Десятая невеста

ГЛАВА 11

Тесто зашипело, растекаясь по сковороде. Заклокотало, запузырилось. По кухне пошел славный запах. Я поставила на огонь вторую сковородку и принялась нарезать яблоки. Обжарю их так, чтобы стали золотистыми и мягкими, перемешаю с медком и сделаю начинку. И наконец поем по-человечески.

Чтобы угомонить мятущиеся мысли, нет ничего лучше домашней работы. Это признает даже моя мать, не особая любительница хлопотать по хозяйству. Когда метешь пол, моешь посуду, стираешь или стряпаешь, мало-помалу тучи в голове развеиваются сами собой, и из-за них выглядывает ясное солнышко. Если тебя одолевает страх, гнетет тяжкое бремя, снедает беспокойство, порой даже не поймешь отчего, обратись к доброму труду, как к надежному другу. Он никогда не подводит. Сам по себе он ничего не исправит, но поможет развеять печаль, а гнетущие думы перестанут бурлить, подобно талым водам, и потекут спокойнее и ровнее.

Напевая себе под нос, я пекла блины в тиши уснувшего дворца, на пустой и безлюдной в полночный час кухне, и впервые с тех пор, как нога моя ступила на землю Чиньяня, была безмятежна и счастлива. Никто не подсовывал мне под нос червей пряного посола, куриных лапок или свиных шкурок, пережаренных до черноты и хруста. Не было рядом ни одного из тех, кого надо называть «ваше величество», а также тех, кого следует остерегаться – вражин и соперниц. Никто не сверлил меня злобным взглядом, никто не хитрил со мной и не домогался меня. Не обременяли громадные юбки, не давил на ребра корсет, голова не чесалась от бесчисленных заколок и кос, тяжеленные серьги не оттягивали мочки, да и лицо без краски задышало. Одетая в свою белолесскую рубаху (выстиранную, спасибо невольницам), с небрежно заплетенной косой, я мурлыкала песенки и с радостью наблюдала, как растет на блюде горка золотистых кружевных блинов.

Вернувшись к себе после беседы с Замочком, я собиралась переодеться и пойти поесть, но, выпутавшись из платья, рухнула в постель и уснула, едва донеся голову до подушки. Так и продрыхла до глубокого вечера, столь глубоко и сладко, что, очнувшись, не сразу поняла, где я и что со мной. В покоях царила тьма, дворец безмолвствовал, погруженный в ночную дрему. Я долго лежала, приходя в себя – сначала блаженствуя оттого, что наконец выспалась, а затем с каждым мгновением все сильнее ощущая алчущую пустоту в животе. Вот смех. Кто б мог подумать, что я стану голодать в гостях у чиньяньского императора. Расскажу ребятам, животики надорвут. Поразмышляв, что же делать, я встала и поплелась на кухню. Люди же эти чиньяньские или нет? Яйца, мука, молоко – как не найтись такому?

И к вящему облегчению, все это я обнаружила: и яйца, и муку, и кислое молоко, которое ещё не успели испортить непонятными добавками, да и прочее, что требовалось для самого простого блинного теста. Развела огонь, достала сковородки. В кладовой нашла мед и яблоки. Не сразу, но приладилась к утвари, принялась печь блины, и не было предела моему умиротворению. Одна, в тишине, никого не надо опасаться, ни перед кем прикидываться – это ли не счастье?

Но, как в песне поется, «недолго дева ликовала, недолго длилось торжество». Не успела я напечь и десятка блинчиков, как на кухню заглянул Веточка. Он был полностью одет и держал в руках листки и уголь для рисования. Длинные русые волосы Веточки частично были заколоты на макушке в гульку, а частично красиво ниспадали по плечам и спине.

- Чего не спишь? - спросил Ами и, подойдя ко мне, с любопытством поглядел на сковородку.

- Проголодалась, ваше величество, - ответила я. – Хотите блинчик?

