Лес

* * *

Я смотрю на часы — девять минут, — ставлю рюкзак и термокружку на ступеньки крыльца, затем направляюсь в лес с ножом наготове.

Лес снова как мой лес. Никаких зыбучих песков, похожих на смолу, на тропинках. Никаких ветвей деревьев, тянущихся ко мне как руки ведьм. Солнце шириной в палец высоко в небе слева от меня. Я почти могу поверить, что прошлая ночь была сном, если достаточно постараюсь.

Вот в чём фишка леса. Он стирает грань между тем, что реально, и тем, чего нет. Заставляет тебя думать, что ты сумасшедшая, потому что видишь то, чего никто другой не видит, например, ходячих мертвецов и дядей, которые исчезают, рассеиваясь как песок. Если я когда-нибудь расскажу Мер, что здесь происходит, она отправит меня в лечебницу.

По ощущениям лес тоже как мой. Никаких холодных порывов призрачного воздуха, никаких теней, мелькающих между деревьями. Всё выглядит так, как и должно быть. Деревья вздыхают, как будто рады меня видеть. Тропинки простираются передо мной головокружительными завитками и запутанными узлами, краска стекает с листьев, медленно меняя цвет леса с летнего зелёного на осенний огненный.

У меня нет времени на полный обход — хотя полный это относительный термин в бесконечном лесу, — поэтому я придерживаюсь тропинок, ближайших к моему порогу, прислушиваясь к любым признакам беспокойства, но я не чувствую другого присутствия, и я уверена, что ни один путешественник не проскользнул сквозь этим утром. В какой-то момент мне кажется, что я слышу плач ребёнка, но это всего лишь трель малиновки на дереве справа от меня, сразу за лесом.

Я смотрю на часы, как только переступаю свой порог. Отлично, у меня есть ровно две минуты, чтобы совершить восьмиминутную поездку. Я засовываю нож в рюкзак, закидываю рюкзак на плечо и хватаю кружку. Затем я запрыгиваю в папину машину, бросаю рюкзак на заднее сиденье и выезжаю с подъездной дорожки.

Мередит сидит на крыльце, когда я подъезжаю. Она хмурится и садится на пассажирское сиденье.

— Ладно, ты не выглядишь сияющей этим утром, — говорит она, когда я сворачиваю на 315-ю улицу. — Ты заболела или что-то в этом роде?

— Проспала.

— Ну, мы не можем позволить Тревору увидеть тебя в таком виде.

Она достаёт свою косметичку и почти засовывает палочку туши мне в нос.

— Очень надо? — спрашиваю я, застонав, когда свет передо мной переключается на красный.

Будет чудом, если мы успеем вовремя.

— О, боюсь, я должна.

— По крайней мере, прибереги тушь для ресниц, пока я не буду за рулём.

Она протягивает мне резинку для волос, пока мы стоим на светофоре. Я позволяю ей нанести немного консилера под глаза, пока собираю волосы в конский хвост. Я давно поняла, что нет смысла бороться с Мередит, когда она приняла решение о чём-то. По крайней мере, не о чём-то столь незначительном в общем плане вещей, как макияж.

Мы въезжаем на парковку с тремя минутами в запасе, и я проскальзываю на первый урок как раз в тот момент, когда перестаёт звонить звонок.

Я пытаюсь сосредоточиться на занятиях, но я напряжена, и мой разум продолжает возвращаться к лесу, моё тело ждёт неизбежного рывка, который я почувствую, когда Брайтоншир решит сделать свой следующий шаг. Я проверяю различные объяснения, которые дам своим учителям, если мне нужно будет соскочить с уроков. С мистером Харрисом, моим преподавателем по подготовке к экзаменам, это известный факт, что всё, что мне нужно сделать, это подойти к его столу и прошептать «женские проблемы», и он вручит разрешение на выход, не задавая вопросов, даже такому никчемному прогульщику, как я. Мадам Бент, моя учительница французского — французский, конечно, единственный класс, на котором мне не нужно стараться вообще, — даст его, если сказать, что тебе нужен психический перерыв, но только в те дни, когда она не употребляет большого количества кофеина.

Когда я добираюсь до седьмого урока, не чувствуя даже намёка на то, что что-то может быть не так, беспокойство, клубящееся в моём животе, начинает утихать. Может быть, мне всё-таки не понадобится оправдание.

