Зеркальщик. Счастье из осколков

- Двадцать… четыре, - медленно, с расстановкой ответил Всеволод, не враз вспомнивший, сколько ему исполнилось, и тут же с лёгким вызовом добавил. – По законам нашей Империи я вошёл в пору мужества, а потому могу сочетаться браком.

Аркадий Акакиевич усмехнулся, махнул рукой:

- Да я не про то. Думал грешным делом, Вы старше.

Брови Всеволода Алёновича опять выразительно взмыли вверх, во взгляде скользнула лёгкая укоризна, мол, сколько же можно пустыми разговорами время отнимать? Для гостей час неурочный, для светской беседы место неподобающее.

Седовласый чиновник вздохнул, нервно дёрнул щекой, проговорил тихо и задушевно, почему-то виновато отводя взгляд:

- Я вот чего сказать-то хотел. Проверка приезжает. Самолично Ярослав Макарович в нашем городе Зеркальщиков проверять будет.

Аркадий Акакиевич замолк, давая возможность Зеркальщику осмыслить сказанное, а то и излить недовольство за унижающие человеческое достоинство проверки. Мол, по службе никаких нареканий, ни в каких преступлениях противу трона, веры и народа не замечен, так почто же как татя лесного проверять? Но Всеволод лишь вежливо склонил голову, давая понять, что весть услышал, и спокойно поинтересовался:

- Когда проверка будет?

- Не знаю, - с досадой ответил Аркадий Акакиевич, переживающий за своего дознавателя пуще его самого, - даже мне не сказали!

По губам Всеволода скользнула озорная мальчишеская усмешка:

- Ну что ж, значит, хорошо, что я никуда из города уезжать не собираюсь.

Седовласый чиновник не поверил своим ушам, во все глаза воззрился на дознавателя, словно на чудо заморское:

- Неужто Вы не гневаетесь?

Всеволод Алёнович улыбнулся широко, ничуть не печалясь, что шрам сделал улыбку кривоватой, пригнулся к зеркалу:

- А на что ж гневаться-то? Всякая тварь по-своему Господа славит. Служба у них такая, только и всего.

- Что с Вами, Всеволод Алёнович, - встревоженно воскликнул Аркадий Акакиевич, - уж не подменили ли Вас?

Зеркальщик звонко, заливисто расхохотался, отсмеявшись, покачал головой:

- Нет, не подменили. Обручение у меня сегодня.

Аркадий Акакиевич улыбнулся, от всей души поздравил дознавателя со знаменательным в жизни событием и поспешил откланяться. Чай, будет ещё время побеседовать, а сейчас Всеволода Алёновича лучше не беспокоить. Ясно же, что Зеркальщику сейчас не до хлопот государственных, не об том сердце кричит. Аркадий Акакиевич молодцевато усмехнулся, вспомнив своё сватовство к любимой Натальюшке. Эх, сколько лет прошло, сколько воды утекло, а до сих помнит, как бешено стучало сердце, когда входил в библиотеку к Натальиному отцу, как голос дрожал, когда просил его благословить на брак с дочерью. Всеволоду Алёновичу тоже предстоит пред отцом избранницы стоять, как-то ещё Алексей Петрович его примет. Аркадий Акакиевич покачал головой и усмехнулся. Хорошо всё будет, не станет Алексей Петрович куражиться над Зеркальщиком, не такой он человек. А значит, быть скоро в Сыскном Управлении шумному гулянию. Аркадий Акакиевич воодушевлённо потёр руки и поспешил в Управление точно голубь, несущий благую весть.

***

Едва завершив беседу с Аркадием Акакиевичем, Всеволод моментально выбросил его из головы. Потом, всё потом, чай, проверяющий ещё не прибыл. Да и приедет когда, большой беды в том не будет, зря Аркадий Акакиевич так переживает. Всеволод Алёнович улыбнулся, старательно приглаживая вихры надо лбом и одёргивая ладно пригнанный мундир. Ну вот, облик, вполне подобающий помолвке. Осталось цветы купить, конфекты взять и непременно к ювелиру за колечком золотым зайти. С камушком, белым… Нет, дымчато-серым, как осколок зеркала. Помнится, у Егора Ильича видел похожее. Зеркальщик ещё раз одёрнул мундир и, весело насвистывая, что было для него нехарактерно, вышел из комнаты.

