А. З.

32

— Дым? — взволнованно спросил Бузук, наблюдая, как вдали темнеет небо.

— Или туман, — предположил Жила.

Максим всматривался в просветы крон, но резь в глазах мешала разглядеть, какая напасть приближается к ним.

Бузук шумно втянул в себя воздух:

— Чем-то воняет. Дымом?

Жила опёрся ему на плечо, встал на носки и вытянул шею:

— Огня не видно.

— Конечно не видно! Далеко горит.

— Хорош менжевать. Это туман.

Бузук сморщился, словно его тело пронзила боль. Вдавил кулак в правый бок:

— Слышишь, трещит древесина? Говорю, там лес горит! Помнишь, на железке бензовоз полыхнул?

Треск, шипение и ещё какие-то непонятные хлопающие звуки становились всё громче.

Судорожно соображая, что это может быть, Максим пошёл к избе.

— Куда? — рыкнул Жила.

Максим указал на садовую лестницу:

— Оттуда лучше видно.

— Стоять! Я сам. — Жила подбежал к лестнице, вскарабкался на верхнюю перекладину. Держась за дверцу чердака, направил взгляд вдаль.

— Ну что? — спросил Бузук.

— Дым только над деревьями. Выше небо чистое. И дым какой-то… Это не дым, а фигня какая-то. Птицы, что ли?

— Залезь на крышу, — велел Бузук.

— Та ну… Тут всё прогнило.

— Хрипатый же залез.

Продолжая держаться одной рукой за дверцу, Жила повернулся лицом к избе, осторожно встал на край чердачного проёма. Изогнувшись в пояснице, взялся свободной рукой за ребро доски, лежащей на скате крыши. Кромка отломилась. То же произошло с другой доской.

Жила бросил обломок не глядя, через плечо, так невеста бросает на свадьбе свой букет подружкам.

— Сбрехал твой Хрипатый. Никуда он не залезал. А ты на меня убийство Шнобеля повесил.

Вдруг сквозь треск, шипение и хлопанье пробился писк: тонкий, звучащий на высокой ноте, которую с трудом улавливает человеческий слух.

— Это ещё что? — занервничал Бузук.

Жила хотел посмотреть себе за спину. Едва не потеряв равновесие, ступил на перекладину лестницы. Обернулся лицом к чащобе и, взирая поверх крон деревьев, пробормотал:

— Итить-колотить…

Лестница заскрипела… и развалилась. Сорвав дверцу с петель, Жила камнем ухнул вниз. На прямые ноги. Всем весом. И заорал во всё горло:

— А-а-а-а-а.

Максим и Бузук подскочили к нему, замерли в растерянности. Обе ноги Жилы сложились как у кузнечика. Вспоров штанины, из подколенных ямок торчали кости. Из одной раны хлестала кровь.

Перекрикивая истошные завывания, Максим велел Бузуку найти пару крепких веток и метнулся к кустам, за рюкзаком.

— Не вопи! — рявкнул Бузук на Жилу, а браток надрывал глотку, словно у него в груди не лёгкие, а бездонная бочка, наполненная воздухом.

Максим бросил рюкзак рядом с Жилой:

— Потерпи немного. — Расстегнув замок, достал из внутреннего отделения аптечку. Взглянул на Бузука. — Чего стоишь? Неси ветки.

Тот прокричал ему в ухо:

— Шум слышишь? Не к добру это.

Вытряхивая содержимое аптечки на землю, Максим прокричал в ответ:

— Приятеля видишь? У него открытый перелом обеих ног. Неси ветки и снимай куртку!

— Ему кранты! Айда в избу!

Жила извернулся и вцепился Максиму в рукава:

— Не бросай меня! — И опять заорал диким голосом.

Бузук попытался выдернуть ткань из пальцев братка, но тот держал Максима мёртвой хваткой.

Что-то крупное, чёрное шлёпнулось в лужицу крови, захлопало перепончатыми крыльями, поднимая фонтан красных брызг. Бузук отпрянул, Жила завопил ещё громче, срывая голос.

Максим оглянулся. Через бреши между лиственницами, сквозь кроны деревьев летела огромная стая чёрных как смоль летучих мышей.

