Достойно есть

Плевки и удары плетью, которые получает Лефтерис от полицая и немецкого командира, не могут не напомнить о бичевании Христа: «И воины, сплетши венец из тёрна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! и били Его по ланитам» (Ин 19: 2–3).

А огромные ангельские часы били ровно двенадцать – в «Бытии» Элитис три раза упоминает точное время. «В первый час» начинается сотворение мира, в девять часов герой оказывается среди цветущего сада, населённого разными существами, а в одиннадцать он погружается в море. Эта символика обретает целостность только сейчас. В суточном цикле полдень и полночь – моменты верхней и нижней кульминации Солнца; в истории Лефтериса на двенадцать часов дня приходится кульминация его жизненного пути – его казнь. Теперь становится ясно, что все остальные упомянутые Элитисом часы были подсказками, отметками на этом пути и что Лефтерис – двойник главного героя, от лица которого ведётся повествование. Все последующие части «Страстей» будут описывать одновременно мысли живого героя-поэта и загробную участь убитого героя Лефтериса, идущего к вечной жизни, – точно так, как в более ранней «Песни героической…» описывается посмертное восхождение в Рай погибшего лейтенанта.

Сдерживая слёзы… – первая строка содержит цитату из пятого гимна «Бытия» («я прижал к груди подушку что было сил / сдерживая слёзы»): там это слёзы первого благоговения, а здесь – слёзы отчаяния. Люди в чёрных масках – полицаи из предыдущей главы;деревья будут обесчещены телами повешенных («готовят петли»). В колодцы часто сбрасывали трупы после расстрелов.

Урожай Господень – народ; вместе с тем Элитис говорит и о пшенице, которую забирали для своих нужд гитлеровцы. Рука, пишущая на стенах домов «хлеба и свободы», в реалистическом истолковании символизирует антифашистское подполье, но одновременно напоминает и знаменитый сюжет из Книги пророка Даниила: «В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского, и царь видел кисть руки, которая писала <…> И вот что начертано: мене, мене, текел, упарсин. Вот и значение слов: мене – исчислил Бог царство твоё и положил конец ему» (Дан 5: 5, 25–26).

Где бы ни были вы… – призыв поэта, созерцающего ужасы войны, и завещание его убитого двойника, Лефтериса, объединяются в один монолог. Николаос Маврогенис, видный дипломат конца XVIII в., был выходцем с острова Парос и принадлежал к тому же знатному роду, что и Манто Маврогенус, уже упоминавшаяся Элитисом. На Паросе сохранилось несколько мраморных источников, построенных в 1777 году на средства Н. Маврогениса. В стихотворении этот образ трактуется аллегорически, как исполненный национального духа источник чистоты.

Сельджуки – тюркские племена, в xi веке захватившие часть византийских территорий в Малой Азии; у Элитиса это современные ему завоеватели. Каганы птицеголовые… скотоложцы и трупожоры и смертепоклонники – ср. в «Бытии»: «Ненавистники Хлеба, Бледнолицые, Новостервятники». Теперь Элитис использует более резкие эпитеты, подчёркивая изуверство врагов и их пособников.

Д. Соломос – греческий поэт, автор «Гимна к Свободе», а Ал. Пападиамантис – выдающийся прозаик, чьему творчеству Элитис посвятил большое эссе «Волшебство Пападиамантиса».

И в глубокую полночь… – полдень уже сыграл свою роль в поэме как момент исполнения предначертанного и слияния человеческой души с распинаемым Христом. Полночь – симметричная полудню точка нижней кульминации; это и предел безысходности, в которую погружается главный герой-поэт, и сошествие Христа во Ад, и мистическое нисхождение души убитого, за которым последует вознесение.

Вновь возникают простыни, упоминавшиеся в «Бытии» как символ ночного кошмара. Снова появляются Ветры, вестники богов: теперь герой умоляет их о помощи.

