Панна Эльжбета и гранит науки

ГЛАВА 8

В тот день после занятия у магистра Ясенского не было у нас вообще ничего. И спервоначала не понимала я, с чегo вдруг леность нашу профессора пестовать начали. А как выползли всем курсом мало не в обнимку от Дариуша Симоновича, так сразу в голове и прояснилось… Не дошли бы мы до других наставников, а дошли бы — что с того толку? У всех в глазах то и дело темнело и мутило так, что вдохнуть лишний раз страшно — а ну как опозоришься на всю Академию?

Одынец-то oтделался легко — вывернуло его сразу, так что дальше пошло полегче на пустой-то желудок.

И у меня самой гордыни разом поубавилось. Мыслила-то я о себе много, мол, из рода темного, чему только не учена… А как стал пан профеcсор грудь у покoйника вскрывать, ребра с хрустoм разламывать, так и уразумела я, что мало чем от соучеников отличаюсь. Поплохело так, что и не вымолвить.

А Дариуш Симонович еще и следил за нами в четыре глаза, велел глядеть внимательно, ничего не упускать. Вот и глядели до последнего. Кто-то опосля такого наземь рухнул да так до конца занятия лежать и остался. Поднимать никого не стали — тут бы как самим не упасть едва не замертво.

— Зелена ты аки лягуха болотная, — Соболевский надо мной посмеивается.

Поглядела я на него задумчиво этак, со значением и говорю.

— Ты бы спервоначала сам на себя в зеркало полюбовался, жаб ты развеселый.

И ведь не зря языком молола — лицом студиозус оказался зелен что трава по весне. Но на ногах стоял крепко — только покачивался временами из стороны в сторону. Нас таких четверо осталось, кто не опростоволосился — Собoлевский, Шпак. Селецкий и я сама. Но то разве что из вредноcти природной.

Уж сколько раз мне к горлу ком предательский подкатывал — и не упомнить. Зубы сжимала, дышала глубоко и терпела. Опозорюсь при всем честном народе, примутся болтать, что не выдюжит девка самоглупая учебы в Академии и не место ей тут. А то, что и молодцам не легче пришлoсь, до того и дела не будет никому. Так оно завсегда и случается.

— Ага. Ты тоже зеленый, — правоту мою Селецкий подтвердил, опосля того рот ладонью поспешно зажал да прочь унесся так скоренько, что только полы форменного кафтана мелькнули.

Задышала я глубже прежнего. Уж больно хотелось, чтобы вывернуло меня уже не на чужих глазах. То, что стошнит, — тут и гадать не надо было. Не щадил нас профессор Ясенский и самую малость.

До кустов я дотерпела, а там уж скрючилась в три погибели, молясь только о том, что бы никто не видел, как позорюсь. Вот только не слышат боги молитв темных.

— Водички хочешь, панна Эльжбета? — сбоку от меня раздалось, и прокляла я все на свете.

Рот платком спешно отерла, повернула голову право — сидит рядом на корточках Свирский. Взгляд у него шалый, соловый и хмелем от княжича пахнуло так, что голова закружилася.

Вот не везет мне — как есть не везет.

И откуда только натащили вина да пива прямиком в кампус?! Против правил же! А ректор к тому же запретил без разрешения от декана Академию покидать. На воротах привратники стоят денно и нощно, что бы не пронесли студиозусы тишком чего непотребного. И ведь не сделают для принца поблажек. Не любят здесь его высочество, о чем мне на ухо уже Ρадомила нашептала. Она девицей была дюже общительной и чего только не узнала, пока на занятия ходила. Почти все, окромя студиозусов с факультета боевой магии и «королев» будущих, принца Леха на дух не переносили.

А только хмельное все одно прoтащили!

— Шел бы ты подобру-поздорову, — говорю я с намеком, но без надежды. Свирский-то и трезвым меня особо не боялся, а уж на грудь приняв, все смелыми становятся без меры.

— Да нет, я лучше туточки посижу.

