На поверхности

Воспользовавшись тем, что в доме никого нет, я направилась прямиком на кухню.

В воздухе витал аромат хлеба и бульона, в котором ощущалось несметное количество трав, поэтому, позволив своему носу направлять меня, побрела к помещению, которое было чем угодно, но только не сердцем дома.

Стерильное, с нержавеющей сталью повсюду — от прилавков до электротехники — это было не то место, где, как мне казалось, Дженис чувствовала себя комфортно. Ей больше подходила кухня в деревенском стиле с гладкими дубовыми столешницами и печью, которая все время заставляла бы ее ругаться, потому что никогда бы не работала.

Эта кухня была для нее слишком современной, даже если блюда, которые она здесь готовила, прекрасно выглядели и были достойны ресторана.

Полагаю, это было похоже на то, как если бы Гордон Рамзи переехал в крошечный дешевый ресторанчик, подающий лапшу Рамэн.(Прим. перев.: Гордон Рамзи — британский шеф-повар, ресторатор, телеведущий и писатель, основал свою глобальную ресторанную группу GordonRamsayRestaurants, один из самых известных и влиятельных поваров Великобритании; Рамэн — блюдо с пшеничной лапшой, фактически представляет собой недорогое блюдо быстрого питания).

Я знала, что Питер и Дженис копят деньги на небольшой отель на побережье штата Мэн, и я точно знала, как он будет выглядеть. Словно игрушечный домик, изнутри он будет наполнен безделушками, кружевами, салфетками и всеми теми девчачьими вещами, которые Дженис обожала, а Анна, придерживающаяся минимализма, ненавидела.

Хотя Дженис и не вписывалась в этот кошмар из нержавеющей стали, ее еда была чертовски вкусной, и мой голодный желудок, заурчавший от аппетитных ароматов готовящейся еды, выдал мое присутствие.

Дженис подняла свой взгляд и тут же улыбнулась, увидев меня. Она не была красавицей, но ее улыбка делала ее такой. У Дженис были ярко-голубые глаза, волосы пшеничного цвета и круглые щеки, которые всегда были ярко-розовыми. Она всегда носила старомодный передник, даже если под ним были штаны для йоги, и она делала самые лучшие брауни, которые я когда-либо ела в своей жизни.(Прим. перев.: брауни— квадратные шоколадные пирожные с грецким орехом).

— Привет, маленькая чемпионка! — радостно воскликнула она, заключая меня в крепкие объятия.

Засмеявшись, я сжала ее в ответ так же крепко, как и Питера.

— Вчера у меня был напряженный день, — пробормотала я.

— Хочешь поговорить об этом? — спросила она, приподняв брови.

Прикусив губу, я кивнула, мне было трудно смотреть ей в глаза. У меня никогда не было женщины постарше, с которой я могла бы поговорить о таком личном. Я имею в виду, что, вероятно, могла бы поговорить с Эммой, но мне всегда казалось, что она слишком занята, и я не хотела обременять ее своими проблемами. Анна абсолютно не была в этом заинтересована, но Дженис? Я знала, что она мне поможет.

— Хочешь мороженое или свежеиспеченное печенье? — спросила она, все еще глядя на меня сверху вниз.

— А можно и то, и другое? — нерешительно спросила я, и Дженис подозрительно на меня прищурилась — она знала, что я не ем вредную пищу. Ну, я, конечно, хотела, но не могла. Мое тело было машиной, и, к сожалению, мне приходилось постоянно заправлять его правильной едой, иначе последствия в виде ухудшения результатов в воде не заставили бы себя долго ждать.

— Хорошо, это будет мороженое с печеньем. Присаживайся.

Я уселась за большой квадратный кухонный стол с восемью табуретами, стоящими вокруг него. Я часто сидела за ним, пока Дженис готовила, и Питер обычно присоединялся к нам, когда не был занят работой. Он был не только водителем, но также ухаживал за садом и выполнял другие поручения по дому.

Когда Дженис достала печенье и мороженое и принялась готовить угощение, я поняла, что не могу ждать, мне нужно было срочно выговориться.

— Я ездила в свой район, в котором выросла, — выпалила я, не дожидаясь, пока Дженис сядет.

— Ты родом из Форт-Уэрта? — Глаза Дженис удивленно распахнулись.

— Ага, — кивнула я. — Я-я не собиралась туда ехать, но мне просто нужно было это сделать. Я была взволнована и нуждалась в ответах.

— Ты получила их?

— В большем объеме, чем ожидала. — Я сглотнула. — Моя мама не умерла, Дженис. Она жива.

— Я знаю, дорогая, — вздохнула Дженис и, протянув ко мне руку, похлопала ею по моей. — Это было в твоем досье. Роберт предупредил всех нас, что ты не знаешь правды.

На секунду я просто застыла, открыв рот.

— Зачем он это сделал? — воскликнула я. — Почему просто не сказал мне?

Во мне вспыхнул гнев, образуя грибовидное облако в душе, но несмотря на это я знала, что не могу винить Дженис.

В этом не было ее вины.