Жаль, что моя жизнь не так проста.

До конца урока остаётся десять минут, и я чувствую это, как удар вышибалы в живот. Моё дыхание вырывается из лёгких, кожу покалывает, волосы встают дыбом на предплечьях и шее. Ноги сводит судорогой от желания двигаться, бежать, забраться в свой лес и не останавливаться, пока я не сделаю свою работу. Мой сосед искоса смотрит на меня, когда я сжимаю руки в кулаки. Я прикусываю язык, чтобы не захныкать.

Я резко встаю, прерывая лекцию мистера Эббота о символике вересковых пустошей в «Грозовом перевале».

— Мне нужно сходить в кабинет медсестры.

Он моргает, глядя на меня.

— Это не может подождать звонка?

Это кажется разумной просьбой. Даже мои одноклассники смотрят на меня как на сумасшедшую. Нет смысла уходить из школы сейчас, когда после этого осталось всего одно занятие. Но шестьдесят минут стоят нескольких жизней в лесу. Я не могу так рисковать.

— Нет, не может.

Я кашляю в ладонь, но это звучит не очень убедительно.

Мистер Эббот изучает меня, без сомнения, взвешивая количество раз, когда я уже прогуливала его занятия в этом году, и тот факт, что у меня всё ещё самая высокая оценка в классе, и я участвую в занятиях больше, чем кто-либо другой, когда присутствую. Оставаться на высоте своих школьных занятий — это мой способ компенсировать свои пропуски перед учителями. Это также помогает мне уговорить директора перейти от отстранения к наказанию, когда у меня серьёзные проблемы. Или, по крайней мере, так было до того, как я обнаружила, что директор Эдвардс влюблён в мою маму по шкале размером с озеро Эри. Я даже однажды подслушала, как он назвал её «малышкой» в разговоре с методистом, и этот факт я не раз использовала в своих интересах.

Мои икры снова сводит судорога, и я сгибаюсь пополам, хлопая рукой по столу, чтобы не упасть.

Глаза мистера Эббота расширяются. Он протягивает мне разрешение на выход.

— Приходи в себя.

Я благодарю его, сгребаю свои книги в охапку и выскакиваю в коридор. Теперь, когда я что-то делаю, я уже чувствую себя лучше, но зуд под моей кожей не утихнет, пока я не опустошу лес от путешественников. Я быстро останавливаюсь у своего шкафчика и бросаю всё в рюкзак. Нет времени отделять то, что мне нужно, от того, что мне не нужно.

Я отправляю Мер сообщение, как только добираюсь до машины, сообщаю ей, что кое-что произошло, и спрашиваю, не нужно ли её подвезти после школы.

Она отвечает: Нет, танцевальная труппа до половины пятого. Кто-нибудь другой может отвезти меня домой. Веселись, прогуливая занятия, неудачница;)

Я не знаю, что Мер думает о том, чем я занимаюсь, когда прогуливаю школу. Возможно, она думает, что я под кайфом, или встречаюсь с парнем, или что-то в этом роде. Это началось сразу после исчезновения отца, и я думаю, она считает, что это мой способ справиться с потерей. В любом случае, она даёт мне личное пространство и в значительной степени оставляет меня в покое, как и все остальные. Иногда у меня возникает ощущение, что она немного ревнует, что я умудряюсь прогуливать школу и при этом получать хорошие оценки. Она не была бы так ревнива, если бы знала, почему я прогуливала занятия или что мне приходится заниматься всю ночь напролёт, просто чтобы не отставать.

Я мчусь по 315-й, набирая сорок пять на поворотах и чуть меньше шестидесяти на прямых участках. Я знаю, что мне следует притормозить, но я не могу. Каждая клеточка моего существа говорит мне двигаться, двигаться, двигаться. Быстрее, быстрее, быстрее.

В миле от моего дома мне приходится сбросить скорость до сорока, когда я становлюсь за мусоровозом. Это тоже хорошо. Я проезжаю скоростную ловушку за следующим поворотом. Полицейский даже не смотрит на меня, когда я проезжаю мимо, просто держит свой радар направленным на поворот. Я вздохнула. Меня убивает ехать так медленно, но было бы ещё хуже, если бы мне пришлось на самом деле остановиться и потратить время на получение квитанции.

Наконец я сворачиваю на подъездную дорожку, вытаскиваю ключи из замка зажигания и направляюсь в лес.