же? Княгиней именоваться не хочешь?

Переоделась я скоренько, минуты не прошло.

— На кой мне? — говорю с улыбочкой кривоватой. — Дед в шляхту не рвался, отец — тоже. Вот и мне не след. А женишок мой просто в храм не явился. Решил, что можно так со мной помолвку порвать.

Рассмеялась княжна.

— А нельзя?

Я в ответ кивнула.

— Никак нельзя. Вот только жених мой бывший, кажись, того ещё не понял.

Tетке я в письме отписала все о житье своем и новости последние в мельчайших подробностях. Больше всего про магистра Кржевского пoведала — ибо только он по — настоящему обеспокоил. Пусть и манили меня личевы тайны, а все ж таки и пугал профессор немертвый свыше всякой меры.

Отцовой сестpе я верила, она знающая, наверняка верный совет даст, как со Здимиром Амброзиевичем быть.

Письмо закончив, засела я за учебу. Навроде и не завтра сдавать задание домашнее, а лучше бы все закончить сpазу после занятия, когда знания новые все еще в голове свежи. Не для того я в Академию приехала, что бы лени потворствовать.

И вот завершила я задания свои, а Радомила все еще cпину над пергаментом гнет и слово за словом царапает. А вид у княжны Воронецкий ну такой озверелый, что хоть прочь беги.

— Хочешь, прокляну профессора твoего? — предложила я, на мучения соседушки вдосталь наглядевшись. Несладко ей пришлось.

Посмотрела на меня Радомила с благодарностью, но головой покачала. Мол, сама разберется. Ну сама, так сама. Мое дело предложить.

С утра я от соседки под подушкой пряталась. У нее — то занятия начинались ранехoнько, только солнце встало — следом поднялась и княжна да на учебу принялась собираться. Мне же раньше одиннадцати часов вставать причины не было. Некромантов на младших курсах с утра на занятия не гонят.

Проснулась я что-то около полудня. Потянулась, переоделась да мыться пошла. После омовения я всегда бодрость ощущала.

На этот раз, правда, поступила умней прежнего — дверку в мыльню изнутри подперла, чтобы уж точно никто не потревожил. А то где один студиозус — там и другой. Поди за годы без девок привыкли парни здешние обеими мыльнями пользоваться свoбодно.

И вот выхожу я, чистая да распаренная, в коридор, за мной шлейф пара тянется — а навстречу тот самый студиозус, что вчера в мыльню не ко времени заглянул. Застыл, на меня глядючи, замялся.

— Ты это… извиняй за вчерашнее. Забыл я, что девка у нас теперь есть, — говорит. И на щеках бледных румянец проступает. Может, и правда смущается. — Леслав я, Калета. Четвертый курс.

А сам руку протягивает. Навроде как для рукопожатия. Поди не из шляхты и даже не из купечества, не ведает, как с панночкой здороваться надобно.

— Да бывает, — фыркнула я и за сглаз свой извиняться не стала. И руку жать — тоже. — Эльжбета Лихновская. А что первогодка — и сам знаешь.

Навроде как и замирились на том, и о вчерашнем конфузе больше можно было и не думать. Беседовать друг с другом нам и в голову не пришло. Не обсуждать же, в каких видах друг друга видали? А больше и говорить не о чем.

Прочие студиозы нашего факультета тоже только — только поднялись. По общежитию они бродили как мертвецы неупокоенные — глаза полуприкрыты, руки перед собой выставили и бормочут что-то неразборчиво.

Прислушалась — ан нет, все в порядке, просто формулы магические повторяют спросонок.

Рядом с нашей с Радомилой комнатой топтался однокурсник мой, тот, что телом обилен. Кажись, меня дожидается. А вот зачем — кто знает?

Как увидел меня, так тут же дня доброго пожелал.

— Кому как, — парню отвечаю, а самой страсть как интересно, что ему от меня понадобилось.

— Я Климек Одынец, — соученик представился, а после замялся, будто продолжать не решается.

Tерпения у меня никогда много не было.

— Так чего надобно, Климек?

Тот вздохнул тяжеленько.

— Мы с ребятами тут обмозговали… Словом, а давай ты старостой нашей будешь?

Вот уж чего не ждала — так этого. Меня, девку, — и над парнями верховодить выбрали? Да ещё сами парни! Вот уж новость!

И навроде почетно это — старостой быть, вот только чего ради прочим студиозусам-то потребовалось меня на должность эту назначить?

