Кровь и туман

Отчётливо понимаю, к чему именно ведёт Христоф, но в голове это никак не хочет складываться во что-то определённое. Оставили Власа в живых потому, что так надо было. Убей мы его, разве это можно было бы считать успешно законченной миссией?

— Знаешь, — произносит Христоф. Внезапно касается моего локтя, хотя я и так слушаю его очень внимательно. — Говорят, некоторые были рождены для того, чтобы встретиться и повлиять на судьбы друг друга. Может, вы с Власом — именно этот тип душ.

Я пожимаю плечами.

— Мысли подобного рода пугают меня, поэтому я стараюсь о них не думать.

— Пугают? Почему?

— Потому что это значит, что от меня совершенно ничего не зависит. Во время рождения мою историю создаёт судьба, а после я перехожу в распоряжение некой материи. Что мне остаётся?

— То, что идёт посередине, — отвечает Христоф. Ставит ладони параллельно друг другу и перпендикулярно земле, показывая небольшой отрезок. — Тебе остаётся жизнь, Слава. Да, твоя история уже написана, но ты в ней — единственная, кто имеет право на внесение правок.

— Ты мог бы быть отличным чьим-то другом, если бы не был одержим своими идеями, Рис, — говорю я.

Христоф поджимает губы. Странный блеск в его глазах заставляет меня напрячься.

— Не помню уже, когда меня в последний раз называли Рисом, — поясняет он свою реакцию. — И мне правда очень жаль, что ты умираешь.

— Думаю, тебе приятно будет узнать, что не все твои… — я откашливаюсь. Слово «творения» — это явно слишком для вполне реальных разумных существ. В конце концов, мы говорим не о монстре Франкенштейна. — Не все те, кого ты сделал химерами, представляют собой чистое зло.

— Они и не должны были этим…

— Не перебивай, — прошу я.

— Извини, — Рис хмыкает. Делает разрешающий жест рукой. — И продолжай.

— Я лично знаю одну… его зовут Антон, он преподаёт в штабе боевые искусства. Хороший мужчина. Живёт полноценной жизнью. У него есть друзья и… ребята, которые видят в нём пример для подражания.

— Вау, — протягивает Рис. Надо же, не скупое «хм», а хоть и неполноценное, но какое-никакое удивление. — Это… спасибо, Ярослава. Мне нужно было это услышать. И, кажется, тебя, в отличие от меня, так просто отпускать не собираются.

Рис кивает мне за спину. Едва я успеваю обернуться, как меня накрывают объятья и знакомый голос буквально кричит:

— Сумасшедшая!

Отстраняется. Бьёт кулаком в область ключицы так сильно, что я бы не удивилась, если бы кость дала трещину.

— Нина? Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я. А потом вспоминаю всё, что рассказал Рис, и протяжно охаю. — Ты умерла?

— Типун тебе на язык, Романова! — отмахивается Нина. — Ты же знаешь, я живее всех живых!

Глядит мимо меня на Христофа. Взглядом друг друга буквально испепеляют.

— Ларионова родственница, да? — брезгливо уточняет Рис.

— Допустим, — произносит Нина, подражая интонации собеседника. — А тебе какое дело?

Христоф разводит руками.

— Абсолютно. Никакого, — отчеканивает он.

И как-то меняется в лице. Становится понурым, отрешённым. Отходит в сторону, позволяя нам с Ниной побыть одним.

— Пошли, — Нина сразу хватает меня за руку и тащит прочь.

— Куда? — спрашиваю я, а сама то и дело оглядываюсь на продолжающего стоять на месте Риса.

Спиной стоит. Даже не видит, что мы отдаляемся. Крикнуть, что ли?

— Домой, куда ж ещё. А то гляньте на неё, умирать она вздумала!

— Я разве не уже?

— Да кто тебя отпустит? В тяжёлом состоянии ты, — Нина коротко хохочет. — Добро пожаловать в клуб, называется. При смерти, но не умираешь.

— Тогда ты что здесь делаешь?

— А меня срубило точно после тебя, спасибо нашей связи. Будто бы мало я намучилась, пока вы были в Волшебных землях!

