Том 6. Под солнцем тропиков. День Ромэна

11. Волшебный тоннель, исполинский змей и Петька в плену

– Что случилось, Дой-на? – спросил Петька, дружественно возлагая руку на шоколадное плечо. Он ждал, что дикарь доверчиво поделится с ним своим горем, упавшим столь внезапно, сколь внезапен бывает снег среди ясного и жаркого лета.

Но Дой-на вывернул плечо из-под руки и, ни слова не говоря, прыгнул с плота на берег. За прыжком немедленно последовала катастрофа.

В странном своем отупении юный австралиец забыл, что маленький несуразный плот, как нечто подвижное и неустойчивое, трамплином для прыжков служить не может. Плот перевернулся. Дой-на шлепнулся в воду в двух шагах от берега, Петька – на середине реки. Сверху, из зеленых ветвей колючей акации, на них глянула потешная мордочка древолаза или медведеобразного кенгуру, понюхала воздух и чихнула. И пока мальчишки бултыхались в воде, древолаз – сумчатое животное величиной с крупную кошку, с длинным шерстистым хвостом – перескочил через речонку на другой берег и там скрылся.

К тому времени, когда пионер, хлебнувший основательно, с трудом оседлал ненадежное свое суденышко, от дикаренка, успевшего выбраться на берег, простыл всякий след… Недоумевающий и обиженный, чихающий и кашляющий, поплыл Петька в грустном одиночестве вниз по течению.

«Вот и пойми их, этих детей природы, – рассуждал он „по-взрослому“: без злобы и пристрастия, – то они тебе клянутся в верности, то устраивают мокрые гадости. К тому ж бросают на произвол австралийских стихий…»

О причине вероломства своего друга он долго не ломал голову. «Наверное, один из молодцов приходился отцом Дой-не, – рассудил он и поставил на этом точку, но после точки фыркнул и проворчал: – Небось, уроков не выучил, шельмец, вот его и потянули к ответу…»

Больше всего его смущало то обстоятельство, что обратной дороги к черному утесу, к воздушным яликам без путеводителя «ему ни в жизнь не найти». Ведь они путали-путали – и по лесам, и по джунглям, и по болотам, и среди гор – и, дойдя наконец до этой речонки, всецело предоставили себя ее капризным извивам. Где ж тут было запоминать дорогу!?

Капризная речонка вильнула вправо, и от поворота сразу сократилась в ширине до двух метров. На длине вытянутой руки повис над водою диковинный свод: это мангровые деревья перекинули свои ходульные корни через говорливый поток, погружая их на другом берегу в сочную землю. Местами они росли прямо из воды, и перед плотом тогда возникала непроходимая решетка. Петька ахал, но находил в решетке проходы, устроенные рукой человека.

С каждым шагом вперед гуще и гуще переплетались корни. Над ними вторым этажом шли пятилистные зонтики веток, сквозь буйную гущу которых солнечный свет проходил в виде чахлых зеленых лучей. Волшебным тоннелем протекала река. И по зеленой реке, осиянный солнечной зеленью, Петька плыл на плоту, сам зеленый, как огурец. Было прохладно, очень прохладно и душно. Мокрая одежда липла к охлажденному телу и заставляла челюсти выбивать кастаньетную трель.

Чтобы не застрять где-нибудь в фантастическом узоре корней, Петьке приходилось напрягать все свое внимание и всю изворотливость. С головой уйдя в эту работу, подавленный, почти оглушенный немолчным журчанием струй, он не расслышал грузного плеска впереди, совсем недалеко от себя.

Крутой излучиной поток повернул влево. Сгустился зеленый сумрак под низким потолком. Петька раскрыл глаза во всю их ширь, склонился вперед и вдруг судорожно ухватился за ближайший корень. В узком проходе, хвостом обвив мангровый ствол, висел над водой исполинский змей, играя холодным блеском чушуйчатой кожи. Он шумно купался, разбрасывая зеленые брызги вокруг, и шипел от восторга. Середина его почти трехсаженного тела толщиной походила на бедро взрослого человека, черная плоская голова с желтыми пятнами – на могучий кулак премированного боксера. То был виднейший представитель исполинских змей – австралийский питон.

Под плотом булькнул пузырь. Эх, и надо ему было булькнуть не вовремя. Похолодевший от мокрой одежды, закоченевший при виде гада-чудовища, Петька едва не умер от страха, когда плоская голова с красными горошинами глаз обратилась в его сторону. Питон разом оставил купанье. Длинный раздвоенный язык затрепетал в направлении к плоту, словно играл в «кызю» с грудным младенцем, словно выщупывал пространство. Расцвеченное тело после минутной неподвижности снова замерцало блестками на арках корней. Питон еще не видел своей жертвы, но чувствовал ее в двух человеческих шагах от себя и приближался к ней незаметными переливами…

Большие змеи обладают робким характером. От шума и оглушительного крика они ретируются с позором. Кричи же, Петух, во всю глотку. Вспени ногами воду. Сотвори вокруг себя «столпотворение вавилонское» – так всегда поступают дикари – мудрые дети природы, если не ощущают в сердцах большого прилива храбрости…

Внимание. Петька вспомнил о своей игрушке, подвешенной к поясу. Кричать он не собирается, но и погибать без славы не имеет желания. Что ж, что трусит; немножко разве не струсил бы всякий, будь он на его месте?.. Щелкнул барабан два раза, поставленный на синие пистоны, – красные нельзя, красные зажгут деревья, вспыхнет пожар, да и трофей не останется от славного подвига. Синие – другое дело. Только вот, забыл Петька, что говорил техник Лялюшкин на эту тему. Ну да увидим.