Веточка смешно покривил свою свежую мордашку и сказал его не вашевеличкать, но если хочу, я могу называть его теншин (братец): так девушки в Чиньяне обращаются к молодому человеку, если испытывают к нему уважение и теплые чувства. И – нет, спасибо, он не голоден, а вот со мной, если я не против, посидит, а то ему не спится, а одному скучно.

Я сказала, что не против, конечно, и вернулась к своему занятию. На кухне вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь шипением теста и шворканьем поварешек. Веточка не мешал, знай сидел себе, калякал что-то, и я почти забыла о его присутствии и вновь размечталась о том, как сейчас допеку и…

…и в дверь просунулся любопытный нос Золотка. Из-под расшитого шелкового халатика длиной до щиколоток торчали босые ноги. Кроме тела, под халатиком, очевидно, более ничего не было. Медок прошлепал ко мне, цапнул блин и съел в один присест, глядя на меня наглыми желтыми зенками.

- Это что ещё такое? – возмутилась я.

- Вкусно! – сказал Медок и мгновенно слопал еще один.

Опомнившись, я хлопнула его по руке.

- Эй! Я себе пеку!

- Из императорских припасов, - наставительно заметил Золотко, и ещё один блин исчез в его ненасытной утробе.

- А ну! – я замахнулась на него поварешкой.

- Деретесь? – обрадовался незаметно проскользнувший на кухню Огонек. Вслед за ним просочились Воруйка, Брунгильда и сонная Зухра. Первые трое доложились, что играли в фуй-плюнь («Я тебе потом объясню», – пробасила Брунгильда). Зухра же молча села, сверля меня злобным взглядом. Спала бы. И чего пришла?

Я ей так и сказала:

- Спала бы, – говорю, - чего пришла?

- Запах. По всему дворцу тянет, – объяснил Хоно, и мне пришлось дать и ему по загребущей клешне.

Я встала перед всей честной компанией с поварешкой наперевес и спросила:

- Блины все будут?

Они радостно закивали. Веточка тоже кивнул, не отрываясь от своих листков.

- Тогда вы, – я указала на императоров, – сидите и ждите, пока не закончу. А вы, – это относилось к Брунгильде и Зухре, – будете мне помогать.

Зухре я растолковала, как сделать тесто, а Брунгильде поручила заняться яблоками. Если вторая справилась сносно, то первая, несмотря на подробные указания, предъявила мне нечто серое и комковатое.

- Ты чего сделала, - сказала я Зухре. - Я ж все объяснила. Как можно было испортить?

- Бултух, – ответила Зухра. – Тувармай пахчар абырдылх.

- Говорит, не благороднорожденной это дело, стряпней морочиться, – перевела Брунгильда, отбирая у бестолковой чан с тестом. – У нее в доме этим прислуга занимается.

Я фыркнула. Тоже еще, княжна выискалась. Зухра вернулась за стол, а мы принялись за дело.

Долго ли, коротко ли, а наконец блины были готовы. Несколько штучек я припрятала, остальное же подала на стол. Все стали есть да нахваливать. Даже Веточка попробовал и сказал, что ему нравится.

Наворачивая блины, я поглядывала на императоров, которые вели себя сейчас совсем не по–императорски. Где невозмутимые лица, важный вид, безмятежные взоры? Ржали как кони, облизывали жирные пальцы и лопали так, что за ушами трещало. Я ела и думала: ну и что, что косы, сережки да шелковые одежки. Такие ж парни, как все. Ну а что. Ведь если задуматься: и правда, почему девкам можно наряжаться, а парням нельзя? Вот до чего дошла в заграницах.

В разгар трапезы заявился Ворон, который выдал, что мы, дескать, его разбудили. Ага, ври больше. Будто я не знаю, сколько ходу от нашего дворца до императорского. Небось сам шлялся среди ночи, да и пришел на голоса.

- Смотри, она ещё и готовить умеет, – сказал про меня, когда понял, в чем дело. Тоже отведал блинчиков, снизошел. Да так аккуратно. Все прочие с липкими пальцами, в масле – он один, будто ни к чему и не притрагивался. Лишь облизнулся острым розовым язычком, точно кот. Пальцы чистые, волосы гладкие, будто нарочно причесался прежде, чем к нам зайти, и сияет свежестью. Поел, подбородком в кулачок уперся и давай меня разглядывать, будто впервые увидел.