— Бузук, помоги! — крикнул Максим и потянул Жилу к крыльцу, стараясь не думать, что тем самым причиняет ему нечеловеческие страдания.

Голени зэка вывернулись, словно крепились к коленям только кожей и удерживались штанами, и волочились по земле, оставляя кровавые дорожки.

Жила не выпускал рукава Максима и ревел благим матом. Из единственного здорового глаза катились крупные слёзы. Лоб блестел от пота.

Пятиться, согнувшись в три погибели, было крайне неудобно. Вдобавок к этому нагрузка на колено вызвала жгучую боль. Каждый шажок давался с трудом. До крыльца рукой подать, но расстояние казалось непреодолимым.

Максим остановился:

— Бузук! Помоги!

Очередная мышь с лёту впилась зубами в кровоточащую рану. Жила заорал во всю мощь своих лёгких.

Ещё одна мышь когтями царапнула Бузуку ухо. Он натянул куртку себе на голову и принялся разжимать пальцы братка:

— Отпусти его!

— Помоги тащить! — кричал Максим.

— Отпусти дружка! — кричал Бузук.

— Помоги!

— Отпусти!

И тут перед глазами Максима замелькал кулак Бузука, нанося удары приятелю в живот. Молниеносно, резко, яростно, вверх-вниз, вверх-вниз. Всё произошло так быстро, что Максим даже не успел отреагировать на ситуацию. Жила, умолкнув, выпустил его рукава. Щёлк, и залитый кровью клинок складного ножика нырнул в рукоятку, которую стискивал в кулаке Бузук. На животе Жилы, на спортивной кофте, вокруг множества колотых ран растекалось тёмно-красное пятно.

Отмахиваясь от мышей, Бузук затащил Максима на крыльцо. Толкнул его в полумрак избы, закрыл дверь. Обойдя висящего в петле Шнобеля — теперь он висел ровно, соблюдая законы физики, — Бузук повозился возле окна, прилаживая на место обломки тесины, выломанной Гвоздём. Заделав дыру между досками, устало опустился на табурет и выудил из-за пазухи фляжку:

— Выпьешь?.. А я выпью.

Снаружи, о стены постройки, хлопали крылья. Слышался писк. На чердаке шуршало и скрипело. Из щелей на потолке сыпалась солома.

— Что дальше, дружок?

Максим уселся в угол сбоку от двери, потёр колено.

— Молчишь, — произнёс Бузук. — Думаешь, я злодей. А я ведь жизнь тебе спас. Хотя о чём это я? Ты всё равно забудешь. Хорошие дела быстро забываются.

Наконец воцарилась привычная тишина.

Бузук плюнул на липкие ладони, вытер о штаны, достал из кармана пачку с последней сигаретой:

— Вурдалаки набили брюхо и присмирели. Думаю, надолго. Можешь уйти.

— Не боишься остаться один? — спросил Максим.

— Тот, кто не любит одиночество, — не любит свободу.

— О такой свободе ты мечтал?

Выждав пару минут — уйдёт Максим или останется, — Бузук спрятал пачку обратно, сложил руки на столе, уткнулся в них лбом и задремал. Выныривая из тревожного сна, моргал, пытаясь хоть что-то увидеть в полумраке. И снова смыкал веки.

Его разбудил странный звук, будто кто-то глухо и размеренно стучал по древесине: бумк… бумк… бумк… На фоне заколоченного досками окна темнел силуэт.

— Не стучи, дружок.

— Я не стучу.

Бузук почувствовал, как на лице стянуло кожу. Медленно повернул голову к двери и уставился на сидящего в углу Максима. Сглотнув ком в горле, так же медленно повернул голову к окну. Никого. Наверное, приснилось.

— Где это стучит?

— Вверху, — ответил Максим.

— На чердаке, что ли?

— Не похоже.

Подрагивающими руками Бузук вытащил из куртки спичечный коробок, чиркнул спичкой. Слабый огонёк выхватил из сумрака ноги Шнобеля. Висит чертяка, как и положено висеть висельнику.

Бузук поднял спичку к потолку. Ничего не заметив, начал опускать руку и остолбенел. На стене раскачивалась, подобно маятнику, тень Шнобеля. Отклоняясь вправо, дотягивалась до потолка — бумк ботинками о тесину. Совершала движение влево, достигала потолка — бумк.