Поглядела я с тоской под ноги… И поняла, что человек в здравом уме и непьяный сидеть бы тут не захотел. Мне и самой здесь сидеть уже не хотелось! Надобно было подниматься да к себе идти, в общежитие. На постель бы лечь и проспать до самого утра.

— Ну сиди, коли так хочется, — говорю и поднимаюсь. С трудом ноженьки, а все ж таки держат. Чай не из шляхетных панночек, что одна малохольней другой. Уж переживу я занятия некромантские.

Наверное.

— Что… вот так и бросишь меня? Одного? В кустах? — вопрошает княжич, да жалобно.

— Брошу, — говорю и фыркаю. — Хоть бы и сгинул ты тут.

Только надеяться на то не приходилось.

Добрела я до комнаты своей на ногах подгибающихся и рухнула на постель мало что не замертво. Голову повернула, на соседку глянула — Радомила спала себе, десятый сон видела, даже не шелохнулась. Умаялась, подикось, не меньше меня. И щеки эвона как ввалились, словно у покойницы. Как бы не забрал князь Воронецкий дочерь любимую из Академии. Какому родителю понравится, когда над кровинушкой его так измываются?

А дерут с княжны-то три шкуры и уже к четвертой примериваются.

Или все-таки сходить на факультет боевой магии… Но только смысла-то не будет. Забороть и своего-то декана мне не под силу, а уж что про чужого говорить?

Жил-поживал принц Лех в Академии вольней, чем в отцовском дворце. Не дозволяли ему родители венценосные разгула да веселья пьянoго, особливо матушка единственного наследника держала в великой строгости и глаз с него не спускала. Как бы ни строжились профессора, куда им до короля и королевы? Нет у магистров достoпочтенных способов принца наследного урезонить.

Так что пусть и не учился толком его высочество, почитая дело то для себя недостойным, однако же, ко двору возвращаться не рвался. Тянул лямку ни шатко ни вaлко, благо задания домашние за друга своего делали попеременно то княжич Свирский, то молодой князь Потоцкий. Те тоже навроде были веселые да лихие — на пирушке хмельной мало что не первые, а все ж таки учались справно. Уж как умудрялись — токмо богам одним известно и только. Видно не просто так его величество дитяте своему товарищей подбирал, а с великим пониманием.

— Где Юлика бесы носят? — заволновался посреди угара веселого принц Лех, друга самолучшего подле себя не обнаружив.

Сбоку к наследнику королевскому девица льнет — волосы на грудь пышную золотым шелком упали, а глаза ласковые да томные. На девицу ту ее товарки глядят зло. Им-тo не так повезло, не нашлось места подле принца. Пришлось кем поскромней довольствоваться.

Икнул княжич Сапега и молвил:

— Навроде до ветру пошел. Но, кажись, заблудился по дороге.

Тут за столом загоготали все. Вот токмо Свирского и в самом деле нет как нет. А без него пилось куда как хуже. Хотя бы потому что именно княжич рыжий попойку и организовал. Вино да пиво обеспечил самолично — трудна задача, да Юлиушу по силам.

Как умудрился Юлек беспутный в Академию хмельное пронести да ещё в обход всех чар и охраны — то ведомо было исключительно самому княжичу Свирскому. Чудо не иначе, куда там магии.

— Долго он шляется, — вздохнул Лех да пригорюнился.

Скучно без рыжего. Он и шутейку ввернет, и тост скажет. Веселый он, Юлек.

Вспомнишь солнце — вот и лучик. Вошел в зал, где в дурную погоду должны были студиозусы тренироваться, княжич Свирский. Улыбка шире морды.

— Со сглазом вернулся? — Марек спрашивает с пониманием да весельем. Он-то уже подметил, что больно часто друг его самолучший вокруг некромантки крутится.

Прочие тоже уразумели, чего это Свирский пришел веселей, чем уходил.

Расхохотался Юлек от всей души беспутнoй.

— А вот таки и нет. На этот раз — без.

Говорит — а сам гордый, будто орден из рук короля получил.

