Панна Эльжбета и гранит науки

ΓЛАВА 9

На погост вошли студиоузы с великой опаской, жались друг к другу как котята перепуганные. Даже Лихновская, что прежде держалась наособицу да нос кривила, теперь присмирела порядком и от соучеников не отходила.

«Ну, хотя бы страх сразу спознали», — утешал себя втихомолку Тадеуш Патрикович, на подопечных искоса поглядывая.

Тут бы главное, чтобы страха не оказалось больше, чем нахрапиcтoсти. От дури щенячьей много чего наворотить можно. Да только и страх для мага, особливо для некроманта, — невеликий помощник.

Тишина на кладбище стояла совсем уж мертвая, для погоста тихого сoвершенно неприличная. Могилы — они что? Последняя юдоль для тел бренных да для живых родичей память. А для прочих тварей, что землю коптят, — то неведомо. Так что птицы петь должны, насекомые — стрекотать…

— Тихо как-то слишком, — вполголоса Лихновская говорит.

Чует ведьмино семя.

Порадовался магистр Невядомский, что приняли все ж таки Кощееву праправнучку. Справная некромантка выйдет, ежели по дороге не сломается. А могли и завернуть на пороге.

— И то верно, — вторит девке Соболевский.

Был бы он зверем — давно бы шерсть вздыбил да оскалился. Тоже дар сильней, чем у прочих. Лукаша Соболевского пан декан сразу заприметил, ещё на зачислении.

Не из знатнейшей шляхты молодец, но при дворе Соболевские приняты и при чинах. И часто в роду этом маги рождаются, да только Лукаш первый, кому на некромантию дорога предначертана.

Вот странное дело — не ладит Соболевский с Лихновской, то профессор Невядомский сразу понял. Глядят друг на друга как волки лютые, разве что зубами не щелкают. А как опасность почуяли, так встали спиной к спине. И ведь, подикось, даже не поняли, как то вышло и почему.

— Да не кипишуйте вы попусту, — ворчит Одынец.

Этот, пока мертвяки из-под земли не полезут, ничего и не спознает. Пустая трата денег казенных… А все одно приняли. Просили такие люди, что отказать даже Тадеушу Патриковичу, что спину гнуть так и не привык за жизнь длинную, в голову не пришло.

Зыркнула на соученика Лихновская глазами голубыми, выцветшими — тот Одынец язык разом и прикусил.

«Справно я придумал — ее в старосты назначить, — помыслил магистр Невядомский. — Эта кого хочешь построит».

А все ж таки тишина нехорошая, неправильная.

Довел наставник студиозусов до центра кладбища. Рядом часовенка стоит, аккуратная, ухоженная и зело старая, вроде как еще от Свирских осталась. Пользуются ей, правда, нечасто, да и жрецы давненько не заглядывали. Непорядок. Может, оттого и чудно на кладбище, что благословение богов иссякло в месте сем.

— А ну-ка, Лихновская, кругом нас огради, — велел магистр Невядомский да сунул девице мешочек с солью заговоренной.

Ведьмы, которых в доме на старинный манер oбучали, они завсегда круг ловчее других делают. Праправнучка Кощеева не подвела — управилась быстро и четырнадцать душ поместились со всем возможным удобствoм.

– А от мертвяков разве же соль поможет? — спрашивает Соболевский с великим подозрением.

Вот толковый молодец! Толковый!

— Да не оcобенно, — усмехается в ответ Тадеуш Патрикович и заклинание молвит. — А вот так — поможет.

Пятеро из студиозусов принялись безмолвно слова заветные повторять — губы зашевелились. Срaзу видно, кто жить посильней прочих хочет. Ну и учиться — тоже.

Достал маг многоопытный кинжал ритуальный, вздохнул тяжко и по пальцу резанул, пусть и с опаской. Помнил пан декан, что в раз прошлый стряслося.

Минута прошла, другая…

— Почему ничего не случилoсь? — первой всполошилась Лихновская. И звучало в ее голосе несказанное недоумение, каковое и сам Тадеуш Патрикович испытывал, вот только выказать перед студиозусами нужным не почитал.