Курок раздавил пистон патрона. Никакого грохота, никакой вспышки. Слабо цокнул выстрел. Промазать Петька не мог: вблизи стрелял в питонью голову. Свисла змея размякшим телом вниз, закрылись глаза. Заструилась чешуйчатая кожа с корней в воду. Вспомнил теперь Петька о наставлении техника.

– Слушай, мальчик, – говорил техник («Как тебя зовут, мальчик?» спрашивал то и дело). – Патроны с красными головками содержат сильно конденсированный, сжатый, что ль, заряд электрической энергии, они убивают, они сжигают. В остальных патронах, синеголовых, заряд этот как бы разжижен, убийства от него нет, но есть полный паралич… («Паралик тебя расшиби-то!» – ругалась бабка, когда ей досаждали сверх меры).

Итак, питона «расшиб паралик». Довольно интересно: на время это или навсегда? Важный вопрос, между прочим, потому что Петька хочет забрать с собой свою добычу. Говорил что-то техник и по этому поводу, но разве упомнишь все в суматохе сборов?

Цепляясь за переплеты корней, Петька достиг того места, где из воды выступало петлей бессильное тело питона. Оно висело на подводной корчаге и жизни совсем не обнаруживало. Не без робости и не без колебаний вытянул Петька на плот скользкую голову змеи. Осторожно раздвинул сучком ее широкую пасть и долго смотрел на страшную щетку из загнутых кзади зубов. Весь рот был усеян зубами. Они торчали на обеих челюстях, выпирали из неба и из нижнего межчелюстного пространства. Самые длинные находились впереди, уходя к глотке, они постепенно уменьшались в длине. Меж наклоненных зубов, как в колючей осоке, двуглавой змейкой лежал черный раздвоенный язык.

Вытащить исполинского змея из воды больше, чем на метр, не удалось: под его тяжестью короткоствольный плот нырял легковесной уткой. И Петька удовольствовался тем, что внимательно изучил окраску той части питоньей кожи, которая представлялась его глазу. Сверху по иссиня-черному фону кожа была усеяна блестящими желтыми ромбами (ромбов – не один десяток: сколькими армиями командовал питон?!), снизу по фону цвета песчаных пустынь разбегались во все стороны пепельно-черные пятна и полосы. Рисунок и там и здесь большой правильности не имел, но был очень красив и оригинален. Занеся все это «для памяти» в свой мозговой блокнот, Петька спустил ромбического питона в воду на петле из поясного ремня и тронулся далее в путь, положившись, как и прежде, на волю течения.

Быстроносный поток около часа нес его по зеленому тоннелю, муча неожиданными поворотами, многочисленными извивами и толчением на одном месте. Петька ругался без зазрения совести, потому что устал, потому что хотел есть и, главное, спать. В довершение всех зол, питон, болтавшийся сзади на ремне, сильно затруднял ход плота, действуя и как груз, и как якорь, и вообще как бессмысленная, глупая вещь, цепляющаяся через два метра на третий за что ни попало. Но бросить его у Петьки и мысли не было. Он даже обдумывал на досуге обратное: как бы захватить этого милого червячка с собой к бабушке и технику… Увидя гада, бабка бы вскричала, расплевавшись вдребезги: «Выбрось. Выбрось эту дрянь в помойку, я тебе говорю. Сейчас же выбрось, курицын сын… Да что ж это такое? Всякую нечисть в доме разводит. Ля-гуш-ки, жа-бы, мы-ши и вот еще, покорно благодарю вас, осьминога какого-то поганого приволок…» Разумеется, бабкины слова – преимущественно в воздух. Петька отволочет змею, конечно, к технику, а тот, загреготав как полоумный, сделает из нее, конечно, чучело. Факт. Х-хы…

Благодаря приятным размышлениям Петька не заметил, как до тошноты надоевший тоннель кончился и полуденное жаркое небо снова раскинулось вместо решетки. Появились следы близкого человеческого жилья: обшмыганные берега, поломанный кустарник, смятая трава. На берегах – кости животных, пустые ракушки, скорлупа от каких-то больших орехов и другие остатки уже совсем не гигиенического свойства. Через два поворота разом с обеих сторон выросли на плоских берегах невзрачные хижины и кругом – масса темнокожих людей. Люди напряженно – молча и недвижимо – следили за плотом. Когда же Петька причалил к берегу, – а причалил он так: мелькнувший в воздухе аркан сдавил ему шею и вместе с плотом вытащил его на отлогий берег, – из сотен широких грудей вырвался к небу восторженный рев, и все пришло в движение, например: замотались перед Петькиными глазами черные худые руки и ноги, взбесились оскаленные зубы и всклоченные бороды и даже выпученные бельма глаз пустились в присядку. Чьи-то обезьяньи руки обшарили его с головы до пят, очистили карманы, отцепили револьвер. Потом аркан с шеи убрался, и Петька, впервые в жизни оценив животворное значение воздуха для человеческих легких, увидел мир таким, каким он был на самом деле. Ничто не моталось и не прыгало. В молчании пасмурном и в неподвижности тесно смыкалось вокруг него злобное кольцо голых дикарей.

Часть вторая. Жизнь и смерть чародея Инта-тир-каки