Обман

Глава 22

Настоящее

Аделаида

Сидеть в темноте у окна в библиотеке стало одним из моих любимых занятий. По вечерам я часто пробиралась в безмятежное уединение. Бархатный шезлонг возле больших витражей открывал прекрасный вид. Хотя стояла ранняя осень, вечерний и ночной воздух все еще был теплым. Мне нравилось открывать окно и наслаждаться ветерком, который бесшумно колыхал шторы. Сцена внизу редко менялась. В некотором смысле залитые лунным светом, нетронутые ухоженные лужайки, различные сады, бассейн и озеро давали мне ощущение бессмертия.

Когда я поднесла вино к губам, мысль о бессмертии заставила меня усмехнуться. Чуть больше недели назад я была готова проверить свою смертность. Мои плечи выпрямились. Это было в прошлом. Теперь у меня появилась новая цель, стимул двигаться вперед.

Устроившись поудобнее на бархате и любуясь неизменной сценой внизу, я размышляла над тем, что сказала Александрия, когда была здесь в последний раз. Она говорила, что в поместье Монтегю ничего не меняется. Даже в юности она понимала то, что знали поколения до нее: поместье Монтегю осталось прежним.

Всю свою жизнь я находила в этом утешение. Пейзаж передо мной был таким же, каким он был для моей матери и, скорее всего, для моей бабушки. Даже с ремонтом и обновленными удобствами, поместье и территория были вне времени.

Мне было интересно, как все это выглядело сотни лет назад, когда табачную плантацию впервые заселили. Интересно, задумывался ли первый Чарльз Монтегю, насколько далеко пойдут его инвестиции в его предков или какое влияние это окажет на их жизнь. Было бы лучше, если бы он происходил от тех, кто жил в одном из сотен крошечных домов, которые когда-то покрывали эту собственность?

Это были люди, которые теперь были свободны от бремени, связанного с тем, чтобы быть Монтегю.

С годами тишина библиотеки стала моим убежищем. Я уже давно отказалась от мысли, что спальня, которую я делила с Алтоном, была местом чего угодно, только не страдания. Физическое насилие не было постоянным. Это было умственное напряжение, постоянное беспокойство о душевном состоянии мужа. Единственная отсрочка наступала в его отсутствие, что, на мой взгляд, случалось нечасто.

Я отхлебнула вина.

«Если бы только он любил быстрые машины, как Рассел».

Со времени моего визита в Гамильтон и Портер неделю назад, мой разум был поглощен возможностями. Я изучила каждую фотографию на каждой странице, статью и каждое слово в кодексе. Несколько дней я беспокоилась, что Алтона предупредили о моем визите. Я ждала, когда случится что-то ужасное.

Но этого не произошло.

Мой единственный вывод состоял в том, что Ральф Портер боялся гнева Алтона Фицджеральда за то, что тот позволил мне получить доступ к последней воле и завещанию моего отца, даже больше, чем я боялась реакции моего мужа на мое исследование. Меня это вполне устраивало. Я не была готова объявить о своих выводах. Я все еще не была уверена в их последствиях. В конце концов, Алтон все еще заявлял о своем желании связать узами брака Александрию и Брайса. Он даже казался искренне обеспокоенным, когда мы только вчера узнали об ужасающем опыте Александрии.

Согласно пункту XII, если что-нибудь случится с Александрией до того, как она сможет выйти замуж за Брайса, и Алтон, и я останемся без доступа к активам Монтегю. Я предположила, что таким образом мой отец защищал своего младшего наследника.

Чего я не могла понять, так это почему Чарльз Монтегю II решил добавить это дополнение и почему он сделал это незадолго до своей смерти. Мог ли мой отец знать о жестоком обращении Алтона со мной и сожалеть о своих предыдущих решениях и вере, которую он оказал моему мужу?