От упоминания недавнего путешествия мурашки по коже бегут.

— И многое ты видела? — уточняю я.

— Достаточно. Жаль, что так с Власом получилось.

Я торможу и себя, и Нину заставляю остановиться.

— Что? — спрашивает она удивлённо. — В чём дело?

— Я не уверена, что хочу вернуться.

— Э-э-э, — протягивает Нина, округляя глаза. — Ещё раз хватит смелости повторить?

— Я не уверена, что… Нин, я пытаюсь научиться жить по-новому с тех пор, как стала стражем, но у меня совсем не выходит. А тут… теперь, когда я знаю, что жизнь после смерти вполне себе конкретная и не представляет собой вечные пытки, я думаю, что могу здесь остаться.

Нина спокойно выдыхает. Разглаживает складки на своём сарафане, и я только сейчас замечаю, что они у нас одинаковые.

— Смотри, — говорит она. — Я сейчас сосчитаю до трёх, и если ты за это время не скажешь мне, что это была шутка, я тебя ударю. Вот прям в лицо, Слав. Прям в нос. А у меня убийственный хук, чтоб ты знала.

— Нин…

— И сразу добавлю, пока ты глупостей не наговорила других: я не за себя прошу. Мы с тобой, конечно, уже и огонь, и воду прошли, но есть кое-кто, по кому твоя смерть с утроенной силой ударит.

Близнецы, думаю я. Мама. Артур.

— И они тоже, — кивком подтверждает Нина. Значит, четвёртое место позволяет читать мысли? — Я знаю, бывают времена, когда очень хочется опустить руки, но мы ведь уже на финишной прямой. Типа, поздно, что ли. Либо раньше надо было давать заднюю, либо уже не вариант.

— Тебе бы речи поддерживающие писать, — хмыкаю я. — Очень воодушевляет.

— А то! — Нина хлопает меня по плечу. — А теперь давай-ка вернём тебя домой.

Я оборачиваюсь, но больше не нахожу Риса. Мы ушли недостаточно далеко, чтобы он пропал из виду; значит, сам ушёл. Больше не нужен — так посчитала материя.

Не нужен… И правда. Но спасибо за помощь, Рис.

— Домой, — повторяю я.

Туда, где горячий душ, тёплая постель, вкусная еда и те, кто готов быть рядом даже в мои худшие дни. * * *

— И чего?

Доносится издалека. Слух фокусируется сначала на жужжании лампы, потом на голосе.

— И ничего, — второй. Не менее недовольный. — Всё. Дальше вы знаете.

— Да уж, история из разряда врагу не пожелаешь, — короткий смешок. — Надо было с вами идти!

Фырканье.

— И какой от тебя был бы прок?

— Ваши задницы бы охранял! — на пределе самоуверенности. Впрочем, ничего нового.

— Справились и без тебя, как видишь.

— Да уж, — скрип. — Вижу.

— Кое-кто тут, вообще-то, спит, — лениво ворочая языком, произношу я, когда мне надоедает слушать перепалку двух знакомых голосов. — На полтона потише нельзя?

Чтобы открыть глаза, приходится приложить неожиданно много усилий. Каждая клеточка тела ноет от боли, и вместе с ними стенаю и я, когда верчусь на месте и пытаюсь найти положение, в котором будет легче.

— Ты как? — спрашивает Ваня.

Первым на глаза попадается именно он. Нависает. Осматривает. Ещё и руками к лицу лезет, веки тянет, фонариком медицинским светит. Цокает недовольно, будто и правда что-то понимает.

— Эй, эй! Врач тут я!

Второй подлетает. Данька. Так рада его видеть, даже улыбаюсь, несмотря на боль.

— Приве-е-ет! — протягиваю.

И вдруг понимаю, что говорю как-то странно. С акцентом, что ли.

— Ты на обезболивающих, — поясняет Даня, видимо, прочитав непонимание на моём лице. — И на антибиотиках. Сейчас как пьяная.

— Просто замечательно.

Ёрзаю на месте, пытаюсь приподняться на локтях. Не выходит. Каждая мышца в теле ватная, неспособная не то, чтобы к сокращению, но даже к тому, чтобы просто поддерживать мои руки в приподнятом положении.

