Его Искушение

Глава 45

Дни текут, все становится немного иным, а Каца я перестаю воспринимать врагом, желающим отнять у меня свободу. Мы часто с ним разговариваем. Я ловлю себя на том, что он умен и его приятно слушать. Кровавый всегда говорит по-существу, логичен, но больше всего мне нравится валяться с ним в одной постели.

— Иван, ты изменился.

Проговариваю, уткнувшись в плечо мужчины, который поворачивает ко мне голову, убирает прядку с моего лба и смотрит пристально.

Совсем нестрашные у него глаза, наоборот, я все время хочу смотреть в них, улавливать то, что они передают вот в такие моменты, как сейчас, когда я просто лежу в объятиях Каца и на сердце как-то спокойно.

— Я не менялся, Аврора, ты просто перестала все видеть через призму собственных сомнений и страхов.

Улыбается краем губ и опускает широкую ладонь мне на живот, щекотно становится, и я начинаю дергаться, пытаясь отстраниться.

— Живот еще совсем плоский, ты ничего не почувствуешь.

Смотрит мне в глаза внимательно, больше не улыбается и отвечает серьезно:

— Я чувствую, Аврора, инстинкты работают. Ты моя женщина. С первой секунды, как увидел, щелкнуло и не отпустило, и с каждым мгновением рядом с тобой это чувство только крепнет. Я бы рад все переменить, быть другим, но жизнь у меня сложилась так, как сложилась. Не ищу оправданий. Их нет. Лучше бы было для тебя не встречаться мне на пути, но ты носишь под сердцем моего сына и ничего изменить нельзя.

— Может, все же дочь, господин Кац?

Улыбается и в глазах грусть-тоска просыпается, идет бликами в белесой круговерти.

— Пообещай мне, Рори, если так случится, что меня зацепят, ты родишь моего сына и назовешь его Дмитрий.

— Димитрий?

Произношу непривычное имя, катаю его на языке.

— Да, а если будет дочь, то Мария…

— Иван…

Короткий мах головой, и я замолкаю, сердце в груди сжимается, когда Кац улыбается грустно и чуть прикусывает нижнюю губу.

— Назови так. Как дань памяти моим родителям.

Отворачивает от меня голову, взгляд фокусирует на стене, словно вглубь себя смотрит.

— Все у тебя будет хорошо, моя куколка, я сегодня подписал бумаги на твое имя. У тебя теперь фонд с очень крупной суммой на нескольких счетах. Твоя мечта станет явью. Ты теперь будешь помогать. Может, это и есть твое предназначение по жизни. Давать второй шанс… Ты стала для меня этим самым шансом, а я думал, что все.

Порываюсь к нему, переплетаю наши пальцы и заглядываю в глаза.

— Нашего сына будут звать Димитрий, Иван, ты сам назовешь его так. Ты!

— Кто же знал, что девочка под заказ принесет свет, яркий луч забытого в мою жизнь.

В моих глазах закипают слезы. Цепляюсь руками за мощную грудную клетку мужчины, чувствую ровное биение сильного сердца.

— Почему у меня чувство, что ты… что ты… ты можешь погибнуть, да? Ты ведь никогда не лжешь, скажи мне.

— Большая игра идет. Огромные деньги замешаны и интересы многих, а я мешаю. Легче согласиться, уступить, как советует Серебряков, но я никогда не пойду на тот беспредел, который мне предлагают. Все же я не до конца изгнил.

Не понимаю, как начинаю рыдать, захлебываюсь слезами.

— Ваня…

Поднимает мое лицо, заглядывает в глаза.

— Я сделаю все, чтобы ты и мой ребенок были в безопасности, пойду на все, просто запомни, Рора — ты лучшее, что случилось со мной за все время, и если однажды я не вернусь, помни это и живи дальше. У тебя есть ради кого жить, у тебя будет и дело, которым ты мечтала заниматься.

— Что же ты такое говоришь?!

— Я говорю, что ты свободна. Разве не этого ты хотела, считала мой дом тюрьмой, разве не прав?!

Бью его со всей силы, даю пощечину, вкладывая в нее все негодование, всю боль.

