Его Искушение

Я нахожусь на грани, чтобы пустить весь план под откос и ворваться к ней, но держусь. В первую очередь ради нее.

А затем я слышу ее крик и столбенею…

Так кричат, когда невыносимо и этот крик складывается в мое имя. Именно сейчас я получил контрольный в сердце, мне пришлось собрать себя по кускам, когда к ее крику примешался плачь новорожденного.

— Аврора…

Я готов сдохнуть сотни раз за тебя, за свою семью, которую ты подарила мне в эту самую секунду.

И я действительно почти сдох, потому что она внезапно повернула голову и посмотрела в мою сторону, словно почувствовав меня.

Один взгляд глаза в глаза, как выстрел, как удар… Как глоток воздуха и счастья. Моя жизнь. Все, что для меня ценно там, за этой дверью, а я принес опасность к моей жене и новорожденному.

Лио идет судорогой, и я собираю себя по кускам, чтобы опять сломать и заставить себя уйти в тень, туда, где призраки снуют, обреченные на забвение…

— Иван…

Читаю по губам и даю клятву вернуться к самому дорогому, что у меня есть.

Она жизнь, я смерть.

Пока враги пируют, мое сердце, моя Аврора под ударом, а я порву любого за нее, за них, за свою семью…

Все она. Мой кислород. Моя брусника.

Инсценировать собственную смерть не так уж и просто, а заставить себя оставаться для всех трупом еще сложнее.

Ухожу окольными путями. Запрыгиваю в тачку и уезжаю в ночь. Уже зная, что выстою. Теперь у меня не одна причина жить. Их две.

Я взял заказ на себя. Не на Ивана Кровавого, а на безымянного киллера. Сработал через подставных лиц и прекратил охоту за Худым.

Среди убитых живых нет. Каламбур из слов, но по факту так. На меня никто не подумает. Ивана грохнули. Неизвестного киллера сняли.

Жить с мишенью на переносице привычно, но неприемлемо подставлять под удар ту единственную, которая стала всем. У меня был выбор без выбора. Либо действительно сдохнуть, либо переиграть противника.

Риск — дело привычное. Но рисковать ею — неприемлемо.

Нет меня. Нет и предмета для шантажа. Все просто. Все предельно просто.

И я дождался дня, когда Серебряков заключил мировую с Худым. Порт ушел новому хозяину и врата в штат открылись.

Так думал враг.

А где победа, там и праздник. Худой решил гульнуть на радостях.

Пути сбыта открыты, киллер на том свете, там же, где Кровавый. Можно и поснимать бронежилеты и закатить нехилую вечеринку, утопив все в разврате.

Худой имел слабости, как и все, а я изучил их досконально. Когда рыбка попадает на зуб акуле, последняя смакует и играет с жертвой, чтобы все чуяли мощь хищницы, сцапавшей жертву.

Иногда нужно проиграть, отдать, чтобы враги с мясом вырывали все то, что было твоим, драли империю на части. Садились на трон.

И среди всего бедлама только Монгол играл четко по схеме, позволяя Серебрякову сдаться, он уступил, как обещал, чтобы вытравить шакалов из их бронежилетов.

Игра. Вся жизнь рулетка. Что выпадет, никогда не знаешь. Можно лишь предполагать. А я всегда ставлю на красное.

Мертвые вне подозрения. Я жрал агонию, запивая болью, и смотрел в глаза Худого, когда он понял, кто стоит перед ним в белоснежной форме официанта.

Я улыбался, когда шакал брызгал слюной и орал, что лично видел мой труп. Трупом стал он за все, за всех. Долбаный торговец человеческими жизнями, распорядитель смерти.

Он подох от лезвия. Недаром мне дали кликуху “Кровавый”. Умение работать со скальпелем от отца. Все же мне было предначертано стать хирургом.

Когда последний враг был повержен, я сел на пол, лег на бетон под тяжестью собственных ранений, добраться до главаря оказалось сложно, пришлось умирать по-настоящему, ловить пули.