— Зачем так много-то? — спрашиваю я, со вздохом откидываясь обратно на подушку. — На что мне сила клятвы, в конце-то концов?

Даня с Ваней не отвечают. Мнутся, переглядываются.

— Большинство костей в моей правой руке превратилось в осколки, — говорит Даня. Его рука сейчас перетянута эластичными бинтами, но выглядит более-менее здоровой. — И клятва не справилась с этим полностью. — Я вижу, как нервно дрожат пальцы его правой руки, когда он растопыривает их, демонстрируя мне внутреннюю сторону ладони. — А это был всего лишь многочисленный перелом и трещины.

Всего лишь … От сочетания этой фразы и того, что идёт после, меня как-то странно передёргивает. А после — это гримасы. Близнецы не подражают друг другу, но в точности подхватывают настроение: грусть одного перетекает в грусть другого, а затем и в сожаление, и в испуг, и в желание всё исправить.

— Что со мной? — с опаской спрашиваю я.

Но голос вдруг твёрдый. Уверенный. Или то, что я пытаюсь принять за стойкость, является безразличием?

— Ничего, что могло бы позволить тебе делать такое страшное лицо, — раздаётся голос Бена.

Чтобы увидеть его, мне приходится повернуть голову в сторону. Нас разделяют прикроватная тумбочка и пустая больничная койка. Бен сидит на стуле, запрокинув на эту самую койку ноги. Выглядит… мягко сказать, не очень. Всё лицо в ссадинах, кровоподтёках. Он либо тормозил им, когда с идущего на всех парах поезда сходил, либо попал под каток — третьего не дано.

— А с тобой что? — фыркаю я. — Выглядишь паршиво.

— Ну, мы тут, в отличие от вас, в отпуск в Волшебные земли не отправлялись. У нас война в самом разгаре была.

Бен встаёт со стула. При упоминании Волшебных земель, в голове активизируется цепочка несвязанных между собой событий, которая ведёт меня к единому итогу: я позволила Власу остаться.

Поджимаю губы. Никогда мне, видимо, от этого ядовитого чувства уже не избавиться.

— Угадай, сколько времени нас не было, — говорит Ваня, переключая моё внимание на себя.

— Не знаю, — отвечаю я. Голос дрожит. Я откашливаюсь. — Пару часов?

— Ага, почти. Десять дней, если быть точнее.

— Чего?

— Сам в шоке.

Влас говорил, что время в Волшебных землях идёт по другому, но я и подумать не могла, что разница настолько велика.

— Погодите… Что с оборотнями? С Лизой, с Таем? Была инициация?

Ваня с Даней снова переглядываются. Не знаю, специально ли они это делают, но пугает всё то меня до чёртиков.

— Так, завязывайте уже, — я скидываю с себя одеяло. — Хочу видеть всё своими собственными глазами.

Хочу спустить ноги с кровати, но слушается только одна, правая. Левая так и остаётся лежать на мягком матрасе. Я, не отрываясь, смотрю на неё. На туго перевязанное бедро. Гипнотизирую. Пытаюсь заставить ногу пошевелить хотя бы пальцами, но всё тщетно.

— Что со мной?

Собственный голос в полупустом помещении медкорпуса отталкивается от стен и возвращается приговором. Ещё никто ничего не ответил, а я уже представляю себе все эти страшные диагнозы.

— Разрывы мягких тканей, — говорит Даня. — Сильные. Многочисленные.

— Гнори буквально оторвал от тебя кусок, чтобы глотнуть крови, — подключается Бен.

Я окончательно поднимаю корпус. От резкого движения всё плывёт перед глазами. Осторожно трогаю своё бедро. На ощупь никаких изменений, нога как нога.

— Благодаря участию одного из союзников штаба, тебе в экстренном порядке нашли донора и провели операцию.

— У меня, что, нога чужая? — слова дикие, с трудом в предложения составляются. И всё же я произношу это, потому что других вариантов я не вижу.

— Только часть.

— Ча… Это вообще возможно?

— Ты всё ещё задаёшь подобные вопросы после всего, что случилось? — скептически подмечает Ваня.