Его Искушение

Глава 49

Монгол

— Я хочу сделать Авроре подарок.

— Брат, ты с этой бабой поехал.

— Знаю.

Прищуриваюсь. Что-то мне не нравится.

— Господин Кац, мы рады видеть вас в нашем автосалоне, что предпочитаете?

Мужик скачет вокруг Ивана, а он рассматривает эксклюзивную машинку, ярко-алую.

— Прекрасный выбор премиального седана, я могу вам…

— Беру эту модель. Но тачка должна быть перламутровой.

— Очень сложно, господин Кац, это единственный экземпляр и…

— Так перекрась.

Ухмыляюсь. В одном мы с Кровавым похожи. Не любим болтунов.

— Все сделаем в лучшем виде!

— Я проконтролирую, Иван.

Смотрит мне в глаза.

— Не будь параноиком, Гун.

Помню, как тачку пригнали, сам осмотрел, проверил и ржал над чертовым бантом на капоте.

— Не мог я так лажануть, брат, не мог…

Руки в кулаки сжимаю. Прикрываю веки, чтобы собраться, а сам мыслями лечу в день, когда впервые увидел белокурую куклу на плече у шестерки. Девчонка в коротком платье, безбожно задранном, демонстрирующем шелковое белье на белоснежных ягодицах.

Скользил взглядом по длинным ногам и охреневал, что впервые Кровавому доставочка в таком потрепанном виде.

Пошел за ней в кабинет. Царапнуло нутро сомнением. Остался.

— Нашлась пропажа ваша, босс, — басит ищейка и девчонка падает к ногам Ивана, а у меня челюсть ведет от спазма. Так не должно быть. Реакции Кровавого просекаю. Ему не похрен.

Приглядывается к модельке, а я как пес след беру. Рассматриваю обвязанную ленточкой красотку, и почему-то грудная клетка свербит, словно кто-то изнутри когтями проводит.

Подаюсь вперед. Мне безумно нужно лицо ее увидеть. Потому что там, где сердце, печь начинает.

Иван ее волосы густые, пшеничные, откидывает и в глазах Царя бездна лютая раскрывается, водит по лицу ее пальцами и вопрос рокотом:

— Кто посмел?!

Златовласка молчит. Не отвечает, а я балдею от ее отваги. У таких, как мы с Кровавым, бывалые мужики раскалываются на раз, но девчонка упрямится.

И мне нестерпимо хочется самому в ее глаза заглянуть.

— Монгол.

Один взгляд и я понимаю. У Палача одна задача — линчевать.

А потом она голову поворачивает в мою сторону…

И меня сшибает. Грузовиком на скорости ударом в живот. Всего всмятку.

Грудная клетка не просто свербит сейчас, ее вывернули наизнанку и ребра выломали.

На меня накатывает лавина, гремучая, жуткая.

И я впиваюсь взглядом в черты ангела. Неописуемая красота. Непорочная. Чистая и в глазах бездонных, зеленых, вызов напополам со страхом и то, что не может не вызвать уважение — гордость. Несломленность.

Это фарфоровое лицо мне на зрачках отпечатывается, выжигается железом каленым по внутренностям и режет тонким лезвием, вспарывая кожу.

Девчонка рассматривает меня. Не так, как другие бабы.

Нет в глазах того, к чему привык.

Есть чистота, злость, непонимание.

Ощупываю взглядом ее всю, оставаясь безучастным внешне, только кажется, что чует что-то, сжимается вся, голову втягивает в плечи, а я смотрю на бледную кожу и на скуле след от удара, отпечаток, отдающий синевой.

На каплю крови смотрю, которая на месте ушиба запеклась.

На венку, что под бледной, почти прозрачной кожей пульсирует озверело.

Приказ Ивана ясен.

Мне он и не нужен вовсе. Отрываю взгляд от куклы. Поворачиваю голову в сторону трех мужиков.

Едва приподнимаю уголки губ в предвкушении и вижу ужас в глазах. Впитываю его. Привычно.

Ночь в подвале располагает к беседе по душам, и я понимаю, что впервые в логово зверя попала не та девушка.

Все выложил Флауэр. Он бы и прошлую жизнь вспомнил и ломать агентика даже не пришлось. Взглянул в мое лицо и всё, словесный понос накрыл.

И я узнал. Я понял, почему инстинкт среагировал.

Невинная душа в лапы зверю попала, за добро всегда карают.

Вот и девчонка с именем, символизирующим утреннюю зарю, попала в царство ночи.

Что-то тогда со мной произошло, переклинило. Видать, свое вспомнил…

То, что саднит и гложет до сих пор, не заживает…

А наутро не понял, как пришел в дом, увидеть ее хотелось еще раз, понять, что все в порядке с куколкой.

Не в порядке.

Замечаю тонкий силуэт, волосы длинные, шелковые и Серебрякова, нависшего над жертвой.

Падальщик тоже здесь.

— Отпусти. Ее.

Короткий приказ и Серебряков отрывается от куклы, с трудом взгляд отлипает, на меня смотрит.

— Палач. Тебе делать нечего, смотрю, подглядывать начал?!

— Иван. Отпустил. Ее. Отойди.

Короткие фразы даются с трудом.