Но душа, вернее, то, что у меня осталось от нее, рвалась в клочья, потому что я был виноват во многом, грехов не пересчитать, но съедало меня лишь одно.

Я так и не увижу ее, их…

Не вдохну живительный аромат брусники, не прикоснусь к своей жене и так и не почувствую, что жив.

Где-то внутри меня, несмотря на все, живет мальчишка с перебитым хребтом, но не убитой верой в правосудие…

И как на повторе ее крик.

— Иван!

Возвращает вновь.

И я встаю, заставляю себя идти, не реагирую на боль, на прошивающие конечности стекла и металл, я стараюсь выжить хоть еще лишь раз, чтобы увидеть свою зарю, надышаться запахом куста, растущего на болоте.

И перед глазами она, как на ее грудь кладут новорожденного. Мое дитя.

Пытаюсь не наступать на поврежденную ногу, заваливаюсь в тачку и борюсь со тьмой.

Выбираюсь.

Завожу мотор и еду.

Никогда не боялся. Мне нечего было терять.

И в тот миг, когда понял, что люблю, пришло осознание, что уязвим. Аврора. Она тот рычаг, дерни за который, и зверь будет драть собственную грудную клетку, сжирать себя, только чтобы ей не навредить.

И опять нахожу себя у моего персонального лифта, ведущего в кабинет Цукерберга.

Я буквально вываливаюсь, как только открываются двери, и успеваю заметить бледное и шокированное лицо человека, знавшего моего отца.

— Ваня!

Кричит и бежит ко мне, наклоняется и я успеваю прошептать перед тем, как отключиться:

— Для всех я мертв.

Подмечаю, как старый друг кивает. Я не хочу, чтобы Аврора хоронила мужа во второй раз, а то, что выкарабкаюсь сейчас — шансы малы.

Может, и меньше тех заветных двух процентов.

Меня вырубает и даже истошный крик Авраама не заставляет поднять тяжелые веки.

— Реанимацию срочно!

— Больше с того света я тебя вытаскивать не буду! — рык Авраама сотрясает белоснежные стены кабинета, выходит на такие децибелы, что я думаю, все рамочки с регалиями на стене каким-то чудом не грохаются на пол.

— Цукерберг, ты хочешь, чтобы у меня перепонки лопнули? — ухмыляюсь беззлобно. Профессору многое позволено, он мне почти как отец.

— Нет, я хочу, чтобы ты перестал идти, как чертов гладиатор, на заведомую смерть. Я тебя еле спас, Иван. Ты клиническую смерть перенес. Хватит, Ваня.

— У меня не было другого выбора, профессор, я защищал свою семью.

Хмурится и снимает очки, отбрасывает их на стол и трет переносицу.

— Ты мне сына заменил, Ваня. Я не хочу больше копаться в твоих внутренностях и вытаскивать из тебя пули. Хватит. Завяжи со всем этим. Ты же выиграл свою войну.

Киваю. Выиграл. Вырвал право на жизнь для людей, которые значат все и даже больше.

— Есть еще дела.

— Какие?!

— Я жив. Это главное.

— Просто завяжи с этим, Ваня, хватит.

Киваю.

— Однажды, когда придет время, я так и сделаю, Авраам, но не сейчас.

Поднимаюсь из кресла, встаю в полный рост и смотрю на старого верного друга. Есть понятия еще в мире. И я не единственный, кто чтит закон, особый, чертов праведник, идущий по грешному пути.

Я бы переиграл свою жизнь.

Хотя нет.

Не переиграл, ведь тогда бы не случилось в моей судьбе Авроры.

— Долго еще будешь скрывать свое существование, Ваня?

— Нет. Я хочу увидеть жену и своего ребенка.

Разворачиваюсь и иду к лифту.

Много времени прошло. Враги перебиты. Те, кто праздновал победу, поднимали за здравие, а получилось, что за упокой.

