Достойно есть

Все эти события Элитис описывает полубиблейским, полуфольклорным языком. Страна становится «овечьим хлевом», а народ – паствой, обречённой на заклание, и образ жертвенного агнца, часто появлявшийся прежде, обретает окончательную полноту. Крестные муки может претерпеть не только отдельный человек, но и община – коллективная, соборная личность народа. Строка «и не было слышно овечьего голоса, кроме как из-под ножа» вдохновлена словами пророка Исаии: «Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца, ведён был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих» (Ис 53: 7).

Плесницы – сандалии. По всей видимости, Элитис отталкивался от мифологического и фольклорного мотива «волшебной обуви» (крылатые сандалии Гермеса, которые надевал Персей, или сапоги-скороходы народных сказок), но здесь это волшебство служит злым целям.

Тридцать месяцев и три – тридцать три дня продолжались городские бои в Афинах зимой 1944–1945 годов. Гражданская война длилась более тридцати шести месяцев. Как и в «Бытии», Элитис ставит знак равенства между разными временными интервалами.

Обагрила мне душу кровь любви… – песнопение вновь обращено к Богородице, родине и свободе. Строфическая структура текста наследует византийским кондакам, и каждая строфа оканчивается характерным припевом (в византийской традиции его исполняли хором все прихожане). Слова этого припева – Далёкая Матерь Неувядаемая Роза моя – основаны на тексте Великого акафиста: «Радуйся, отрасли неувядаемыя розго».

Бомбардирский трёхмачтовик – военный трёхмачтовый корабль для артиллерийского боя; такие корабли строились с XVII по первую половину XIX вв. Картина морского сражения снова напоминает о событиях 1821–1830 годов.

Раз июльским днём… – Элитис уже дважды упоминал июль в тексте поэмы. Любимый месяц поэта, в котором он видел время торжества света и солнца, фигурирует и в более ранних произведениях, чем «Достойно есть», и в более поздних – вместе с солнцем, морем, камнем и другими священными символами своей личной религии, Элитис пронесёт образ июля через всё своё творчество. В этом месяце, 17-го числа, греческая церковь празднует и память св. Марины.

Боже мой Ты меня возжелал… – это первое из стихотворений поэмы, в котором герой напрямую обращается к Богу, не используя иносказаний, намёков и обходных путей, и строй текста здесь как никогда близок к псалмам Давида. Первая строка вызывает в памяти стих «Я желаю исполнить волю Твою, Боже мой, и закон Твой у меня в сердце» (Пс 39: 9), и мотив непреклонности («Извинения я не просил / уговоров не принял») перекликается с продолжением того же псалма: «Правды Твоей не скрывал в сердце моём… не утаивал милости Твоей и истины Твоей пред собранием великим» (Пс 39: 11).

Отары деревьев веду я к объятьям Твоим… Холмы с крепостями и морские просторы с садами / на ветру закрепляю я… Я траву поднимаю… —герой исповедуется в тщетности своих усилий. Три образа, к которым он прибегает, обратно симметричны сотворению мира-человека из «Бытия». Герой пробует обновить мир, пересоздать его так же, как Логос созидал моря, сушу, холмы с крепостями, деревья и травы, – но всё, что он может сделать, оказывается уязвимым и иллюзорным.

Я камень мечу из пращи и он ударяет меня – возможно, Элитис вспоминает о поединке Давида с Голиафом: «И опустил Давид руку свою в сумку и взял оттуда камень, и бросил из пращи и поразил Филистимлянина в лоб» (1 Цар 17: 49), но в таком случае Давид и Голиаф у него – один и тот же человек, сражающийся с самим собой.

Спозаранку я страсти свои разбудил… – утренний пейзаж первых строк кажется мне исполненным того же самого настроения, что и последние части «Песни героической…»: «Походкой утренней ввысь по растущей зелени / Поднимается он, одинокий и весь в сиянии… Нынче страсти вокруг сияют, что были прежде / Затеряны в одиночестве греха».

Прямо в море вошёл я ладонь простирая вперёд – простёртая вперёд рука свидетельствует о том, что Элитис говорит о Моисее, а не о идущем по водам Иисусе, как полагал Лигнадис (σ. 217). В Библии: «И простёр Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды» (Исх 14: 21).

Трёхчастная композиция (посмотрел я в грядущие годы и месяцы… раскопал я в земле час вины моей тяжкой… повалил я на ложе любви темноту…) повторяет схему предыдущего стихотворения. Каждая из этих трёх квазистроф посвящена особому духовному этапу: их можно было бы определить как страх смерти, раскаяние и деятельное приятие мира, но метафизика Элитиса едва ли укладывается в такие пересказы. Гораздо важнее заметить, что все метаморфозы происходят медленно – ср. строку Еврипида: «Всё медлит он. Бессмертных нрав таков» (Eur. Orest., 402, перевод И. Ф. Анненского).

В Монахи постригусь… – смысл этого стихотворения, обладающего весьма сложной и изысканной метрикой, исключительно прост и прозрачен: герой-поэт выбирает путь священнического служения чистоте и божественному миру.

Смоковница (инжир) – одно из самых характерных деревьев греческих садов; у меня нет уверенности, что Элитис отталкивался в этом отрывке от какой-то традиционной символики, а не от собственного наития.

Буцефал – любимый конь Александра Македонского. Плутарх в «Жизнеописании Александра» рассказывает, что никто не мог объездить великолепного строптивого жеребца, но молодой Александр укротил его с помощью одних лишь наблюдательности и ласки, не применяя силы. У Элитиса Буцефал – неистовая мощь жизненной энергии.