Дженис взяла меня — чужого ребенка, ребенка убийцы — под свое крыло, не порицая, и я знала, что в этом дерьмовом мире, в котором мы жили, если бы люди знали то, что знала она, они осудили бы меня.

Я закусила губу, не зная, как себя чувствую. Какая-то часть меня хотела плакать. Но мама не заслужила той участи, что выпала ей, поэтому у меня не было времени для слез и растерянности.

— Я собираюсь разбогатеть, Дженис. Я собираюсь заработать миллион и вытащить ее из тюрьмы.

Мой гнев нисколько ее не удивил.

— Ешь, — протянув руку, она вручила мне мороженое, уложенное между кусочками печенья.

Мои губы сжались, но я приняла угощение.

— Он избивал ее, — прошептала я. — И он избивал меня.

— Поэтому твоя мама это сделала? — поинтересовалась Дженис невозмутимо, словно спрашивала у меня рецепт торта.

— Да. Леди, с которой я говорила, сказала то же самое.

— Ну, тогда не могу сказать, что виню ее, — сказала Дженис, поджав губы.

На этот раз мои глаза наполнились слезами. Я хотела, чтобы кто-то помог ей. Моя бедная невиновная мама. Она не заслужила такой судьбы, и я должна была верить в то, что шла по этому пути не только для того, чтобы обрести Адама, но и для того, чтобы вытащить ее из жизни, которая была хуже смерти.

Странствия были у нас в крови.

Цыгане не должны были оставаться на одном месте слишком долго. Наши идеалы были другими, они внедрялись в нас веками, делая нас кочевниками с колыбели.

Я не могла себе представить, что чувствовала моя мама, запертая в клетке…

— Я хочу ее увидеть, — прошептала я.

— Не хочу охлаждать твой пыл, но это может быть не так просто. Возможно, она не захочет тебя видеть, — мягко предупредила Дженис, и откусила кусочек своего печенья с мороженым. — Сначала напиши. Посмотри, что она ответит. Думаю, тебе должны прислать приглашение на посещение. Ты не можешь приехать туда без предупреждения и пытаться навестить ее так, словно она лежит в больнице, дорогая.

Я ненавидела ее правоту, и когда нетерпение охватило меня, липкое мороженое, тая, начало стекать по моим пальцам, но меня не интересовала сливочная субстанция. Во всяком случае, не в качестве еды. Странно, но это зрелище напомнило мне о прошлой ночи.

— Можете отвести меня в аптеку? — прошептала я, уставившись на белую жидкость, испачкавшую мою руку.

Дженис удивленно приподняла брови, и я не могла винить ее. Мы перешли от разговора о моей матери к необходимости начать устранение последствий потенциально взрывоопасной ситуации.

— Зачем? — спросила она, нахмурившись.

— У меня… У меня был секс прошлой ночью.

— Что? — напряглась Дженис.

Я пожала плечами.

— Вы ничего не использовали?

— Я знаю парня. Он чист, — пробормотала я.

Дженис, испустив болезненный стон, с шумом уронила свое лакомство на тарелку.

— Как ты могла быть такой безрассудной, Тея?

Мне не нравилось то, какой разочарованной она выглядела. Я предпочла бы, чтобы она злилась на меня, называла меня глупой и шлюхой.

Вместо этого ей было больно. Потому что я была глупой.

— Я люблю его, — закусив нижнюю губу, прошептала я.

— Это был твой первый раз? — осторожно спросила она.

Поймав ее взгляд, я кивнула, и она, вздохнув, похлопала меня по руке липкими пальцами.

— Мы съездим в аптеку сегодня днем.

— Спасибо, Дженис.

Я почувствовала себя лучше от того, что поговорила с ней, от того, что открыла правду кому-то еще, кроме Адама. На секунду я задумалась, рассказал ли Роберт Адаму о моей маме, но нет, его удивление казалось искренним.

Боже, меня так тошнило от взрослых, которые управляли моим миром.

Я готова была жить, заниматься своими делами, распоряжаться своей жизнью так, как хотела.

Но, если что-то и было ясно на сегодняшний день, так это то, что я любила Адама так сильно, как никогда в жизни. Я больше не чувствовала, что умираю внутри, когда думала о нем. Конечно, горько-сладкая печаль присутствовала, но это была не та глубокая, разъедающая кости боль, которая заставляла меня чувствовать, будто меня съедает рак, от которого не было лечения.

И второе — до сих пор моей единственной целью было плавать. Проводить в бассейне как можно больше времени. Вот где была моя свобода, где я могла странствовать и где никто меня не беспокоил.

Теперь плавать и тренироваться я буду с определенной целью.

Я не смогу заработать деньги, которые нужны для освобождения моей мамы, не сосредоточившись на победе и достижении большого успеха.

Я должна разбогатеть и сделать это быстро.

Тренер был прав — ничто не длилось вечно, и время моих достижений приближалось. Будущее манило меня такими яркими перспективами, что они казались жарче солнца, и это должно было подстегнуть меня, потому что, черт подери, моя мать не собиралась гнить в тюрьме следующие восемнадцать лет.

Только через мой труп.