— Не нужно мне ничего, Ваня! Ничего! Слышишь?! Я не кукла, не игрушка, которой ты попользовался, а теперь делаешь одолжение и отсылаешь от себя!

Хватаю его и кричу, рыдая.

— Аврора…

— Мне ты нужен, Ваня! Чтобы живой был, чтобы бесил постоянно, и чтобы вот так в одной постели лежали и говорили обо всем. Живой ты мне нужен, потому что… потому что…

Закрываю лицо руками, отворачиваюсь и плачу. Что за жизнь у него такая, что имея все, он простого счастья себе не позволяет…

И затихаю, когда слышу глубокий голос:

— Мои родители погибли, когда я еще ребенком был, на моих глазах все случилось, в ушах крик матери предсмертный до сих пор стоит.

— Ваня, я…

— Вокруг меня смерть все время пирует, сколько я себя помню, отнимая всех, кто дорог…

— Иван, мне так жаль…

— Послушай. Я обещаю тебе, никто, ни одна тварь, пришедшая хоть из самого пекла, не сможет дотянуться до моей семьи, до тебя, до вас… Я этого не позволю.

Вскидываюсь, смотрю в такое красивое бледное лицо своего мужчины и меня оглушает его тихое признание.

— Я полюбил тебя, Рори, полюбил… хоть и думал, что для этого у меня сердца нет…

— Так выживи, Иван, ради своей семьи, ради меня, ради нашего ребенка.

Кивает, словно решение принимает, широкие брови на переносице сходятся.

— Я сделаю все и даже больше. Сдохну, в ад спущусь, но второй раз семью свою отнять никому не позволю.

Прикусываю губу, дрожу, мне больно за него, за нас, за то, что все неправильно и, наконец, меня оглушает еще одним признанием.

— В моем сейфе лежат документы. Это конфиденциально.

— И ты скажешь мне, что там?

— Да, потому что содержимое касается тебя.

— Что я должна знать?

— Ты теперь Кац, Аврора. У тебя моя фамилия.

Мои брови взлетают, а рот распахивается в удивлении прежде, чем я, наконец, выговариваю:

— Что?! Как?!

— Легко.

Мотаю головой в шоке.

— И кто я теперь тебе? Племянница? Дальняя родственница?!

Меня раздирает нервный смех, все кажется шуткой, но Иван серьезен и ответ его как пуля, пробивающая цель.

— Нет. Ты моя жена.

— Ты чертов псих!

Кричу, вырываюсь, вскакиваю и накидываю на себя тоненькую сорочку, вряд ли могу скрыть свою наготу от Ивана, но одетой легче.

— Не слышал, что иногда люди делают предложение?! Ты никогда не оставляешь выбора…

Все нутро выворачивается наизнанку, когда смотрю в его белесые глаза. Раньше казались пустыми, не так это. Там душа есть, чувства и боль одинокого раненого зверя. Мальчика, когда-то потерявшего все, всех, кого любил. Иван похоронил и себя вместе с близкими, выкорчевывал чувства, чтобы выжить в том пекле, в которое его забросило.

— Я не привык задавать вопросы в том случае, когда знаю, как нужно действовать.

Он прав, его нельзя оправдать, но жизнь все выстраивает по-своему, и я вижу, как ему сложно, чувствую в нем надрыв и нечто такое, что он скрывает, что нависает над его головой черными тучами.

— Что это все означает, Иван?

Вопрос проговариваю на удивление ровным голосом.

— Предосторожность. Об этом в курсе только Монгол. Все в тайне до поры до времени.

— Я ничего не понимаю!

— За мою голову назначена цена. Очень высокая.

Ухмыляется…

— Но мы еще повоюем, куколка, не стоит меня списывать со счетов, но ты… Что бы ни случилось, я хочу знать, что ты будешь под защитой и в сохранности. Я мог не раскрывать тебе истинного положения вещей, не хотел пугать тем, что теперь ты Кац…

Прикладываю пальцы к вискам, чувствую противоречие в его словах и заглядываю в лицо, сухое, непроницаемое.

Он говорил о свободе, о том, что я теперь свободна, а сам связал меня узами брака, не понимаю, хотя…

Вскидываю голову, он… он… отдает мне все, дает защиту на все случаи… предосторожность… Догадка. Болезненная. Выворачивающая сердце наизнанку.