Все тело пришло в боеготовность, как перед схваткой, где цель либо задрать противника, либо сдохнуть.

— Ты забываешься.

Кидает борзо. И я гашу ухмылку в краешке губ. Много на себя берет Серебряков. Перед бабой выкабенивается. Но пасует. Хитрый. Башка все же шарит.

Единственный кореш у меня Иван. Некровный брат, с которым этой самой крови океан испили напополам.

— Приказы Кровавого не нарушают. Серебряков. Она уходит. Сейчас.

Понимает. Шакал. Знает. Палачу никто не указ.

Кровавый для меня иная тема. В стороне ото всех.

И сегодня его не стало…

Прижимаю кулак к двери в ее палату.

Помню, как отбил куклу у очередного владельца, а сам смотрел ей в след и понимал, что для нее лучше держаться подальше от таких, как мы, и жить в своем хрустальном замке…

— Хозяин, какие приказы будут?

Голос одного из охранников за спиной возвращает в реальность. Распахиваю глаза. Слабостей не должно быть. Еще раз убеждаюсь в догмате, который мне вырезали изнутри, вбивали под кожу железными прутьями. Пока человек корчился в агонии, зверь крепчал, он поднимал голову, щерился и оскаливался.

— Что делать с женщиной?

Бросаю взгляд через плечо на застывших мужиков. Ухмыляюсь. Когда падают величины, когда умирают цари, на их место приходят новые. Они должны быть в разы страшнее, их должны уважать.

Нет. Не так. Палача боятся. Монгол линчует без суда и следствия. Кто выходил против меня, умирал.

Старая закалка. Давняя история. Прозвище, выросшее на кровавых семенах.

Прав был Иван. Брат предвидел все.

Прожигаю белесую морду взглядом.

— Конкретно тебе с моей женщиной делать ничего не придется. Жить-то хочется.

Опускает голову, отходит, а я опять на дверь смотрю. Когда она уходила из логова Кровавого, я думал, что больше никогда ее не увижу.

Золотоволосый ангелочек должна была исчезнуть навсегда, закрыть дверь навечно, но случилось невозможное — Иван захотел ее вновь.

— Удвоить охрану. С этого дня все, что принадлежало Кровавому, переходит в мое личное пользование. Наскучившая игрушка Каца тоже. Посмотрю, чем кукла взяла, что удержалась в постели чуть дольше, чем остальные. Смола стрелку забил. Готовимся. У меня другие взгляды на порт и развитие бизнеса. А теперь все по делам!

Решение проблем на лету. Оперативность. Концентрация.

— Мне жаль, Ава…

Неслышный шепот, действительно жаль, что пришлось поставить слежку и выяснять все. Ни пятнышка не нашел, как ни рыл. И разговор с матерью ее слышал…

Перед тем, как идти на казнь, она убеждала, что счастлива…

Сильная девочка. Не ошибся в выборе Иван.

Повеселило, когда кукла, увидев меня, превратилась в дикую кошку и расцарапала лицо.

Сам это позволил. Захотел увидеть ее чувства, ее отчаянность и пока она боролась, пока бледные щеки становились розовыми, а глаза пылали чистейшей яростью, я как ненормальный впитывал в себя красоту ее черт и запах. Невероятный. Чистый. И все внутри узлом и ядом, отравой в крови.

Потому что она выбрана Кровавым на свою погибель, потому что таким, как мы, чувства противопоказаны.

Меня выворачивало от противоречия собственных эмоций.

— За безопасность игрушки отвечаете головой. Девка уходит в мою собственность, а я не люблю, когда кто-то трогает мои вещи. Я ясно выразился?

— Да, босс.

Ну что же, Аврора…

Ведь хотел избавиться от тебя, дать понять, что на нашем с Кровавым пути слабости мешают. Эти слабости слишком уязвимы, они делают нас слабее, и брат спустил на меня псов.

За правду. За боль. За неизбежность.

Я знаю, что такое терять, ровно так, как предсказывал…

Таким, как мы, нельзя чувств испытывать. Любить нельзя. И вот сейчас она там. В палате. Оплакивает своего мужчину. Сама находится на волоске, подвешенная над пропастью.

Знал братан, все знал и поэтому клятву ей передал…

Сжимаю кулаки. Ее утрату и боль я через дверь ощущаю.

Фантомная боль — моя личная.

У Палача нет имени. Я похоронил его. Стер. Вытравил. Вырезал. Так легче. Жить без эмоций. И полыхать единственным, что держит — возмездие.

— Серебрякову звони. Вызывай на базар.

Последняя команда Бурому, и я поворачиваю ручку, захожу в палату.

Дверь отрезает всех, кто застыл снаружи. Псы на цепях.

— Ава…

Резко поворачивает голову в мою сторону, бледная, с потухшим взглядом зеленых глаз. Застываю, когда вижу хрупкую женщину на больничной койке.

Меня сейчас отравили, и отрава в крови плещется, захлестывает, потому что на нее смотреть больно.

Женщина названого брата, как проекция, как водоворот чувств, похороненных и уничтоженных собственноручно.

— Покричишь для меня, маленькая?

Я танцую на костях, все Кацевское под себя подгребаю, чтобы враги знали — Палач на трон сел.

И начну я с его женщины.