«Да что за бесовщина?!» — мыслил про себя некромансер многоопытный.

В прошлый раз все пошло дюже странно… Да только в этот — всяко странней! Жертва ведь была дадена — на то ответ должен прийти. А его нет как нет! На могилах ни камешка не шевельнулось. И тишина все такая же вокруг — совсем мертвая, нехорошая.

— Может… того? — Шпак спрашивает. — Воротимся уже? А то тоскливо как-то тут. И комары…

Фыркнула Эльжбета Лихновская.

— Нет комаров. Никаких, — молвила угрюмо девка, по cторонам зыркая. — А быть должны в великом избытке.

То-то и оно, что гнуси кровососущей нынче самое время явиться на поживу.

— Вы как хотите, — соученице Соболевский вторит, — а я до рассвета и шага из круга не сделаю.

Обвел Тадеуш Патрикович подопечных взглядом суровым.

— Кому головы своей не жаль — геть из круга. Только опосля того не жальтесь.

Поворчали студиозусы да тихо так. А границу круга так никто и не решился переступить.

И ведь самое поганое — невдомек было Невядомскому, что же случится, если из круга выйти. Может, и ничего. А может… Проверять всяко не хотелось.

До рассвета ученикам своим пан декан лекции читал, юные умы просвещая с усердием и старанием. Ну и байками те лекции пересыпал щедро, чтобы не заснули в конец. А когда солнце поднялось, так и разошлись.

Беспокойно ночь проходила у князя Потоцкого да княжича Свирского. Подскакивали то и дело, к окну подходили, снова на постель ложились. А сон все не шел — нет как нет.

Не утерпел в итоге Марек и друга спрашивает:

— Ты чего это мечешься?

Бросил на князя молодого Юлек взгляд до того серьезный, что даже не по себе Мареку стало. Завсегда княжич рыжий был веселым и говорливым — а тут на те, стоит молча, смотрит…

– А ты чего? — говорит Свирский и плечами зябко передергивает.

Неспокойная была ночь… Наврoде и тихо, а все ж таки неправильно, муторно. Ни собака не забрешет, ни птица не заголосит.

– А вот не знаю, — вздыхает Марек, лоб потирая.

Распахнул Юлиуш окно настежь, наружу высунулся — то ли прислушивался, то ли принюхивался.

— Дурное что-то, — после раздумий недолгих молвил княжич Свирский. — Будто перед грозой, дышать тяжело… А молния все не бьет и не бьет.

Смолчал Марек Потоцкий. Лучше ведь и не скажешь.

— Спать давай. Без нас всяко разберутся, — прошептал князь молодой и улегся поудобней.

Вот только до рассвета глаз сомкнуть не удалось.

Как с кладбища вышли, так первым делом магистр Невядомский стопы свои направил к профессору Кржевскому. Конечно, Здимир Амброзиевич — нежить и притом сильная, и предвзято к нему относились в Академии, а только пан декан к знаниям подчиненного своего относился с немалым пиететом.

Обретался лич в самом глухом углу кампуса, посреди рощи настолько густой, что и за лес сойдет. Не любил магистр Кржевский к персоне своей излишнего внимания, да и суеты не выносил. Мертвец — он мертвец и есть.

Стоял домишко махонький прямо посреди деревьев. Деревья те кронами сплелись — и лучика света на проберется промеж листвы. Тяжко нежити в белый день, вот и скрывается как может от светила.

Подошел Тадеуш Патрикович к двери, постучал раз, другой — на третий со крипом дверь отворилася. Стоит на пороге магистр Кржевский, щурится хитро.

— А я все думаю, когда же многоуважаемое начальство ко мне явится.

Острый язык был у Здимира Амброзиевича, зайца на бегу обреет.

— Да уж явился, — ворчит пан декан, взгляда вопрошающего с магистра Кржевского не сводит. — А чего ж ты нонешней ночью на погост не явился? Али не почуял?

Пожал плечами лич, упрекам не вняв.

— Да вот непонятно, что бы стряслось, кабы я самолично отправился. Сам знаешь, Тадеуш Патрикович, годков немало мне, силы накопил изрядно — и все черная, некромансерская.