Мой отец был гордым и решительным человеком, который в момент неуверенности относительно будущего своей любимой компании и активов заключил сделку с дьяволом, используя свою дочь и внучку в качестве залога. Сама возможность того, что в последние дни жизни моего отца он решил исправить эту ошибку, давала мне новое и необычное чувство силы. Просто, может быть, в кои-то веки Чарльз Монтегю понял, что его дочь и внучка важнее Монтегю. Возможно, он увидел монстра, которого помог создать, и с чувством страха перед тем, что может произойти после его смерти, Чарльз II пожалел о своем решении.

Новообретенное отцовское признание было омрачено мыслями о его кончине.

Я крепко держала бокал с вином, обхватив обеими руками чашу.

Шардоне из частной коллекции Монтегю плескалось в бокале, я задрожала. Было уже больше шести часов, но с тех пор, что обнаружила, я избегала своих обычных красных оттенков. Легкое белое вино не притупляло мои чувства, как красное. С новым знанием я не могла позволить себе скатиться в предыдущее предпочтительное состояние забвения. Однако, когда мои мысли закружились вокруг отца, я, казалось, не могла контролировать дрожь. Мне было холодно, несмотря на халат с длинными рукавами и мягкую накидку на ноги.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Больше не видя ухоженных лужаек, я старалась успокоить теории, которые яростно бомбардировали мой разум.

«Может, мне заказать Каберне?»

Я не хотела думать о возможности, которая осталась за пределами моего сознания: о том, что смерть отца не была результатом его возраста. Это не было результатом высокого уровня стресса. Возможно, только возможно, было более зловещее объяснение, и этим объяснением был человек, который спал рядом со мной почти двадцать лет.

Мне было бы трудно составить список лучших качеств мужа, но я никогда не думала об убийстве. С другой стороны, мой отец был виновен в том же преступлении, и Алтон всегда стремился подражать Чарльзу Монтегю.

Покачав головой, я поднесла бокал к губам и посмаковала уникальное сочетание Шардоне Монтегю. С оттенком цитрусовых и груши он плавно струился, его легкий аромат дразнил нёбо, но не делал ничего, чтобы прервать ход мыслей.

Я сделала еще глоток.

Я не могла думать о смерти отца. Вместо этого мне нужно было сосредоточиться на том, что он сделал в течение своей жизни, о дополнении. С тех пор как я покинула кабинет Ральфа, у меня возникало все больше и больше вопросов. Я планировала навестить Стивена, как только Алтон снова покинет город. Я хотела знать, кто и когда, на протяжении всех этих многих лет, просматривал завещание. Во всех наших со Стивеном исследованиях я забыла хорошенько взглянуть на учетный журнал. Я также хотела знать, у какого судьи в Саванне хватило мужества отказать моему мужу в просьбе аннулировать дополнение. Я бы хотела, чтобы этот судья был на моей стороне.

Еще один вопрос, который не выходил у меня из головы: как доказать причастность Алтона к срыву свадьбы? Я была убеждена, что Александрию намеренно уговорили посетить «Дель-Мар» на той же неделе, что и Леннокса Деметрия.

Моя теория вращалась вокруг Орена.

Со временем Алтон стал делать намеки, обвиняя меня в неверности. Хотя я была уверена, что его подозрения вызвала собственная распущенность, он не раз упоминал Орена Деметрия. К счастью, у Алтона никогда не было доказательств. Наш роман был единственной попыткой, которую мне удалось успешно скрыть от Алтона. Наши встречи были хорошо спланированы и организованы. Всякий раз, когда эта тема поднимала свою уродливую голову, моей очевидной защитой была реакция Алтона на ночь в Нью-Йорке после того, как мы с Ореном только поговорили. Зачем мне после этого рисковать гневом мужа?

Насколько Алтону было известно, я никогда ему не лгала. Во многих отношениях он считал себя выше моего обмана. Великий Алтон Фицджеральд не понимал, что я училась обману у лучших.