Всё в этот день было таким и немного не таким, словно рухнули ледяные стены, огораживающие Всеволода от всего остального мира. И небо было прозрачно-голубым, таким высоким, каким оно лишь в летний зной и бывает, и солнце светило ярко, так сверкая на снегу, что даже глазам больно было. Деревья облачились в пушистые белоснежные шубки, коими и столичные красавицы не побрезговали бы. Даже домики выглядели аккуратными и нарядными, словно на праздничных картинках.

«Что-то тебя, братец, на поэзию потянуло, - усмехнулся Всеволод, с трудом удерживая себя от желания по-мальчишески лихо прокатиться по блестящей под солнечными лучами ледяной дорожке, - а как говорит незабвенный Лев Фёдорович: «Поэты хуже философов, потому как их мятежные размышления завсегда понятны и приятны досужей публике».

Зеркальщик смешливо фыркнул, но тут же поднял голову и расправил плечи, постаравшись придать лицу надменно-скучающее выражение: самые наилучшие магазейны располагались в так называемой «приличной» части города, в коей улыбаться, а паче того, смеяться, считалось едва ли не преступлением.

«И как тут только люди живут? - Всеволод чуть кивнул вышедшему на променад тощему мужчине, влекомому под руку необъятных размеров дамой, с коими когда-то свели дела служебные, - скука же смертная. Ни улыбки на лице, ни слова доброго на устах, один холод, душу вымораживающий».

Всеволод Алёнович сочувственно посмотрел на закутанного, точно праздничный каравай от дурных глаз, мальчишку, не способного не то что бегать и шалить, а даже просто ходить присущим всем отрокам широким летучим шагом. Мальчуган ответил тоскливым взглядом волкодава, коему взбалмошная хозяйка повязала на шею пышный розовый бант, сточила клыки и обрезала когти. Зеркальщик вспомнил шумную и постоянно чумазую, вопреки всем ухищрениям и стараниям воспитателей, ватагу мальчишек из воспитательного дома и не сдержал широкой лучистой улыбки. Да, порой горько и голодно, порой от холода и паче того несправедливостей стыла в жилах кровь, зато никто и никогда не покушался там на самое сокровенное: жизнь и свободу воспитанников. А это гораздо важнее сонма нянек, готовых исполнить любую прихоть. Всеволод тряхнул головой, прогоняя размышления и воспоминания, свойственные более меланхолической барышне, нежели деятельному мужу, и решительно шагнул к лавке, чья расписанная цветами вывеска утверждала, что тут можно найти самый наилучший букет во всём городе. Ну что ж, самое время проверить столь смелое заверение.

Колокольчик над дверью предупредительно звякнул тонким серебристым голоском, стоящий за прилавком приказчик поспешно нацепил на лицо широкую радушную улыбку, точно хозяйка фартук перед готовкой повязала, и выплыл навстречу гостю. Низко поклонился, привычно окидывая визитёра внимательным взглядом. Мда-с, не самого солидного вида господин пожаловал. Одёжка полувоенного образца, сидит привычно, значит, человек служивый, не светский щёголь, решивший пыль в глаза барышням пустить. А много ли у служивых денег на букеты, скажите на милость? Вот то-то и оно. Летами вроде как молод, но шрам на щеке безобразит лицо, а глазища серые и вовсе жуть жуткую нагоняют, уж больно пронзительные да зоркие.

«Матерь божия, уж не Зеркальщик ли пожаловал? – озарило приказчика, разом заморозив на губах все подобающие случаю приветствия. – Вот уж принесла нелёгкая, кого не ждали, не звали! И как теперь от этой напасти избавиться?!»