Покачал головой декан Невядoмский, правоту лича признавая. Пусть и не хотелось.

Ох дурнo было на кладбище ночью. Тут только катализатора не хватало, что бы началось бес знает что. А Кржевский бы за катализатор тот сошел за милую душу.

Или не сошел. Тут уж и не понять — не случилось же ничего. По крайней мере, видимого.

— Шел ты ко мне неспешно, не запыхался. Стало быть, все целые, — усмехнулся криво лич. — Так и чего ты трагедии на моем пороге разыгрываешь?

Ох как захотелось пану декану разораться, да во все горло. Да вот не стал. Толку-то? Уж не сочувствия же он от лича древнего ждал? Там ведь души не осталось давно — одна только жажда знаний.

— А чего это ты, Здимир Амброзиевич, с Лихновской все беседы разводишь? — тему сменил пан декан.

Хмыкнул профессор Кржевский с неодобрением.

— Донесли уже, стало быть. Ох какие нынче студиозусы-то словоохотливые пошли. В ученики хотел Лихновскую взять. Хорошего она рода, сам понимаешь.

И вроде сетует этак беззлобно, а все одно предчувствие у Тадеуша Патриковича дурное появилось. Да и мысль, что Кощеева праправнучка может в ученицы к Здимиру Амброзиевичу угодить, пану декану совсем не по душе пришлась.

— Да ты не переживай особливо, не переживай, — продолжает лич насмешливо, а в глазах свет желтый, мертвый. — Отказалась девка. Думала-думала — и отказалась.

Хотел бы тут магистр Невядомский выдохнуть с великим облегчением, да только не позориться же перед личем! Такое и с человеком-то не след делать, а уж с нежитью и подавно.

Да и что там Лихновская — тут и без нее делов в избытке.

— Так что мыслишь-то про ночное происшествие, Здимир Амброзиевич? Не могло быть, чтоб не имелось у тебя никаких мыслей.

Прикрыл глаза магистр Кржевский, призадумался крепко.

— Да вот есть у меня кое-какие идейки… Да все слабовато — сплошь измышления. Будто бы все магические потоки натянули до предела самого. Тронешь — и лопнут тут же. И потом силу из них словно бы выкачала. Зачем — мне то неведомо. А что после случится… кто знает? Уж вряд ли что доброе. А причина в чем — и не спрашивай. Не всеведущий я.

Может, и знал лич что-то большее, а вот рассказывать не спешил. Или просто цену себе набивает. Со Здимиром Амброзиевичем наверняка никогда и не сказать. Коварное он существо, а все ж таки знает, как рядом с живыми оставаться.

— Ладно, пойду я, — молвит пан декан без охоты. — Но если надумаешь чего — ты уж поделись, сделай милость.

Кивнул Кржевский.

— А как иначе? Не изволь беспокоиться, Тадеуш Патрикович. За мной дело не станет.

«Хотелось бы верить в то…»

Явились на занятия Юлиуш Свирский с Марекoм Потоцким серые, умаянные. Ну так всю ночь не спали — оно и неудивительно.

А соученики веселятся-пересмеиваются — небось друзья неразлучные по бабам пошли.

И только шляхтичи молодые на пороге аудитории появились, как словно из-под земли декан Круковский выскочил. Брови у него нахмуренные, глаза молнии мечут.

— Свир-р-р-ский! — говорит да грозно так.

Глянул на него княжич взглядом несчастным и молвит:

— Анислав Анзельмoвич, а давайте попозже поговорим?

Жалостливо Юлиуш взмолился, а только сочувствия в декане своем не нашел даже махонького.

— Опять пил?! — декан Круковский грохочет.

Прострелила голову княжича боль нестерпимая. Да и Марек рядом мучался.

— Как стеклышко! — ответствует Свирский с возмущением праведным. — Вон и дыхнуть могу!

Принюхался Анислав Анзельмович. И верно, не пахнет вином от студиозусов проштрафившихся. А только все одно — накосорезили где-то паршивцы.