Дельфина пошлите – согласно мифу, когда певец Арион плыл на корабле из Тарента в Коринф, матросы решили ограбить его и убить. Арион встал на корме, исполнил гимн к Аполлону и сам бросился в море. В то же мгновение появился дельфин, который подхватил певца на спину и вынес его на берег.

Пусть…часы пробивают одиннадцать – мир должен вернуться в первозданное состояние, каким он был до грехопадения, до кровопролития и до Распятия. О том же и далее: «пусть он мчится вперёд и фигуру Креста размыкает / возвращая лесам древесину».

Киклады – архипелаг в Эгейском море.

Мне в сердце трезубцем ударьте / и с дельфином крест-накрест сложите – когда Посейдон и Афина спорили о том, кто из них будет покровителем Афин, Посейдон ударил трезубцем в скалу и в этом месте забил солёный источник. В такой же морской родник должно превратиться сердце поэта, и эта образность перекликается с источником Маврогениса из предыдущего стихотворения. Сложенные крест-накрест, дельфин и трезубец образуют христианский символ – но составленный из языческих элементов. Элитис вновь говорит о примирении древней и новой религий.

Беззаконием руки мои запятнаны… – Т. Лигнадис (σ. 194) обратил внимание, что первая строка отдалённо напоминает покаянную стихиру св. Кассии Константинопольской: «Грехов моих множество и судов Твоих бездны кто исследует, Душеспаситель, Спаситель мой?» (см.: Монахиня Кассия (Сенина). Кассия Константинопольская: жизнь и творчество.СПб.: Квадривиум, 2015. С. 277). Я вижу в ней ещё и отголосок псалма: «Объяли меня муки смертные, и потоки беззакония устрашили меня» (Пс 17: 5). Настроения того же псалма угадываются и далее: «весь от края до края я чист»– «Воздал мне Господь по правде моей, по чистоте рук моих вознаградил меня» (Пс 17: 21). Наконец, ещё одна явная аллюзия на Псалтирь возникает в строке «Так чего убоюсь я, сыны человеков?» – «Господь за меня – не устрашусь: что сделает мне человек?» (Пс 117: 6).

Сосуд непотребен – прямая цитата из Книги пророка Осии: «Ныне бысть во языцех яко сосуд непотребен» (Ос 8: 8; в синодальном переводе: «Теперь они будут среди народов как негодный сосуд»). Элитис придаёт этому образу положительную коннотацию: чистота и праведность ничем не могут послужить ни смерти, ни врагу.

Восходящий поток, наметившийся в настрое последних строк предыдущей части, набирает силу. Отчаяние и бедствия оборачиваются торжеством и победой. Лигнадис не зря отметил сходство строки «Столько света пролившей мне в кровь, что любовь моя стала как небо» с отрывком из «Песни героической…»: «Поднимается он, одинокий и весь в сиянии / Так напившись света, что виднеется сердце в его груди».

Соборы по подобию небес… —купол христианского храма символизирует небесное царство. В своей «Хронике одного десятилетия» Элитис писал: «Квинтэссенция православного христианства едва ли не исчерпывающим образом передана в очертаниях купола» (Ελύτης Ο. Ανοιχτά χαρτιά. Αθήνα, Ίκαρος, 2017. Σ. 451). Вкупе с кривыми маленькими лесенками, парусами и морскими ветрами, Мистралем и норд-остом, эти храмы воссоздают атмосферу греческих островов и утраченной мирной жизни.

Мне не совсем понятно, был ли какой-то источник у девяти бастионов, которыми человеческий рассудок отделил землю от небес, или этот образ целиком изобретён Элитисом; возможно, число девять взято по аналогии с кругами дантовского ада или входом в ад из поэмы Джона Мильтона «Потерянный рай», которую Элитис очень ценил: «Граница Ада; накрепко её / Хранят девятистворные Врата» (пер. А. Штейнберга). Если так, то функцию «ада» в этом отрывке поэмы выполняет человеческий мир.

Чёрный щебень и гром возвещают о приближающемся возмездии: ср. оракул из третьего псалма: «Гнев усопших да будет вам страшен и скал изваяния!»

