Панна Эльжбета и гранит науки

ГЛАВА 15

Дочек обеих для порядка тетка Ганна за уши оттаскала безо всякого милосердия. Те сверкали на мать глазами красными, однако ж, ни единой слезинки так и не пролили, хотя и больно было да и обидно к тому же.

Тетка их мало того, что в комнате заперла, так ещё и дверь заговорила словом заветным — без ее дозволения теперича не выйти. Но и не войти. Покосилась я на отцову сестру и смолчала. Она и после расспросов слова лишнего не скажет, ежели считает, что не время. Так и смысл попросту языком молоть?

Где ректор жил, я уже давно прознала, так что не пришлось блуждать в потемках, вывела я тетушку аккурат к дому невеликому, который недалече от ректората стоял. Не хоромы, конечно, сама бы тетка Ганна таким жилищем побрезговала — пусть все новизной и чистoтой сверкает, а все ж таки маловата хатка.

Однако, в Академии, если собственный дом, отдельный — уже, значится, почет тебе и уважение. Ну, или никто подле тебя жить не желает, как в случае с магистра Кржевского. Не желали преподаватели прочие, чтобы лич рядом с ними ошивался.

Не стала дожидаться тетка Ганна, когда я к дверям ректора подойти решусь, сама постучалась. Сперва раз, потом другой. На третий раз отворились двери — показался на пороге пан ректор в халате стеганом и колпаке ночном.

— Что же ты это, пани Радзиевская, да в неурочный час явилася? Али стряслось что? — декан говорит, а сам позевывает в кулак. И сразу видно — уж так не хочется ему с нами беседы вести посреди ночи, что просто страсть.

— Да стряслось, — тетка ответствует и Казимиру Габрисовичу платок свернутый свoй протягивает. — Вон что девки мои сыскали. Уж где — я о том их позже расспрошу с пристрастием, а пока что глянькось сам.

Развернул ректор платок, посмотрел, чтo внутри. Я тоже потянулась вперед, уж больно любопытственно стало, что же там Агнешка с Маришкой нашли, и чего тетка Ганна так всполошилась.

Лежит на платке ее браслетка из золота — уж купеческого сословия панна золото ни с чем не спутает — да работа такая тонкая. Понятно, чего девчонки в этакую красоту вцепились, они же что сороки — на все блестящее бросаются.

Ректоp Бучек в руку браслетку взял, повертел ее, порассматривал, нахмурился.

— До чего сильный оберег-то, — ректор бормочет с озадаченностью.

Покивала тетка с усмешкой недоброй.

— То-то и оно, пан ректор, то-то и оно. Уж больно хорошо кто-то от нежити решил себя оградить. С чего бы это, верно?

Догадка у меня появилась. И уж больно нехорошая догадка!

— Неужто от того самого червя кто-то обороняться вздумал? — молвлю, а сама диву даюсь.

Неужто один из тех, кто замыслил это дело дурное… в месте с нами в павильоне тогда заперт был? Стало быть, кого-то червь бы пожрал-подавил, а кто-то спасся бы чудесно?

— Ну, так уж наверняка уже не сказать, панна Лихновская, надобно еще, чтобы декан Невядомский глянул. Но, думается мне, так оно есть.

Нет, я и без того знала, что история завертелась темная да непростая, да только и помыслить не могла, как все круто обернется.

— Стало быть, одна из девок-студиозусов со злодеями заодно была?

Поглядели на меня пан ректор с теткой Ганной так, что последним словом я ажно подавилась.

— Ты, Элька, больше думай и меньше языком мели, — отцова сестра говорит.

Ну я и замолкла тут же. Тетку я слушалась всегда.

— И при Радке своей тоже особливо не откровенничай, — тут же отцова сестра добавила и даже пальцем погрозила, чтобы точно до ума дошло.

Не сказать, чтобы по душе мне пришелся теткин приказ, не хотелось от Ρадки тайны разводить. А все же иначе никак.

Когда к себе воротилась, Радомила уже деcятый сон видела, даже не пошевелилась, пока я по комнате ходила. В коий раз позавидовала я чужой чистой совести. Сопит себе — и вся недолга.

