Легенды старого Киева

Карты базарных "схованок"

В любом богатом на клады городе обязательно появляются карты с указанием, где, на какой улице, в каком доме, саду или колодце спрятаны сокровища. Как правило, значительная часть подобных карт — грубая или мастерски изготовленная подделка.

Продавались они из-под полы и на знаменитой Подольской толкучке. Наметанным глазом жулики выбирали покупателя. В основном это были гимназисты с мечтательным взором, еще не ветхие господа с полыхающими "от куража и азарта очами" и состоятельные, недоверчивые, но падкие на шальное богатство селяне.

Втюрить "шванковую карту" романтическим гимназистам и азартным господам в штиблетах жуликам не составляло особого труда.

А вот с "брюхатыми куркулями" приходилось долго возиться. Потому среди торговцев подделками считалось особым шиком убедить богатого селянина. Прямо на базаре для этого разыгрывалась целая "комедия" с участием нескольких "артистов".

Обычно подходил к приезжему опрятно одетый человек, по виду провинциальный учитель или мелкий чиновник, и тихо, будто пару дней ничего не ел, заводил разговор:

— Простите, что остановил вас и отнимаю время… Но в этой толпе мне не к кому обратиться… Я сразу почувствовал: вы истинный ценитель старины и всего изящного!..

Состоятельный селянин удивленно выпучивал глаза от таких слов, но, как правило, не отталкивал стеснительного, вкрадчивого незнакомца.

— Ну?! Шо надо?..

— Понимаете… Мне достались, волею судьбы, по наследству старинные карты Киева, на которых указаны места, где спрятаны сокровища. Вот, поглядите…

Незнакомец ловко выхватывал из-под полы сложенный лист старинной бумаги, боязливо озирался, совал его под нос селянину и шепотом пояснял:

— Это Аскольдова могила. От нее пять шагов к Днепру, а затем — одиннадцать шагов вправо, и — копать в половину вашего роста…

— И шо будэ, як выкопаты?..

Продавец карты от подобного вопроса жмурился, делал многозначительную паузу и припадал к уху собеседника:

— Золото Владимира Мономаха — вот что будет!.. По самым скромным подсчетам, его там на два воза наберется.

— А чего ж ты, шановный, сам не добудешь то золото? — отстранялся и смотрел с подозрением селянин.

— Вы на мои руки взгляните, — горестно отвечал владелец карты и печально сам взирал на свои, подозрительно синие, ладони. — Медомуколоботрантус — одним словом…

— Шо?..

— Неизлечимое разжижение костей, — обреченно пояснял торговец. — Этими руками не то, что выкопать яму, лопату поднять невозможно… К тому же, сударь, я сегодня должен отправиться на лечение в Мариуполь.

Но не так-то просто было прошибить тертого, зажиточного селянина.

Пока он сопел, разглядывал карту и синие ладони, пораженные загадочной болезнью, в игру вступал еще один "артист":

— Месье Непейвода!. Месье Непейвода!.. Как же так?! Это никуда не годится!.. Вы нарушаете нашу договоренность!.. — К торговцу и потенциальному покупателю подскакивал возмущенный господин. — Я, конечно, глубоко скорблю по поводу вашего неизлечимого заболевания, но ведь вы же обещали!..

Владелец карты в ответ гордо вскидывал голову, и глаза его еще больше наполнялись страданием, словно он собирался декламировать самые печальные стихи Семена Надсона.

Но вместо горестных поэтических строк звучал прозаически обвинительный монолог:

— Мне горько произносить это, но вы бесчестный человек, господин Мендельсон!.. Неделю назад вы приобрели у меня карту с обозначением клада у Лютеранского кладбища. При этом вы дали мне слово, что половину найденных сокровищ пана Вишневецкого передадите на содержание сиротского приюта. А два дня назад целый воз добытых вами драгоценностей отправлен из Киева в неизвестном направлении. Однако сироткам так ничего и не досталось…

От этих обличительных слов господин Мендельсон бледнел, хватался за сердце и сокрушенно бормотал:

— Простите… Простите, месье Непейвода… Я в самом деле совершил бесчестный поступок. Позарился на дом в Париже и на пятьсот десятин с винокурней под Херсоном. Мне теперь остается только…

Господин Мендельсон неожиданно обрывал свое покаяние, разворачивался и уходил — то ли кидаться с высокой кручи в Днепр, то ли стреляться, то ли вывозить киевских сироток в свой новый дом в Париже.

А ошарашенный недоверчивый селянин провожал горестную фигуру Мендельсона сочувственным взглядом.