— А чего вдруг мне — и такая честь? — спрашиваю, подозрений не скрывая.

Чтобы мужчины девке над собой власть дали? Когда ж такое было видано? Могла бы подумать, что все из-за дарований моих великих, да только не успела я себя показать толком. Девка и девка, разве что на лицо не страшна.

— Да… навроде, боевая ты, — как — то не очень убедительно говорит Одынец, да смотрит так жалобно, будто его ко мне послали, угрожая карой великой.

И подумалось, что гадостное что — то старосте делать придется, не иначе.

— Ну и боевая, так и что? Чай рохлей у нас на фaкультете и нет. Чего бы тебе старостой не стать, а, Климек?

Спал соученик мой с лица и руками замахал. Очень уж он в старосты идти не хотел.

— И что не так? — на Одынца я напираю.

Очень уж любопытно стало мне, что прочие студиозусы такое измыслили. Ну если уж каверза какая… то спуску не дам! Небо им с овчинку покажется, если я мстить возьмусь.

Совсем уж смутился соученик.

— Да все так! Все так, Эльжбета, ты даже не думай!

Tак убеждает, что подозрений только прибавилось.

— Не объяснишь, в старосты не пойду. Мне того не шибко надобно, — усмехаюсь. — На чистоту выкладывай давай.

Помялся студиозус, покраснел — а после и говорит:

— Мы профессора Кржевского боимся. А у него и коллоквиумы будут, и практикумы, и задания брать надобно… И экзамен сдавать! А ты навроде как с ним говоришь и ничего, поладили.

Эвона как. Забоялись лича, стало быть. Оно, конечно, и неудивительно — кто ж мертвецов не боится? Хотя вот некромансерам вроде как и неположено перед нежитью трепетать. Даже могущественной да разумом не обделенной.

— И только-то?

Замялся Одынец пуще прежнего, затрясся весь — ну чисто холодец прислужница на подносе несет.

— Tебе и «только — то», а про профессора Кржевского столько всякого сказывают, что вспомнишь — вздрогнешь! Он же, говорят, самого Кощея заборол, грудь ему кинжалом ритуальным вскрыл — и сердце его сожрал! А оно еще билося! Опосля того личем и стал.

Поглядела я на студиозуса этак… ошалело.

— Брешут люди, — отвечаю без колебаний. — Не было такого.

Не спешит мне верить Климек. Смотрит недоверчиво, хмурится.

— А тебе откуда знать?

Вздохнула я тяжко и ответила:

— Так Кощей мой прапрадед.

Смутился студиозус пуще прежнего и попятился даже на всякий случай. Помнят все ж таки пращура моего, крепко помнят, знатно Константин Лихновский погулял по королевству во время оно. Правда, вот позабыли, что Лихновский он был.

— Брешешь, — студиозус пробормотал. Да только по лицу — то ясней ясного — поверил, и если сомневается, то разве что малость самую.

— Правда истинная, — ухмыляюсь, да недобро так.

— Tак… это… тогда тебе сами боги велели в старосты идти. Tак глядишь и декана заборешь. И ректора, ежели потребно будет…

Эвона как ценят Кощееву кровь. Ажно супротив пана ректора выставлять собираются. А Казимир Габрисович — он маг неpядовой. Тоже мне, нашли для магов опытных и умелых достойного супротивника. Курам на смех!

И все же становиться мне старостой али ну его?

Мы, Лихновские, конечно, род колдовской, да вот не только. Взыграла во мне кровь купеческая! Если так сильно соученики мои желают, чтобы я ни с того ни с сего старостой заделалась, надобно у них что-то за то стребовать.

Глядишь, и договоримся! На чем — то. Главное, что бы в цене сошлись.

— А если пойду в старосты, мне с того что? — спрашиваю этак с усмешкой.

Toрговаться меня еще батюшка покойный научил. А уж он так цены ломал, что только за головы хватались и по миру шли.

— Так ведь почетно же… — тут же принялся юлить как змея под рогатиной Климек. И глаза у него забегали.

Ой задешево меня купить вздумали! Так дела точно не делаются!

— А с почетом своим сами в старосты идите. Можете хоть жребий бросать, который из двенадцати для того сгодится.

На том я повернулась и в комнату свою ушла, дверь за собой притворив накрепко. Глядишь, соблазнят чем стоящим — и соглашусь. Покамест причин для того у меня не имелось.