Облака оставляя за спинами… —пространство, которое и прежде описывалось как живое и одухотворённое, теперь исполняется действенной силы: сами скалы встают на защиту будущего. Упоминание облаков и изваяний в одной строке может, как полагал Лигнадис (σ. 199), отсылать к трагедии Еврипида «Елена»: там «изваянием облачным» назван призрак. У меня нет уверенности, что Элитис сознательно заимствовал у афинского драматурга это словосочетание. Грифы-стервятники уже фигурировали в поэме.

Страны мира в цехах засекреченных… —реалистичный образ военной индустрии обращается картиной почти религиозного служения злу («ненавистное кормят чудовище»).

Будто стон из Аида извергнулся… – дохристианский Аид, справедливый бог загробного мира, и христианский Ад, олицетворение вечных мучений, обозначаются в греческом языке одним и тем же словом. Обыгрывая эту тонкость, Элитис обращается сразу к двум источникам, языческому и византийскому. С одной стороны, его строка восходит к Эсхилу, у которого Аид сострадает прикованному Прометею: «Чёрные недра гудят Аида / И стонут потоки рек священных / От состраданья» (Aesch. Prom., 432–434, перевод С. К. Апта). С другой стороны, этот стон можно истолковать как бессилие побеждённого ада, и такая трактовка сразу же отсылает к Роману Сладкопевцу: «Так возглашал ад, стеная» (44.9.1). Русскому читателю эти игры смыслов не столь очевидны, но увидеть в Аиде архетип подземного царства, применимый в том числе и к христианству, ему будет легче, чем преодолеть негативный оттенок слова «ад». Поэтому я перевожу здесь и далее как «Аид».

Черепичные кровли рассыпались… – ср. в четвёртом чтении: «…Сотряслись жалкие хибары вокруг, и во многих местах попадали листы толя, и стало видно, как вдалеке, за спиной у солнца, на коленях рыдают женщины посреди пустыря…» Материя рассыпается, как декорация, и обнажается судьба народа: в четвёртом чтении она выглядит трагической, а теперь – победоносной.

Тьму хватать и вывёртывать враз с лицевой наизнанку – преображать гибель в новую жизнь.

Овечий хлев – последнее в хронике исторических событий, пятое чтение посвящено Гражданской войне в Греции. Столкновения между коммунистическим Национально-освободительным фронтом (ЭАМ) и другими военизированными организациями начались ещё во время оккупации. Противниками коммунистов были в первую очередь коллаборационисты (т. н. «Батальоны безопасности») и националистические группировки. Вывод гитлеровских войск из страны, начавшийся летом 1944 года, сопровождался тяжёлыми боями между партизанами и коллаборационистами.

Освобождённая Греция вошла в сферу британского влияния, и правительство Г. Папандреу, сформированное в октябре 1944 года, полностью зависело от Лондона. Партизанская армия воспринималась британцами как «коммунистическая угроза»; было вынесено решение о её немедленном разоружении. 3 декабря при неясных обстоятельствах полиция и военные расстреляли протестную демонстрацию ЭАМ в Афинах, что привело к тридцатитрёхдневным боям, в ходе которых британцы произвели бомбардировки жилых районов. 12 февраля 1945 года правительство и командование ЭАМ подписали соглашение об урегулировании конфликта, но оно так и не было соблюдено. Поляризация сил нарастала. Курс правительственной политики неуклонно двигался к тому, что было охарактеризовано оппозицией как «монархический фашизм». Коммунисты, в свою очередь, начали создание новой армии на базе прежних партизанских отрядов. 31 марта 1946 года в стране должны были состояться парламентские выборы. Советское правительство рекомендовало Коммунистической партии Греции пойти законным путём и принять в них участие, но генеральный секретарь Н. Захариадис предпочёл в ночь с 30 на 31 марта начать вооружённые нападения на жандармерию. Эта дата считается началом гражданской войны, продлившейся три года и приведшей к большим потерям, чем бои на Албанском фронте. Жертвами её стало более 30 000 человек.