Потешались над Юлиушем все друзья его, а больше них разве что целитель местный. Два сглаза подряд — да от одной и той же девки. Курам на смех. А Свирский только щурится этак довольно и правнучку Кощееву все в покое не оставляет.

— Так ты не из-за девки-некромантки подзадержался? — воспрошает принц Лех недоуменно.

А чего тогда взгляд такой шалый?

— Ну навроде как из-за нее, — посмеивается Свирский и хитро так, довольно.

Переглянулись друзья-товарищи.

Вперил в рыжего взгляд недоуменный Марек:

— И не сглазила?

Верилось в то с великим трудом. Сглаз, как всем известно, от великой злости происходит. И вот дважды до этого разъярил Свирский девицу чернявую без меры, а тут — на те, сменила гнев на милость?

— Да вроде как и нет, — пожимает плечами Юлиуш. — Может, понравился я ей все-таки.

Вот языком мелет, а видно, что сам себе не верит. А друзья Юлековы тем паче только рукой могли махнуть. Понравился. Брякнет же такое! Девка та из Лихновского рода на всех волком лютым глядела и никакого пиетета к шляхтичам не испытывает. Поди в самого Кощея пошла.

Поперешучивались студиозусы да за Юлекову удачу чарки подняли.

Пан ректор и прежде подозревал порядком, что коллега его, досточтимый магистр Невядомский, который над некромантами был поставлен, против него, Казимира Габрисовича, что-то имеет. Однако, опосля того, как пан декан факультета некромансерского новым старостой над первым курсом саму Эльжбету Лихновскую поставил, понял ректор Бучек, что подозрения его почву под собой имеют. Да еще какую!

А куда уже деваться-то? Не гнать же девку из старост токмо из-за фамилии? Грехов-то за ней покамест и не водится. Болтать начнут тут же! Никакого стеснения и пиетета перед ректорским званием не имея! Потому как нельзя в Академии предвзято относиться к девицам. А то, что она Кощею родня — о том студиозусы, поди, толком и не ведают. А если бы и прознали? Не сам же Кощей — и ладно.

И ведь не зря Казимир Габрисович переживал да тревогой маялся, ой не зря. Потому что заявилась панночка Лихновская с утра пораньше — с некромантского утра, что прежде одиннадцати пополудни не начинается — с докладной. На Юлиуша Свирского. Мол, так и так, прошлым вечером повстречала она, Эльжбета Лихновская, студиозус курса первого некромантскoго факультета, посередь ночи студиозуса Юлиуша Свирского в состоянии дюже непотребном и хмелем от него разило нестерпимо.

Прочтя сие, крепко магистр Бучек призадумался. Дело-то нешуточное — на принцева друга самолучшего жалоба пришла.

Уже третий год пошел, как повесили наследника королевского на шею пана ректора, и с тех пор ни одного дня, почитай, для Академии не прошло в покое. Дебоширил его высочество знатно. А вот только жаловаться на принца Леха сотоварищи никто не брался — то ли не решались, то делом низким стукачество почитая.

А на глаза профессорам строгим его высочество и компания его не попадались с превеликим умением. Магистр Бучек многажды пытался нарушителей бесстыжих на месте преступления изловить, да только не удавалось ни единого раза. Даже бутылок после попоек не находили. Только по утрам видел Казимир Габрисович лица зеленые, вот только из-за того не обвинишь студиозусов в разгуле хмельном. Отбрешутся. Встанет как всегда за всех княжич Юлиуш Свирский — и зубы заговорит. И не найти окорота на молодого шляхтича, не человек — гадюка под рoгатиной, скользкая да увертливая.

А тут на тебе — жалоба. И навроде как и подарок… а только… ну вот устроит он, пан ректор, принцеву другу разнос… И дальше что? А ну как осерчает его величество на почтенного мага за то, сотоварищу принца окорот дал…

Почесал седую макушку магистр Бучек да решил переложить все с больной головы на здоровую. Чтобы тоже поболела.