Без срока давности

Исповедь

Детство было сытым и беззаботным. Большой отцовский дом с террасой в живописной местности, на окраине богатого украинского города. Дом окружен молодым садом. Внизу — ставок. В высоких светлых комнатах, застланных коврами ручной работы, среди старинных картин, темневших со стен, стоит торжественная тишина. Ее нарушает треск зажигаемых свечей. Большие желтые свечи горят в тяжелых серебряных канделябрах, которые отражаются в китайском фарфоре.

В доме праздник, рождество. Прибывают гости. Дамы в белых платьях с розовыми лентами в волосах. Офицеры соседнего гарнизона в золоте погон. Мужчины в черных фраках — это уже сослуживцы отца.

Ему дарят лошадку, саблю и ружье.

Отец и гости смеются. Грохочут аплодисменты...

Другой звук — грохот пулемета и треск винтовок мечется по террасе, над промерзшим прудом, в заиндевевшем саду. Отец уже не смеялся, но и не унывал. Он говорил: «Дорогие мои, пришло избавление от гимназической болезни... Я хочу убивать, а не сморкаться в платочки. Мы будем разрушать все, что они создадут. Мой девиз — разрушать, а не сидеть, сложа руки... А вы, — приказал он матери, — уезжайте... Завтра же собирайтесь в деревню... на хутор к дяде Михалевичу. Там ждите меня. Буду наведываться... Передай, что я не собираюсь жить с большевиками. Да благословит вас господь!..»

Весной двадцать девятого в дом Михалевича пришли сельсоветчики. Мирону вручили копию постановления о раскулачивании. Подписаться под документом он отказался, а сельсоветчиков прогнал со двора.

Весь день Мирон курил, не выходя на подворье. Вечером, когда погасли в деревне огни, угомонились собаки, Мирон взял кирку, лом, лопату и вынес небольшой сверток в светлой парусине. Все это он перетащил в закуток между амбаром и домом. Стараясь не шуметь, чтобы не привлечь внимание случайных прохожих, он расчистил простенок от хлама и щебня. Через несколько часов у стены зияла яма по грудь человеку. К полуночи Мирон засыпал ее, разбросал поверху мусор, а проход между стеной и домом завалил дровами.

С первыми петухами Мирон разбудил племянника.

— Вставай, бежать надо...

— Не понимаю... — начал Дмитрий.

— Чего не понимать-то, собирайся в город, да и вся недолга. Не опора я более тебе, нет на меня надежды — начисто выворотили! По звериным законам жизнь пошла. Но я им ни шиша не дам! Загрызу хоть кого, коли сунутся... А ты ступай! Да не бойся... Я все растолкую... Другого выхода у тебя нет. — Лицо у него тяжело налилось кровью, злоба вздула на лбу жилы.

Он размотал с себя стеганый пояс и протянул племяннику.

— Вот... все тебе... Здесь сорок пять золотых червонцев. Бери лошадь, гони на станцию и в город. Лошадь бросишь. На первых порах к себе в дом не ходи... На Подольской, рядом с бывшей гимназией, найдешь мастерскую Никодима Меркулова. Там встретят...

Проводив беглеца, Мирон зажег толстую желтую свечу и прошел в чулан. В углу, среди старой венской мебели, стоял сундук. Добравшись к нему, Мирон поднял свечку над головой и с шумом поднял кованую крышку. Под тряпками тускло блеснул пистолет, рядом — граната. «Ну, товарищи, пожалуйте в гости...»

Копыленко добрался к Меркулову и затерялся в большом городе. Наставления дяди Мирона и золотой пояс пригодились беглецу. Да и Никодим оказался под стать родственнику. Учил как поглубже упрятать злобу, как работать и улыбаться, ненавидя и работу и окружающих, как заполнять анкету, что скрыть, а что выпятить, как написать автобиографию, а главное, как поступить в техникум, в комсомол, как жить хитро, неприметно... Возможно, он так и прошел бы по жизни, растворился в ней неопознанный, злой и враждебный, но чувство возможного наслаждения местью пришло к нему в полдень, с первым сообщением о войне, и чувство это разбудило его.