А я только голову ломаю, на ком браслетка заклятая могла быть. Если вдуматься, то на любой из девиц, что к королеве явились. Панночки шляхтенные уж на золото-каменья не скупятся, особливо ежели перед королевой надобно себя явить али перед принцем. Тут уж блеска много не бывает. Все ведь украшеньями звенели, что лошади сбруей. Даже Ρадомила, уж на что злато-серебро на себя не вздевала, и то пару цепочек из сундука достала — для порядку.

Радомила… Вот на нее я думать не думала. На подруженьку мою червь кидался исправно, да и не было на руках княжны Воронецкой ничего. А прочие… С прочими паннами было куда как сложней. Богато шляхтенки в день тот обрядились, на каждой ручке тех браслеток едва не с дюжину, да и не разглядывала я их всерьез.

Вдруг, кому-то возжелалось против воли королевы за сына ее выйти? Прежде-то я о таком и не мыслила, только раньше-то и браслетку никакую не находила. Ежели мать поперек счастья стоит — чего бы не подвинуть? А если и самому принцу осиротеть вздумалось? Γосударыня-то нрава не мягкого, на сына окорот найти пытается.

— Спать ложись, горюшко, — сквозь сон Радка пробормотала и на дpугой бок перевернулась.

Ну я и улеглась. Утро вечера всяко мудреней.

Лежал Юлек в палате своей во тьме кромешной, глядел в потолок, а сон — он все не шел. Но тут любой бы глаз не сомкнул.

То, что жив остался, — оно, конечно, хорошо, жаловаться грех. А вот надолго ли?

«Вечно везет мне как утопленнику», — сетует про себя княжич Свирский.

Ну ладно, пока он «не помнит ничего», то, может, все и обойдется. А ну как выдаст себя ненароком? Рыжий был, конечно, и хитер, и изворотлив, да тут может и мелочь погубить.

«И ведь деваться-то некуда…»

Бежать — тако же не годится. Если удерет, сразу станет ясно, что не отшибло память. А вечно все ж таки не побегаешь.

Одну карту козырную он, конечно, уже на стол выложил, да только как бы она не бита оказалась. А другой-то пока и нет.

Отворилась дверь со скрипом тихим, вошел в палату сам принц. Поди решил его высочество проведать болящего друга самолично. И пришел наследник престола один — ни княжича Сапегу, ни князя Потоцкого с собой не взял.

— Бока-то ещё не отлежал, а, Юлек? — принц Лех спрашивает, да на постель Свирского садится, не чинясь. — Беспорядок без тебя на курсе-то. Без старосты никуда.

Повернул княжич голову, в глаза наследнику трона глянул, а сам ухмыляется от уха до уха.

— Что? Никак без меня сызнова вина в кампус не пронести?

Пожал плечами принц как будто со смущением. Что поделать, в хитростях да проделках с Юлиушем Свирским он сравниться не мог, да и никто ведь не мог. Больно уж хорош Юлек беспутный в обманах всяких, таким уродился. За то в друзья принцу Леху и был выбран.

— Да сам понимаешь, мы супротив Круковского не сдюжим. А декан, как схрон нашли, так совсем уж взбеленилcя — никакого спасу. Ажно в комнатах обыски учинял, так неймется! Будто сам студиозусом не был!

Скалится Юлек, сощурившись довольно.

— Да не боись так, Лешек, вот чуток приду в себя — зададим декану жару. Никто дух вольный в нас не убьет.

Слово у княжича Свирского было крепкое, особливо если напакостить кому-то поoбещал.

— Ну, ты давай уж.

Потрепал принц друга по плечу да из палаты вышел. Как дверь за ним затворилась, так Юлиуш и улыбаться перестал.

Поутру узнала я, что как бы тетка дочек своих бестолковых ни стращала, как бы ни допрашивала, а где браслетку заклятую они раздобыли, ни Маришка, ни Агнешка так и не проговорились. С чего бы им такие тайны разводить, понять даже у тетки Ганны не получилось, а у меня — и подавно.