Жму педаль газа и с трудом удерживаюсь, чтобы не вогнать ее в пол. Предвкушение, боль, нетерпение. Все чувства вышли из-под контроля.

— Аврора…

Произношу ее имя и улыбаюсь, тосковал. Дико. Безумно. Истосковался по ней, по ее голосу, по белоснежной коже и по кайфу, который она заставляет ощущать.

Чем меньше дистанция, тем больше сомнений в душе.

Я задолжал ей слишком многое.

Поймет ли? Сумеет ли простить?

Я уходил на смерть и проклятые два процента позволили мне выжить. Сожалею ли я хоть о чем-нибудь? Нет. Все было для того, чтобы золотоволосая красотка вошла в мою жизнь в роли очередного развлечения, а засела в сердце на всю жизнь.

— Я иду к тебе, родная, иду… — шепотом с губ.

Чудеса случаются даже у таких, как я. Выжил. Справился. Сумел отбить не только жизни самых дорогих людей, но и чудом не подох.

Ночь наступает, входит в свои права и выпускает демонов.

На улице дождь. Ливень. Страшный. Громыхает так, что вспышки озаряют ночную тьму и я подъезжаю к воротам, замечая высокую фигуру, стоящую прямо у створок.

— Не может быть… — ухмыляюсь, но затем просто останавливаюсь и выхожу к высоченному мужику, сканирующему меня своими желтыми глазами.

— Брат, — выговаривает сурово, и я отвечаю тем же:

— Брат.

Глаза в глаза смотрим. Общаемся молча и задаю вопрос:

— Давно понял, что я жив?

Усмехается.

— Профессионал твоего уровня редкость, Кац. Закралось сомнение.

— Аврора знает?

Отрицательно качает головой:

— Об этом она узнает от тебя.

Киваю. Ход мысли понятен.

— Почему здесь и сейчас, Палач?

— Расходимся, Кровавый. Время пришло. Я исполнил клятву, а ты выжил.

Смотрю в раскосые глаза. Чем-то Палач напоминает варвара. Дикого горца, живущего по своим понятиям и законам, которые завязаны на каком-то специфическом понятии чести и доблести.

— Теперь я тебе жизнь должен, Гун, — отвечаю ровно.

Усмехается, вскинув бровь, на миг превращаясь в того отвязного парня, которого я видел много лет назад.

— Она тебя ждет.

Не отвечаю. Смотрю в глаза друга. Равного. Того, кому доверил нечто большее, чем просто жизнь.

— Несмотря ни на что, Кровавый, твоя женщина ждет тебя. Даже смерть не смогла разлучить вас, больной ты ублюдок, — улыбается криво.

— Недаром мы венчались, — ухмыляюсь и Палач кивает.

— Прощай, друг. На этом все.

— Я должен тебе, Гун.

— Я запомнил, Иван.

Обходит меня и идет к тачке, а я смотрю вслед единственному человеку, который умеет быть преданным до последнего.

Черный внедорожник газует и мчит в ночь, а я прохожу внутрь и смотрю на свой дом.

В окнах давно не горит свет, но там та, которая стала всем, та, что подарила жизнь, та, ради которой я умирал, и та, благодаря которой я выжил…

Ливень бьет в лицо, стекает по волосам и заползает в глаза, а я все стою, не решаясь войти.

Впервые сомнение. А если не примет? Если не простит?!

Прикрываю веки, сжимаю руки в кулаки.

— Я приму любой твой ответ, Куколка.

Замираю и спустя секунду нажимаю на ручку входной двери. Легкие дерет, как при удушье, и сердце пропускает удары, рваные, неровные.

Мне место в аду, а не рядом с ангелом…

Моя Аврора, нежная и трепетная…

Я замираю, застываю и не дышу, ведь сейчас меня отделят одно крохотное мгновение от встречи с моим персональным раем.

Ее слово. Прогонит. Уйду.

Я задолжал ей право на выбор…

Я слишком многое ей задолжал…