Том 6. Под солнцем тропиков. День Ромэна

9. «Смеющийся Джек» и капустная пальма

Время шло. От могучих эвкалиптов легли на землю длинные тени. От теней почва пестрила, точно спина гигантской зебры. Две юркие фигурки, как муравьи во ржи, резали лес сложными зигзагами: через упавшие стволы, в обход пням и живым великанам, через ребристые корни, распластавшиеся по земле, подобно щупальцам осьминога. Дой-на трусил впереди звериной рысцой. Петька – гимнастическим маршем. Подружившиеся враги держали путь на север.

Поборов минутную растерянность, вызванную страшным сообщением дикаря, Петька так рассудил. Австралия велика. Если сравнить, так, пожалуй, намного больше европейской части Советского Союза. Искать похитителей Веры на воздушном ялике, мыкаясь над пространством в 7½ миллионов квадратных километров – задача не из легких. Задача, трезво рассуждая, едва ли разрешимая. Тем более, что дикаренок – вообще говоря, не трус – в частности, ни за что не согласится сесть со мной в ялик. А если согласится, то в дороге умрет от страха. Лететь одному – бессмыслица. Но и пешим порядком следовать за похитителями Дой-на отказывается. Он даже смотреть не хочет в сторону гор. Розыски в одиночку никуда не годятся. Итак, выход? Выход: следовать за Дой-ной в местожительство его племени и там завербовать себе в путеводители взрослого человека.

С такими мыслями Петька и трусил теперь, убегая вслед за дикарем от надвигавшейся на землю ночи.

Верхушки эвкалиптов перестали отливать багрянцем, – где-то там на западе солнце опустилось для подземного пути. Дикарь бежал, часто вскидывая глаза кверху, к синим бездонным провалам в потускневшей зелени крыши. Черная шапка ночи его пугала.

Совсем помрачнело вокруг, когда строгий лес остался сзади и буйная чаща тропических джунглей окружила двух беглецов. Здесь все сливалось в непроходимые, непролазные дебри, перепутанные лианами: мангровые деревья, на ходулях-корнях, фикусы-смоковницы с решетчатыми корневищами, пальмы – саговые, капустные и вьющиеся, древовидные папоротники, гигантские орхидеи и бамбуковая щетина с кронами в ферме индусских опахал. Но юный Дой-на так знал дорогу, как знал ее на своем пустыре Петька. Он смело нырял в темные норы сплошной зеленой стены, перепрыгивал или переходил вброд или переплывал многочисленные ручьи и речонки, балансировал с ловкостью канатного плясуна по зыбким трясинам болот, переходил большие озера без колебаний напрямик, по одному ему известным мелям, и при всем том скорость своей звериной рыси увеличивал прямо пропорционально наседавшей тьме.

Петька напрягал все свои силы и всю свою гордость, чтобы не отстать, и наконец взмолился. На его стенания Дой-на обернулся раз и молча продолжал путь с той же скоростью. Возмущенный таким отношением, Петька решил прибегнуть к радикальному средству. Он догнал дикаря, выбившись из последних сил, протянул руку к единственной части его туалета, к травяной веревочке на бедрах, и затормозил звериную рысь его на полном ходу.

– Побегали и хватит, – мотивировал он свой поступок.

Дикарь горячо запротестовал, пальцами тыча на сумрачное небо, на густую тьму под перистыми крыльями папоротников и на свой собственный желудок, наконец.

– Хватит! Хватит! – упрямо бубнил Петька, воображая, что и на австралийском языке существует такое слово. – Темноты я не боюсь, не маленький, а про желудок нечего говорить, когда слопали четыре фунта мяса. Довольно бегать. Спать. Будем спать, понимаешь? – он приложил ладонь к щеке и закрыл глаза.

Дикарь не давал своего согласия. Ночевка под открытым небом, вне человеческого жилья, его угнетала более, чем страх перед белокожим победителем. Желая настоять на своем, он вел себя, как капризный мальчишка: мотал головой, топал ногами, орал и брызгал слюной. Но и Петька был не из податливых…

Вдруг над спорщиками зашуршали листья, и сатанинский язвительный хохот потряс напряженную тьму джунглей. Хохот умолкал на короткие периоды и снова взрывался оглушительными пачками. Оба мальчугана, несмотря на разницу свою в окраске кожи, побледнели почти одинаково, только Дой-на лицом стал походить на молочный шоколад фабрики «Красный Октябрь», Петька же – на серую оберточную бумагу. Ожидая внезапного нападения, он инстинктивно сжал рукоятку револьвера. Спор прекратился сам собой.

– Орунча… орунча… – лепетал дикарь, ужасом поверженный наземь. От его желания продолжать путь не осталось и следа. (Вы не знаете австралийского языка, так я вам переведу: орунчей у австралийцев называется злой дух, бродящий по ночам и уничтожающий смельчаков, застигнутых ночью в лесу).

Что же мог предположить Петька, не верящий ни в чертей, ни в богов? Или это было неведомое страшное животное, думал он, или сошедший с ума человек. И в том и в другом случае опасность была одинаковой. Он направил револьвер в сторону дьявольского хохота и ждал только удобного момента. И «оно», неизвестное, показалось наконец. На фоне почерневшего неба, над узорно-стрельчатой верхушкой двухсаженной пальмы обрисовался силуэт уродливой головы с крючковатым носом и с хохлом на макушке. «Если это животное, – похолодел Петька, – то оно должно походить на ископаемого ящера, если человек, то он залез на пальму».