Огонёк обжёг пальцы.

— Не могу больше. Не могу больше! — Вскочив с табурета, Бузук выбежал из избы, взглянул на растерзанное тело Жилы и уставился на закрытую дверцу чердака. — Дружок!

Максим спустился с крыльца. Проследив за взглядом зэка, щёлкнул языком.

— Кто её закрыл? — спросил Бузук и зыркнул по сторонам.

— Не знаю.

— Что за хрень здесь творится? Скажи правду, кто это всё делает?

— Не знаю, — повторил Максим.

— Чего ты добиваешься? Какую игру затеял?

Максим изогнул бровь:

— Я?

— Это какое-то шоу? Типа «Скрытая камера»? — Бузук крутнулся вокруг себя. — Не смейте надо мной насмехаться! Не смейте нас презирать! В тюрьме тоже сидят люди! Да, есть и нелюди, но таких мало. А вот людей с душой, с большим сердцем намного больше. Ведь попадая в тюрьму, человек нарушает всего одну или две божьи заповеди: «не убий» или «не укради». Ну а как же остальные заповеди? Почитай отца твоего и почитай мать твою, не прелюбодействуй… А как же другие грехи? Не жри в три горла, не ленись… Эти заповеди ежедневно нарушают вольные люди. Почему их не садят? А как же самый страшный грех — гордыня? Почему не дают пожизненные сроки гордецам? Почему вы выбрали нас, а не их?

Максим скривил губы:

— Не распинайся. Тебя никто не услышит.

Взял рюкзак. Хотел собрать лекарства, но они были запачканы кровью Жилы. Зато земля и трава чистая. Не испытывая ни страха, ни удивления, Максим сел спиной к кусту, лицом к избе.

Бузук указал на небо:

— Нас оттуда снимают? Да? — Расположился рядом с Максимом и проговорил возбуждённо: — Пойми, все мы люди, у каждого своя судьба. У кого-то она удалась. У кого-то она тяжёлая и непростая. Кто-то идёт по жизни с улыбкой, а кто-то страдает. Те, кому не повезло, с радостью поменялись бы местами с теми, кому всё легко даётся. И родители хорошие, и друзья правильные, и работа достойная, и все мечты сбываются. Думаешь, я просил бы хачика отдать мне розы, которые уже завяли, которые он всё равно выбросит… унижался бы перед ним, если бы мог отслюнявить сотку деревянных? Я бы с удовольствием поменялся местом с боровом, который при мне покупал охапку самых дорогих цветов. И ведь он брал их не больной маме, а какой-то банной девке с надутыми губами и деланными сиськами. Меня это заело! В итоге я на нары, а боров дальше шиковать. Ну да ладно, чего уж теперь. На всё воля божья.

— Оставь свои речи для суда, — произнёс Максим и низко опустил голову.

— В давние времена, когда преступников вели показательно по деревням, люди плевали в них, оскорбляли, кидали палки и камни. Но после того, как преступника осудили и отправили в тюрьму, эти же люди приносили ему еду и одежду. Потому что человек не должен страдать всю жизнь. Надо прощать людей, особенно тех, кто уже наказан.

Разглядывая свои ботинки, Максим напомнил Бузуку:

— Недавно ты говорил иначе.

— Я говорил о воровских законах, которые действуют в уголовном мире. Хирург предал нас — расплатился. Шнобель скрысятничал — расплатился. Гвоздя не назову крысой, он бы вернул фляжку с коньяком, но он тоже поступил не по понятиям и расплатился за это. Жила обозвал меня конченым уродом, хотя сам себя «опустил», когда пил и жрал после Шнобеля. Оскорбления прощать нельзя. А теперь внимание! Ты лгал нам всё время, но жив. Чувствуешь разницу? А всё потому, что ты из другого теста. Ты не один из нас и живёшь по людским понятиям, и должен отвечать по своим законам.

— А ты?

— Что я?

— Когда расплатишься?

Бузук скроил удивлённую гримасу:

— За что? За побег? За то, что прикончил братка? Знаешь, если сложить все мои отсидки, то получится, что я сижу почти тридцать лет. Ну подумаешь, ещё пяток накинут.

— А за паренька с ружьём сколько тебе дадут? — спросил Максим и прижал подбородок к груди.