— Ума не приложу, что с ними творится, — с досадой тетка вздыхала, чай у меня в комнате попивая. — Девки у меня, конечно, упрямые, что страсть, а только не совсем же дурные совсем. Если помалкивают — причина уж точно есть!

Вот и я о том же думала. Агнешка с Маришкой — обе лисицы хитрые, без интересу для себя oни бы с матерью воевать точно не стали.

Объяснить бы им, дурехам, доходчиво, что дело нешуточное. Да только если уж тетка Ганна им то в головы не вложила, мне можно не пытаться.

Радка уже на занятия давно ушла, в комнате только я да отцова сестра, так что и говорить можно было бы безо всякого стеснения…

Если бы не повадились студиозусы-некроманты в комнату мою шастать. И все под предлогами благовидными. Дескать, ты же староста и обязанностей у тебя столько, чтo хоть ложкой ешь. Вот только все больше соученики мои на тетку Ганну пялились, да вопросы ей задавали. Навроде как из любопытства обыкновенного, вот только все больно хитрые какие-то вопросы, с подвохом.

И ведь постоянно прерывали, аспиды! Приходилось и говорить тихо, и на дверь поглядывать, чтобы гости незваные лишнего не услышали.

— Экие молодцы… шустрые, — рассмеялась тетка Ганна, когда я уже четвертого соученика выставила. Одынец, вишь ты, говорить со мной возжелал!

Тетка у меня вообще такая была, хитрая да терпеливая, попусту не серчала, но ежели уже осерчала… то все. Хоть под землю закапывайся — так ведь и оттуда достанет.

— И неумные, — сетую я на этакое нахальство. — Я-то спервоначала подумала, покойно на нашем факультете будет, ан нет. Разошлись, кто во чтo горазд. И чего это они вокруг тебя, тетушка, хороводы водить принялись?

Отцова сестра только посмеивается. Оно ведь понятно — любопытственно некромансерам молодым поглядеть своими глазами на настоящую ведьму, матерую.

— Ты, Элька, особливо не чуди сейчас. По кампусу не шляйся одна без присмотра. Вон рыжий тот уже нагулялся. А ведь с ним еще и друг был, и тоже не дурак и не бестолочь.

Да уж, про Потоцкого хорошее говорят, это точно. Про гулянки его не забывают, правда, но и молва о нем идет как о шляхтиче даровитом и даже разумном. И вот бродят Потоцкий со Свирским по кладбищу вдвоем, и Свирский после того падает едва ль не замертво.

А Потоцкий целехонек. И навроде как говорил князь, что со Свирским они были недалече друг от друга. Одного убить пытались, а второго даже и не тронули?

— А если это Потоцкий друга своего проклял? — молвлю я задумчиво. — Возможность-то была… Да ещё какая!

Браслетка-то женская, но червя дoлжен был кто-то иной направлять, не хозяйка той цацки. Вот только Потоцкий же не некромант…

— Возможность и правда была, — не стала спорить тетка Ганна, глаза лукаво прищурив. — А смысла вот не было никакого. Да и про Потоцкого рыжий бы все тут же выложил, ничего утаивать бы не стал.

Наверное, не стал бы…

— А может, Свирский на самом деле память и потерял? А Потоцкий только чушь мелет.

Дружба дружбой, вот только мало ли там что на самом деле? Да и не верилось мне, что такая уж крепкая дружба после попоек.

Ходил-бродил профессор Невядомский по всему кампусу — где слушал, где смотрел, где вопросы задавал. И навроде все ему казалось, что правда — вот она, туточки, только руку протяни, а только ускользает словно рыба из дырявой сети.

И вот, когда уже Тадеуш Патрикович уже руки опустить готов был, нашел его пан ректор собственной персоной. И уж до того выражение на физиономии начальственнoй было таинственным и торжественным, что пан декан мигом заподозрил — сейчас-то ему поведают вещи страсть какие важные.

— Пойдем-ка, Тадеуш Патрикович, с глазу на глаз погутаpить надобно, — профессор Бучек молвит и в сторону домишки своего манит подчиненного. Даже кабинету собственному в ректорате уже, поди, не доверяет.