От последней догадки теплота вновь разлилась по Петькиным венам и артериям. Со стрельбой можно было ждать.

После минутной передышки урод над пальмой разразился новыми взрывами хохота. Петька не спускал глаз с него.

– Ладно, ладно, издевайся… – шептал он, кривя губы. – Думаешь, боюсь? А вот ни чуточки…

Дикарь, уткнувшись лицом в землю, лежал вздрагивая. На Петьку он действовал самым разлагающим образом, – деморализующим, как принято теперь говорить.

Похохотав в волю, страшное существо вдруг покинуло пальму совершенно бесшумно и… полетело…

Да, это была птица. Ростом с ворону, с мощным клювом и с головой, развитой непомерно телу. Позднее Петька не раз видел эту чудную хохлатую птицу, известную в ученом мире под названием гигантского зимородка или «смеющегося Джека», а у туземцев Австралии – в качестве непримиримого истребителя опасных змей.

– Ну, – сурово кинул он дикарю, – вставай, трусина. Я его прогнал, этого чудака хохлатого.

На бодрую речь неустрашимого товарища Дой-на поднял от земли посеревшее лицо и залопотал, горячо оправдываясь.

В эту ночь больше никто их не беспокоил, кроме холода, которого Петька не мог прогнать, так как спички его отсырели.

Утром с первыми проблесками света приятели двинулись дальше. «Смеющийся Джек», ночевавший где-то поблизости, опять приветствовал их раскатистым хохотом, забравшись на капустную пальму. Но в этот раз он ни на кого не нагнал страха. Даже Дой-на хохотал в ответ, а Петька запустил в «Джека» комом земли.

По дороге дикарь то и дело нагибался, срывая цветки и зеленые початки или выдергивая из земли все растение, ради его корня. И цветки, и початки, и корни стремглав летели в его бездонный желудок. Петька, давно прислушивавшийся к унылой музыке внутри себя, пытался во всем подражать дикарю. Но цветки казались ему приторно сладкими, початки – вяжуще-кислыми, корни – горькими. Есть их он не мог, несмотря на откровенный голод.

Когда их тропинка проходила мимо капустной пальмы, дикарь, выразительно улыбнувшись Петьке, остановился. Он повел взглядом по длине всего дерева и задержался на зеленых кистях под самой кроной.

– Неужели полезет? – испугался Петька. Пальма была около 40 метров высоты и до самой верхушки не имела ни одного сучка. Ее ствол – в обхвате два хороших телеграфных столба – был покрыт в нижних двух третях серой шероховатой корой и гладкой зеленой – в верхней трети.

Неприступность дерева не смущала Дой-ну. Он снял с себя травяной поясок, который после некоторых манипуляций с ним оказался веревочкой длиной больше двух метров. Этой веревочкой Дой-на опоясал дерево, захватив концы в руки. Высоко подбросив руки вместе с пояском, он уперся подошвами ног в кору дерева и, быстро перебирая ногами, полез по стволу вверх, туловищем вися в воздухе: Когда туловище приняло почти горизонтальное положение, он осторожно передвинул поясок выше и снова заработал ногами. Так, попеременно, то взбрасывая поясок, то переступая ногами, он подобрался к верхней трети пальмы, имевшей нежную зеленую кору. Здесь веревочка-поясок могла соскользнуть, не задерживаясь на гладкой коре, и Дой-на легко обошелся без нее. Отсюда ствол значительно утончался. Обхватив его ногами и повесив веревочку на шею, он пополз вверх самым обыкновенным способом, каким пользуются все ребятишки в мире, карабкаясь на тонкие березы или на гимнастические шесты. Пальма гнулась в дугу под его тяжестью. У Петьки вчуже замирало дыхание.

Скоро на землю полетели сочные зеленые кисти. То были цветочные почки капустной пальмы. Вслед за ними соскользнул вниз ликующий Дой-на. Он нисколько не хотел удерживаться от хвастовства, – излишняя скромность была ему чужда. К сожалению, Петька не понимал его хвастливых речей, что не помешало ему ответить на них парой теплых слов.

– Ах ты, крокодилище-крокодил! – воскликнул он тоном похвалы и изумления.

– Лёкодиль… – повторил Дой-на и удовлетворенно закивал головой.

С последними словами он выплюнул изо рта двух жирных розовых гусениц и самоотверженно передал их Петьке для съедения. Петька взял гусениц и, недолго думая, раздавил их ногой. Это был варварский поступок, совершенный в оторопелости. Дикарь вытянул лицо, засверкал глазами и обнаружил желание крупно разругаться. Но Петька пресек это желание в корне, торжественно заявив, что крокодилам не следует выходить из себя, так как раздражение портит пищеварение.

– Лёкодиль… пищрение… – подумав, согласился Дой-на. Затем, отделив половину капустных гроздей для себя, другую половину он отдал Петьке.

Этот сорт пищи пионеру более пришелся по душе. Грозди вкусом своим напоминали ему те самые яблочки с далекого пустыря, от которых, когда их ешь, невольно зажмуриваешься.

Подкрепившись, приятели тронулись далее.