И вот в шестом часу возвысившихся лилий – последней в поэме упоминалась полночь, и это было время предельного отчаяния. Теперь должен наступить новый рассвет и начаться новый цикл личностного, исторического и космического бытия. Лилия – один из символов Богородицы.

Неназванная заповедь – в оригинале «одиннадцатая заповедь». Мне пришлось пожертвовать точность ритму и аллитерации.

Пророчество – последнее чтение, как и предваряющий его стихотворный текст, обращено в будущее. Это эсхатологический миф, вдохновлённый Откровением Иоанна Богослова, предвещающий гибель старого мира и рождение нового.

Содрогнётся Аид, и дощатый настил проломится под тяжестью великого солнца. Поначалу оно скроет свои лучи… – ср.: «И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница» (Отк 6: 12).

Филиппы и Роберты – Т. Лигнадис (σ. 226) полагал, что имена выбраны случайно. Мне так не кажется. Прилагательное «красивые» (ωραίοι) напоминает о французском короле Филиппе IV и об испанском короле Филиппе I – оба они имели прозвище «Красивый» (Ωραίος). У нормандского герцога Роберта Великолепного было и второе прозвище – Дьявол. Хотя Элитис намеренно затемнил этот отрывок, подражая неясности древних оракулов и предсказаний, я не исключаю, что он говорил о будущих правителях. Перстни, надетые наоборот, интерпретируются однозначно – это аллюзия на легенду, пересказанную Платоном в «Государстве». Однажды лидийский пастух Гиг нашёл мёртвого великана, снял с его руки драгоценный перстень и надел на свой палец. Через некоторое время он нечаянно повернул перстень камнем к ладони и стал невидимым. Убедившись, что имеет дело с волшебством, Гиг воспользовался находкой в самых низких целях: совратил царицу, подговорил её убить царя и захватил власть. Перекрёсток трёх дорог тоже связан с магией. И в античности, и в Средневековье, и в сохранившихся до наших дней народных поверьях это особое место, наиболее подходящее для тёмных ритуалов. Черепа на груди дополняют цепочку колдовских образов, и, быть может, расчёсывание волос гвоздём – видоизменение какого-то фольклорного сюжета (гребень испокон веков наделялся волшебными свойствами). Иными словами, Элитис рисует харизматичных и обладающих властью людей, чьё поклонение злу граничит с чернокнижием (ср. «трупожоры и смертепоклонники»).

Мухи – один из символов дьявола; так показана нечистота корыстолюбия. Блудница, разумеется, заимствована из Откровения Иоанна, но Элитис представляет её не инфернальной сущностью, а жертвой, судящей своих тиранов. Т. Лигнадис очень уместно вспоминает здесь евангельский стих: «Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперёд вас идут в Царство Божие» (Мф 21: 31).

Гиметт – горный массив в Аттике, к востоку от Афин. Он образован известняками и мраморами и весь покрыт зеленью. Мирто – одно из любимых женских имён Элитиса (очевидно, потому, что оно происходит от слова «мирт», а это растение было очень дорого поэту). Сикинос – остров в Кикладском архипелаге, а Агора с источниками и <…> львами напоминает об острове Делос, месте рождения Аполлона и Артемиды. На Делосе сохранились четыре площади-агоры, посвящённый нимфам источник и священная дорога, вдоль которой были установлены статуи львов – пожертвование жителей Наксоса. Эрехтейон – ионический храм на афинском Акрополе, посвящённый Афине и Посейдону. Его южный портик поддерживают знаменитые Кариатиды – статуи юных жриц или богинь. «Птичий» у Элитиса всегда означает «воздушный», «небесный»: ср. «послужу собору певчих птиц» из предыдущего стихотворения.

И произнесёт последний человек своё первое слово, чтобы поднялись высокие травы, и чтобы женщина вышла к нему… – в этом фрагменте слышны отголоски древнегерманской мифологии. Во время Рагнарёка – конца света – выживут два человека, девушка и юноша, которых будут звать Лив и Ливтрасир – «Жизнь» и «Влюблённый в жизнь» (Egilsson S.. Lexicon Poëticum Antiquæ Linguæ Septentrionalis. Copenhagen, 1860. P. 517). От них родятся новые люди, и земля снова будет заселена человечеством. Вместе с тем изображённый Элитисом очищенный и светлый новый мир вновь отсылает к Откровению Иоанна Богослова: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет. И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их» (Отк 21: 1–3).

Уста отверзаю я… – всё стихотворение заимствует свою структуру у первого ирмоса акафиста Пресвятой Богородице: «Отверзу уста моя, и наполнятся Духа, и слово отрыгну Царице Матери и явлюся светло торжествуя, и воспою радуяся Тоя чюдеса». Т. Лигнадис разбил греческий текст на строки и полустишия, показав, что Элитис в точности скопировал его метрическую схему (σ. 230).

Тюлени взяты из маленького рассказа-притчи Ал. Пападиамантиса «Плач тюленя», опубликованного в 1908 году. В нём говорится о судьбе нищей старухи, похоронившей пятерых своих детей, и о том, как её девятилетняя внучка упала с обрыва в море и утонула – но бабка, погружённая в свои горькие воспоминания, не заметила этого. Настроение рассказа служит настолько прекрасной иллюстрацией к строфе, что я не могу не перевести его последние строки: