Том 6. Под солнцем тропиков. День Ромэна

2. Пионер Петька пионерит

– С твоим прибытием, о пионер, новая эра открылась в жизни моих темнокожих братьев. Знаешь ли ты это, маленький бамбар Петух?

Петька сидел в шалаше между поэтом Дой-ной, оправившимся после ранения, и новоявленным чародеем, который, окончив свою торжественную фразу шутливым вопросом, замкнул уста в ожидании ответа и открыл кожаную сумку-футляр из-под бинокля. Сумка тотчас обнаружила часть своего скромного содержимого в виде инвалидной гребенки и осколка зеркальца.

Петька не спешил с ответом. Сквозь многочисленные вентиляторы шалаша круглая луна пятнала его лицо и грудь холодными серебряно-голубыми зайками, и он думал о луне. О том, как она громадна здесь, под тропиками, как высоко-отвесно подвешен ее диск, как ярок ее свет и как глубоко черен бархат неба, просвеченный миллиардами незнакомых звезд. При свете луны Бамбар-биу свободно делал себе строгий пробор на янтарно-желтой голове, а Петька только что записал в блокноте новые два слова с языка племени Урабунна: «унгунья» – место для собраний мужчин в становище и «эрлукуира» – такое же место для незамужних женщин и детей.

С ответом он не спешил и потому еще, что совсем непонятна была ему торжественная фраза «ветрогона», приправленная шуткой, и потому, что, обследовав мысленно истекший день, он не нашел в нем ни одного признака «новой эры». Очевидно, балия издевался по обыкновению.

Вперив глаза-черносливы в фосфорический клочок луны – в лунное Море Дождей, поэт Дой-на голосил звучную импровизацию:

«Черное небо –
Шкура вомбата.
Светлые дырки –
Звезды-глаза.
Добрые гении
Ирун-таринии
Смотрят на Дой-ну,
Щуря глаза.
Были под небом
Злые орунча:
Мани, Пукидни,
Рлак, Тарада,
Балия Бамбар,
Сильный как биу,
Выгнал орунчей
Не знаю куда.
Черное небо –
Шкура вомбата.
Блестками взоров
Шкура полна.
И среди взоров
Ирун-тариниев
Ходит муж Солнца
Эртва – Луна…»

Песня дикаренка, начавшись два часа тому назад, при восходе луны, вариировалась на ту же тему, и, казалось, конца иметь не будет или закончится на заре, когда поблекнет луна. Петька оторвался от нее. Да. Бамбар сказал что-то о новой эре и ждет ответа. Где ж она, новая эра эта? Смеется он, что ли?

Он еще раз восстановил в памяти минувший день.

С первыми лучами солнца лагерь был на ногах. Ночью заседал тенди – совет старейшин. Обсуждалась необходимость в перемене становища. Вызывали нового балию для дачи своих соображений. Ленивый балия, спросонок злой, говорил там веские слова.

– Дайте мне спать, – говорил он, – мое дело – духи и только. А так как я их прогнал, у меня нет никакого дела. Прощайте. До утра.

Совет тем не менее порешил сменить место стоянки, оскверненное кровью чародея. Размежевание земель между Ковровыми Змеями и Черными Лебедями, по настоянию Бамбар-биу, было отложено. На это у нового чародея существовали какие-то хитрые планы.

И вот с утра начались сборы. Они не были долгими. Опустошили внутренность шалашей. Оружие взяли мужчины, несложную домашнюю утварь погрузили на женщин. Ребята махали руками и с гиком носились как угорелые, впрочем, без всякого дела.

Тронулись, оставив шалаши неразрушенными. Бамбар-биу говорил Петьке по поводу жилищного мотовства своих соплеменников:

– Архитектура наша несложна. Разбирать хижины и переносить их на новое место – занятие куда более сложное. Мы лагерь оставляем нетронутым каждый раз перед новой кочевкой, и все темнокожие внутренней Австралии так поступают. От этого наша страна, усеянная трупами-лагерями, производит впечатление вымершей страны. «Вымершей» – отчасти это верно, лишь с поправкой: не вымершей, а вымирающей, но в большинстве случаев кладбищенский вид ее зависит от того, что ты видел.

Поход тянулся 10–11 часов подряд. Делали привалы чуть ли не через каждые полчаса, закусывали раза четыре, потому что охотились беспрерывно и набили полные руки дичи. Проходя мимо границы племени Диэри, увидели людей из этого племени, людей общины Зеленой Гусеницы. Время весеннее – время радостное, время, располагающее к широкому общению. Пирушка с участием Гусениц – парней здоровенных и веселых – длилась четыре часа. (Все это Петька отмечал по наручным часам). В первый раз пионер выступал с речью перед шоколаднокожими слушателями. Язык Диэри кое-чем отличался от языка Урабунна, но для Петьки это не имело ровно никакого значения: его одинаково нехорошо понимали как те, так и другие. Спасибо «ветрогону». Разрисованный по случаю торжества, подобно Инта-тир-каке, с ног до головы, он помогал не щадя языка. И с его помощью речь пионера была воспринята удовлетворительно.

Что же Петька говорил и мог ли он подойти к пониманию дикарей? О, его наблюдательность сослужила ему добрую службу, и он говорил дело.

Прежде всего он отрекомендовал себя учеником и внуком Ленина. Ленина все знали. Про Ленина складывались легенды, не всегда удачные на взгляд коммуниста (…Где вступает нога окни-рабата Ленина, гласила одна легенда, там дохнут белые, как мыши во время половодья, и наполняется страна стадами кенгуру…) Два слова: «ученик Ленина» вселили в первобытно-невнимательную аудиторию настороженную тишину; лишь сдерживаемое с трудом дыхание вырывалось из широких грудей.

– Темнокожие, – говорил пионер, – питают смертельную ненависть ко всем белым. Всех белых зовут угнетателями. Это нехорошо. Так не должно быть. У белых есть два сорта людей, две неравные части. Это нужно твердо запомнить и нужно понять, потому что среди темнокожих Австралии этого нет. Первый сорт белых людей – незначительное меньшинство – живет не работая, живет в полном довольстве за счет труда второй половины, несмотря на то, что эта половина во всех странах представляет собой громадное большинство. В руках меньшинства – власть, и эта власть угнетательская. Она угнетает не только своих белых, которые на нее работают, но и чуждых ей темнокожих других стран. Ваши враги – это меньшинство. Большинство же, которое работает на земле или в громадных-громадных шалашах, где, как гром, гремят машины, это большинство – ваши друзья, угнетаемые так же, как и вы.

В России, где родился и жил Ленин, власть находится в руках трудящихся, в руках большинства, там уже нет угнетателей, – это сделал великий окни-рабат Ленин, и Россия стремится к тому, чтобы во всех странах произошло то же. Чтобы и в Австралии, вашей родине, кончилось угнетение. Чтобы темнокожие во всем сделались равными белокожим. Чтобы власть из рук кучки лодырей, меньшинства перешла в руки трудящегося большинства, вашего друга. В Австралии есть люди, которые носят название коммунистов, с большой гордостью носят это название, потому что и Ленин – коммунист, и все они – ученики Ленина. Вот к кому вам надо обращаться, вот с кем должны вы завязать сношения, не чуждаясь того, что они белой расы, а вы – черной. Для коммунистов нет разницы в цвете кожи, для них разница только в одном: работает ли этот человек или, не работая, живет в довольстве за счет труда другого человека.

Так говорил пионер. Он кончил горячим призывом – немедленно связаться с австралийскими коммунистами, послав к ним для этого из каждой общины одного честного и умного человека. К речи пионер готовился с первого дня своего пребывания в Австралии, и лишь для этого изо дня в день кропотливо собирал слова и выражения темнокожих. На лицах слушателей речь оставляла громадное впечатление: блестящие глаза напряженно следили за Петькиным ртом, но открыла ли она новую эру? Такой заслуги пионер не мог установить за собой: как только старики, спохватившись, захлопотали о продолжении похода, впечатления от речи как не бывало: вмиг пропала напряженность, вспыхнули шутки и смех… Оратор стушевался и затерся среди ребят…

Отсюда он не вылезал уже до самого конца похода, но тут его энергия возродилась с необыкновенной силой, и если не эру, то новую полосу в жизни ребятишек он открыл несомненно: он на ходу организовал среди них пионеротряд, численностью в 15 человек, и группу октябрят такою же численностью.

Еще раньше он перевел на язык Урабунна законы и обычаи пионеров и октябрят, слегка видоизменив их согласно особенностям и понятиям дикарей. Так, всюду вместо слов: «крестьяне», «рабочий класс», «рабочее дело», непонятных дикарям, он поставил «угнетаемые», «угнетенные половины», вместо «заветы Ильича» – «учение окни-рабата Ленина».

Поход продолжался еще часа три-четыре, и за это время Петька, отмежевавшись от взрослых дистанцией в четверть километра, заставил новообращенных пионеров и октябрят выучить законы и обычаи назубок – так, как они учили обыкновенно свои песни. Глядя на них со стороны, взрослые, в том числе и Бамбар-биу, так и думали, что пионер обучает ребятишек новым песням. Но как они были поражены, когда во исполнение первого обычая пионеров и такого же октябрят, вся шайка малолетних с неописуемыми криками устремилась в первую попавшуюся речку и здесь бултыхалась во главе с Петькой в течение получаса. Дело в том, что первые обычаи говорят о чистоте тела и одежды. Одежды у ребятишек не было, вместо нее на коже пятнами сидела грязь… До сего времени они мылись только… песком, а к большим водоемам даже подходить остерегались, их учили, что в воде в образе гигантского змея живет демон Уоколь. Когда чистота тела новобранцев пришла в некоторое соответствие с обычаями новой для них организации, Петька взял с них торжественное слово, что от взрослых все будет храниться в глубочайшей тайне до тех пор, пока у тех, в свою очередь, не организуется коммунистическая ячейка…

Итак, в среде своих сверстников он действительно положил начало новой эре, если выражаться стилем «ветрогона», но ведь никто из взрослых не мог знать об этом событии. Тогда о чем же говорит Бамбар-биу, этот природный насмешник?

К вечеру община достигла поставленной стариками цели. Новый лагерь раскинулся в пяти километрах от старого (так мало они прошли, отвлекаемые охотой и пирушками!), на высоком берегу русла, включавшем в себя ту же долину. Здесь, в порывах ветра, гудели над головами великаны-эвкалипты, и с звонким лепетом пробегал через весь лагерь алмазный ручеек, пенной лентой низвергавшийся через несколько поворотов с огромной кручи вниз.

И вот уже ночь. Тяжелая голубая ночь под тропиками. Студеные звездные выси еще не взяли от земли ее полуденного раскала. Волны парного воздуха, набегающие из долины, душат и вызывают на коже испарину. Лагерь спит. Пепельно-желтым арбузом повиснув в черной бездне неба, огромная луна льет мертвенно-голубой, волшебный свет на новые шалаши, пронизая их насквозь. Тени резки и черны, освещенные места ярки и блестят серебром. Чаща эвкалиптов – словно заколдована: мельчайшая веточка, мельчайший листочек вырисовываются с поразительной отчетливостью, но там, где падает тень, кроется непроницаемый глазом мрак. Дой-на дудит импровизацию в честь Луны – доброго мужа злого Солнца: солнце палит и вызывает засуху, луна разгоняет коварную тьму и, в худшем случае, прячется за облаками.

– Я не знаю, о чем ты спрашиваешь, Бамбар, – говорит Петька.