— Я не хочу, Ваня, мне не нужно это. Не хочу ни богатства, ни положения тайной фейковой жены. Мне просто нужен ты, чтобы был рядом…

Обнимаю себя руками, на душе так тяжко…

Не глупая, понимаю, раз Кровавый идет на такой шаг, значит… он предполагает худший исход.

Окидывает пространство взглядом и вдруг произносит невпопад:

— Этой берлоге нужна женская рука, не находишь?

Киваю.

— У тебя, как в отеле, кажется, что не обжито даже.

— Вот и займи себя делом. Это твой дом, меняй все, что захочешь, Аврора.

— Не уходи от темы. Ты делаешь это, потому что думаешь, что не выживешь, да?! Так, выходит?! — выпаливаю и застываю, потому что он не отрицает, смотрит твердо, прямо.

Непоколебимый. Невыносимый. Умеющий принимать удар от жизни и стойко выносить все, через что ему приходится проходить.

Слезы катятся из моих глаз.

— Просто живи, Иван, живи, будь рядом с нами, ты не можешь меня бросить, нас бросить! Это предательство!

Наверное, в моем голосе слышна мольба. Плевать.

Поднимается. Спокойный сейчас на редкость, решительный, приближается ко мне твердой поступью, абсолютно не смущаясь своей наготы. Красивый до невозможности.

Отвожу взгляд, поднимает лицо за подбородок и смотрит прямо в глаза.

— Мужчина должен уметь принимать решения, Аврора. Однажды мой сын унаследует все, что принадлежит мне, он мой наследник.

— Однажды… — повторяю грустно.

— Я сожалею, Аврора, действительно раскаиваюсь в том, что ты попала ко мне. Жила бы своей яркой жизнью, забот не знала. Я виноват перед тобой, но не изменить уже ничего. Ты вошла в мой дом, и он стал твоим.

— Нет твоей вины, Ваня. Это судьба. Так было предначертано. Сошлись пути, и я… знаешь, я не жалею, мое сердце выбрало тебя…

Это признание я почти шепчу. Все это так волнительно, так невыносимо и больно. Смотреть на мужчину и разрываться от чувств, которые просыпаются. Только на грани потери приходит осознание, что не хочешь терять.

Привыкла к нему, приросла, словно сердце слилось воедино с его сердцем.

Помутнение это или нечто иное, но с первой секунды, стоя на крыше отеля, я пропала…

Проводит пальцами по моим губам, смотрит так, что душа разрывается.

— Странная ты, куколка, я тебе даю все, что имею, считай, свободу твою тебе возвращаю. Верно ведь говорят, нет человека и нет проблемы…

— Дурак. Какой же ты… Не слышишь меня. Не нужна мне твоя свобода! Я хочу тебя, Иван, хочу, чтобы ты жил. Сам сказал, что я семьей твоей стала…

Прищуривается, взгляд темнеет, дышит надрывно, словно ему больно, и я понимаю, что Кровавый сейчас, как загнанный в клетку зверь, он будет бросаться на прутья до собственной агонии, не сдаваясь, но не всегда человек, даже такой сильный, как Кац, способен победить стаю…

— Ты ведь все равно не согласишься на то предложение, не уступишь, как советует Серебряков…

Долго смотрит в мои глаза.

— Счастье должно быть чистым. Не такой ценой, Рори, не такой… Заставлять платить по счетам виновных одно, а то, на что меня подбивают, это иное… Беспредела я не допущу.

И такая мощь в этих словах, уверенность в своей правоте. А во взгляде твердость.

Кац не предаст свои принципы.

— Это все так ужасно…

Ахаю жалобно, надрывно, навзрыд, а он притягивает меня к себе, обнимает и сейчас Иван настоящий, без прикрас и маски отчужденности. Такой вот неидеальный, непростой, но… мой.

Притягивает к себе, обнимает и ласкает волосы, а я слышу, как у него в груди набатом бьется сердце, как колокола бухают неровным перезвоном.

Раненый, загнанный зверь, сильный и подбитый, но все равно не идущий на компромисс с совестью.