Всеволод Алёнович, на руке коего по-прежнему болтался сдерживающий магию браслет, по побледневшему, чуть заметно исказившемуся лицу приказчика безошибочно угадал, что ему тут не рады. Более того, были бы просто счастливы, ежели бы он прямо сейчас, слова не говоря, развернулся и ушёл. Только вот радовать таким образом Зеркальщик никогда и никого не собирался, привычно внутренне закрылся, ощетинился и самым надменным тоном процедил:

- А что, любезнейший, какими цветами можете похвалиться? На вывеске написано, что краше ваших букетов во всём городе не сыскать, да так ли это?

Приказчик гулко сглотнул, но многолетняя привычка взяла верх, вернув на бледные от напряжения губы чуть искажённую угодливую улыбку, а в дрожащий голос щедро добавив елея подобострастия:

- Судить о наших цветах предоставлю Вашей милости, однако, смею заметить, сам Володимир Питримович на аменины дочери у нас цветочные гирлянды для бальной залы заказывал. Да и Михаил Осипович Омутов, тоже человек весьма почтенный и меценат известный, завсегда для своей обожаемой супруги в нашей лавке цветы заказывает.

Володимир Питримович, владелец заводов в далёкой северной части империи – зверь лютый с людьми подневольными и червь угодливый с теми, кто хоть мало-мальски был ему полезен, равно как и его перезрелая, вечно сонная и всем недовольная дочь для Всеволода являлись скорее отрицательным примером, нежели образом для подражания. А уж Михаил Омутов, коего Зеркальщик даже наедине с самим собой отцом не называл, паче того, его супруга и вовсе окончательно отвратили Всеволода Алёновича от этой цветочной лавки. Чай, не последняя в городе, найдутся и другие. Может быть и проще, не такие помпезные, зато душевнее. Однако и уходить, даже не взглянув на цветы, глупо. Варенька достойна самого наилучшего, даже если оно будет приобретено в месте, подобном этому. Зеркальщик неторопливо стянул перчатки, небрежно зажал их в руке:

- Ладно уж, показывай свои цветы.

«Вот ведь ирод, остался-таки, - мысленно брезгливо сплюнул приказчик, - как бы он мне всю почтенную публику не отворотил, идолище поганое. Покажу-ка я ему самые дорогие букеты, на кои у него никаких средствов не хватит».

Приказчик подобострастно поклонился и самолично, не доверяя мальчишке-помощнику, скрылся за небольшой дверцей, пролепетав:

- Обождите маленько, я сей миг вернусь.

Всеволод Алёнович остался в лавке, лениво скользя взглядом по выставленным тут и там букетам, расставленным, стоит признать, с большим вкусом, и стараясь не замечать, как от настойчивого цветочного запаха начинает щипать в носу.

- Пожалуйте-с, - сладким голосом пропел приказчик, появляясь с пышным, в два обхвата букетом лилий всевозможных оттенков и переливов, точно впитавших в себя все самые нежные краски утра.

Зеркальщик подошёл поближе, вдохнул тяжёлый дурманный аромат и, не удержавшись, звонко чихнул.

- Доброго Вам здоровьичка, - по-прежнему приторно сладко, только что мёдом не истекая, пропел приказчик.

Всеволод обошёл лилии, не столько любуясь их неприступным совершенством, сколько прислушиваясь к собственной магии. Что и говорить, цветы хороши, пожалуй, даже идеальны, только… бездушны. Они как прекрасная мраморная статуя, коя никогда не заменит живую девушку, поскольку даже идеальный камень всё равно останется мёртвым камнем. Вареньке, такой живой и тёплой, эти цветы покажутся излишне чопорными и холодными, но по правилам хорошего тона, введённым бабушкой ныне правящего императора, особой весьма образованной и старавшейся прописать каждое действо своих подданных, дары жениха должны быть такими, чтобы родители невесты могли с гордостью демонстрировать их многочисленным гостям. А что, если попытаться и приличия соблюсти, и себе не изменить? В глазах Всеволода Алёновича плеснули озорные искорки, уголки губ чуть дёрнулись, обозначая улыбку.