Когда я, наконец, разорвала отношения с Ореном, это было по одной причине: я хотела от него большего — его общества, его обожания, его любви. Я хотела жизни, не похожей ни на что, что когда-либо знала. Я хотела этого больше всего на свете.

Каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждая встреча были всего лишь песчинкой, заполняющей песочные часы моей жизни. С ним я больше не была пустой. Когда отдельные зерна начали накапливаться, потребность быть с ним стала всепоглощающей.

Когда мы были в разлуке, я думала о нем и о том, как его голубые глаза сканировали мою душу. То, как он смотрел на меня, было чем-то большим, чем сканирование моего тела. Орен Деметрий видел меня изнутри. Он знал мои сокровенные мысли, иногда даже раньше меня. От его голоса у меня по спине бежали мурашки. Даже при воспоминании о его теноре у меня начинало покалывать кожу. Его прикосновения не были похожи ни на одно из тех, что я когда-либо испытывала. Мастер своего дела, Орен никогда не брал, но отдавал так, что я жаждала большего.

Я почти согласилась на просьбу Орена, оставить Алтона, поместье Монтегю и все, к чему я стремилась в своей жизни. Он предложил мне дом и жизнь — не только мне, но и Александрии тоже. В объятиях Орена я больше не заботилась о своем наследии и обязанностях. В его объятиях я была просто женщиной, влюбленной, любимой.

Такая простая концепция и в то же время такая чуждая.

Я больше не могла сопротивляться. Это должно было прекратиться.

Если бы я провела еще одну секунду в его объятиях, или еще одна песчинка упала бы в кучу на дне моих песочных часов, чаша весов бы безвозвратно накренилась.

Это толкнуло бы меня через край.

Я не могла этого сделать. Мои обязанности кричали на меня из могилы голосом отца. Поколения Монтегю нуждались во мне, чтобы не сбиться с курса. Мы все слишком многим пожертвовали, чтобы поддаваться эмоциям.

И все же в течение этих лет обмана я чувствовала, что Алтон знает. Не сознательно — он бы избил меня еще сильнее, чем раньше — а интуитивно. Вот почему я полагала, что он рассуждал так, будто Александрию может привлечь Леннокс. На мой взгляд, это была последняя попытка с его стороны, но, поскольку часы продолжали тикать, отчаянные времена требовали отчаянных мер.

Мои теории основывались на вере Алтона в старую пословицу: «Яблоко от яблони недалеко падает».

Его ставка выиграла.

Теперь все, что мне нужно сделать, — это доказать его причастность. Мой следующий визит к Гамильтону и Портеру включал приватную беседу с Натали, секретаршей, которая упомянула «Дель-Мар» Александрии.

Следующий глоток шардоне застрял у меня в горле, цитрусовый аромат больше не был гладким, скорее грубым, он отказывался опускаться, сопровождаемый ревом голоса мужа.

— Аделаида! — Он повторил мое имя, сначала тише, потом громче, приближаясь к библиотеке.

Сознательно я заставила себя проглотить жидкость, пытаясь выключить фотографии на телефоне и обрести голос.

— Я здесь.

— Какого черта ты сидишь здесь в гребаной темноте?

Комната наполнилась светом, когда он нажал на выключатель. Моргнув от яркого света, я сунула телефон под плед и встала, чтобы встретиться с ним. Я понятия не имела, что случилось, но когда он вошел, библиотека наполнилась облаком ярости, которое сопровождало его.

Поставив бокал на ближайший столик, я обхватила свои внезапно похолодевшие руки, пытаясь скрыть, что дрожь возобновилась. По тому, как встали дыбом волосы у меня на руках, я сделала вывод об одном — он знал о моем визите к адвокатам. Я вызывающе вздернула подбородок и попыталась вспомнить опровержение, которое планировала в качестве оправдания. Однако мысли покинули меня, когда он продолжил свою тираду.