Заметил:

- Не стоит только забывать, что ты не служанка. Когда императрицей станешь, тоже будешь на кухне хлопотать?

- Понадобится – и буду, – буркнула я и встала посуду помыть.

Стали расходиться. Первыми попрощались Брунгильда с Зухрой, поблагодарили за угощение (Брунгильда за двоих, конечно, та опять чего-то бырмыкнула). Я только взялась за вторую сковородку, как подошел Ворон, отобрал ее и отставил.

- Хватит на сегодня, наработалась, – сказал как отрезал, схватил за руку и увел. Вот так просто, прямо на глазах у всех. Завел за угол, прижал к стенке и как давай целовать, я от неожиданности и пикнуть не успела. Услышала, как выходят из кухни и разговаривают Огонек с Медком и Веточкой, а ещё мгновение спустя мимо нас прошел Тайо. Посмотрел как-то странно, и не то чтобы осуждающе, вроде как просто взглядом скользнул – но так мне стало стыдно, неловко: и из-за того, что он нас застал, и потому, что мог подумать, будто я сама согласилась, и ещё из-за того, что я не знала, как себя вести, как дать отпор Ворону.

Если быть до конца честной, мне не было совсем уж неприятно, что он меня целует. Но чувствовала я себя так, будто я для него не человек даже. Непонятно, откуда это взялось, но я это ощутила, ещё когда мы были на кухне, и думаю, все остальные тоже: он, ничего не делая и не высказывая этой мысли словами, тем не менее каким-то образом давал понять мне и всем остальным, что я принадлежу ему, что я его собственность и он мной распоряжается. Вот что было стыдно, а хуже всего – я впервые сталкивалась с таким и понятия не имела, что с этим делать. Вернее, я точно знаю, что сделала бы, будь он одним из наших парней (ни один из которых, к слову сказать, и подумать не мог позволить себе подобное). Просто наподдала бы так, что отлетел на другой край Белолесья и впредь поостерегся ко мне приближаться.

Но сейчас я не могла не думать о том, что имею дело с императором – или, по крайней мере, с тем, кого сейчас должна считать таковым. И если ему не угожу, он запросто сделает так, что меня завтра же выгонят. А я только-только что-то нащупала. Только-только взяла с Замочка обещание, которое дало мне надежду. Не могла я вернуться в Белолесье без шлема. Просто не могла. Невзирая на всю мою убежденность, что Замочек и есть Камичиро, я не могла не думать о том, что могу ошибаться. Невозможно было вообразить, что Кумо стремится поработить мир или живьем жрет девок. А глядя на Текки – без малейших усилий.

Наконец мне удалось отбояриться от него под предлогом девичьей скромности, а также усталости и желания спать.

- Завтра трудный день, ваше величество, – раскланиваясь с упертыми в коленки ладонями, как местные, лопотала я. – Пожелаю вам дивной ночи. Пусть вам приснятся молочные реки в кисельных берегах и белые лебеди на золотых волнах.

Убедилась, что он ушел, и почесала в темень садов. Сегодня вечером на блинном пиру отсутствовали два императора: Неми Снежок и Кумо. До первого у меня ещё дойдет черед, не все сразу, а вот о местонахождении второго я догадывалась. По счастью, сейчас на мне не было ни звенящих серег, ни шуршащих юбок, так что кралась я по дорожкам между прудами тише мыши. Тенью скользила в ночи – от дерева к дереву, от кустика к кустику, пока не добралась до укромного уголка под соснами, где наткнулась давеча на сладкую парочку. И глядь! – они тут как тут. Даже место не потрудились сменить, дурачье. Не то О Цзынь была уверена, что меня до смерти напугала, не то Кумо ей про наш договор объяснил, но сидели они там как ни в чем не бывало.