Доброе дело

Глава 7. Первые итоги и небольшой перерыв

— Как видите, Борис Григорьевич, не так уж много мне удалось узнать, — самокритично закончил я излагать итоги своих походов к Погореловым, Гуровым, присяжному поверенному Друбичу и в театр.

— Да и не так мало, Алексей Филиппович, — благодушно отозвался Шаболдин. — Сами-то что думаете обо всём узнанном?

Хороший вопрос. С приставом мы встретились ближе к середине дня, последовавшего после моего визита в театр, так что времени подумать у меня хватало, и потратил я это время отнюдь не впустую. Итоги моих раздумий выглядели примерно так…

Прежде всего, можно было считать установленным, что своим самооговором и последующим молчанием младший Погорелов покрывал именно Дашу. Другой вопрос, травила она Гурова или нет, но Погорелов-то очевидным образом полагал, что отравительница именно она, вот и спасал её столь самоотверженно и глупо. Почему Погорелов так считал? Прикинув разные вероятности, я решил, что он, скорее всего, видел Дашу, выходящей из спальни Гурова, тем более, показаниям Смиглого и Ольги Гуровой такое предположение никак не противоречило — Гурова на третьем этаже вообще не была, а Смиглый мог увидеть Погорелова уже после того, как Даша скрылась в своей комнате. Более того, Погорелов мог прийти за известной надобностью к Даше, не обнаружить никого в её комнате, отправиться разочарованным и недоумевающим восвояси и встретить девушку, выходящую оттуда, где ей вроде как быть не положено. Далее они могли вдвоём уйти в Дашину комнату, там она призналась любовнику в преступлении, или не призналась, а Погорелов уже потом домыслил это сам, и Смиглый увидел Погорелова после того, как тот ушёл от Даши. При таком раскладе, а он представлялся мне наиболее вероятным, вопрос о виновности Даши вставал, что называется, ребром.

Поначалу я полагал, что никакой выгоды от смерти Гурова Даша не получала, а потому главу семейства и не травила, однако же после разговоров в театре хоть и продолжал считать, что смерть Захара Модестовича для Даши оставалась бесполезной, но вот особой уверенности в невиновности служанки у меня уже не было. Из того, что я узнал о Даше, получалось, что в юных своих годах она вполне могла быть блядью или хотя бы содержанкой и уж точно жертвой растления, возможно даже, обращённой к разврату насильственно — законно заниматься продажей своего тела можно лишь с шестнадцати лет. Красавиной каким-то образом удалось вытащить девушку из этого болота, и Даша наверняка чувствует себя обязанной ей, так что отравить Гурова по приказу хозяйки она очень даже могла и безо всякой для себя выгоды. Логично? Пока да, но тут же вставал во весь рост и следующий вопрос: а зачем было травить мужа Ангелине Гуровой?

То, что я услышал в театре об обстоятельствах знакомства Гурова и Красавиной, говорило об изрядной предусмотрительности бывшей звезды московской сцены, как и о том, что мужчину она себе искала не просто для выгодной торговли молодым телом. Наверняка ведь, пока она отчаянно экономила на всём, предложения о взятии на содержание поступали к ней не раз, не два и не пять, но она дождалась не просто содержателя, а человека, с немалыми для себя потерями взявшего её замуж! А статус замужней женщины и дворянки, пусть и по замужеству только, это, знаете ли, не то, от чего просто так отказываются, да ещё и с риском попасть на виселицу. Наследство? Уж кто-кто, а Ангелина Павловна была как раз кровно заинтересована в том, чтобы завещание муж составил, причём любое, потому что при наследовании по обычаю ей не положено вообще ничего, кроме того, что куплено и подарено мужем. У нас тут общество патриархальное, законы соответствующие, и жена наследует мужу по обычаю тогда лишь, когда у них нет общих детей или у мужа нет законных детей от другой женщины. А если есть, они и наследуют, и обязанность содержать мать переходит на них. Фёдору Гурову Ангелина Павловна не мать, и что-то я сомневаюсь, что он горит желанием её содержать. Так что сколько бы ни завещал бывшей актрисе покойный, для неё это было бы выгоднее наследования по обычаю. Хотя, может, я просто чего-то не знаю? Эх, как всё-таки плохо, что я не поинтересовался, были ли совет да любовь между Захаром Модестовичем и Ангелиной Павловной! Впрочем, горевал я о том недолго — пришлось признать, что в доме Гуровых правду о том мне бы никто и ни за что не сказал. Если только слуги, но без Шаболдина с ними не разобраться.

Кстати, подозрения с Фёдора и Ольги Гуровых я бы тоже снимать не стал. Старший Гуров вполне же мог обойти наследством и их в пользу бывшей актрисы. Да, они, в отличие от остальной родни, второй брак Захара Модестовича приняли, но в какой мере это принятие было искренним, а в какой обусловленным ожиданием наследства? И если дело было именно в наследстве, то уж вряд ли главе семейства такое оставалось неведомым… Нет, думайте что хотите и как хотите, но причина преступления кроется в изменении Гуровым своего завещания и ни в чём ином. Кем бы ни был отравитель Захара Модестовича, это гнусное преступление он совершил, чтобы новое завещание старшего Гурова не вступило в силу, а лучше бы даже и вовсе не было написано. Даже если и выяснится, что отравителем был или была кто-то из прислуги, совершили он или она это преступление в интересах либо Ангелины Павловны, либо Фёдора Захаровича и Ольги Кирилловны.

В начале розыска сплошь и рядом бывает так, что один вопрос, даже будучи решённым, тут же тянет за собой другой. В нынешнем случае до решения любого из обозначенных мною вопросов было ещё ой как далеко, а тот самый другой вопрос уже явственно звучал в моей голове: а откуда вообще в доме стало известно, что Захар Модестович собирается изменить завещание? С предположением Друбича о том, что Гуров вряд ли бы стал заранее радовать домашних этаким известием, я лично готов был согласиться, но тогда получается, что о грядущем изменении в доме узнали как-то иначе. Как? Ну мало ли… Гуров мог проговориться и сам, мог обсуждать это с женою или сыном, а проговорился уже кто-то из них, да и подслушивание тоже никто не отменял. Кстати, подслушивание вовсе не обязательно было целенаправленным, говорить могли на повышенных тонах, вот кто-то невольно и услышал… Хотя, конечно, могло быть и иначе. Повторная женитьба старшего Гурова сама по себе подразумевала скорое изменение его завещания, и Гуров-младший, интересы коего оное изменение так или иначе затрагивало, должен был этим вопросом озаботиться. Уж как именно он озаботился — следил ли за отцом или подкупил кого из служащих Друбича — не знаю, но… Но тут я был вынужден признать эти свои рассуждения чушью — слишком всё в них смотрелось сложным, неоправданно сложным, я бы сказал. Захар Модестович и Ангелина Павловна поженились три года назад и что, все эти три года Фёдор Захарович подслушивал разговоры отца или платил писарю из конторы Друбича? Не смешите, самому уже смешно… Нет, утечка сведений о новом завещании произошла именно в доме.

Вот всё это я на старшего губного пристава Шаболдина и вывалил, вогнав его в тягостную задумчивость. Ну так сам же спросил, что я думаю, вот пусть теперь и свою голову упражняет, не одному же мне.

— Значит, так, — от размышлений к составлению плана дальнейших действий Борис Григорьевич перешёл на удивление быстро. — Дарью эту, как её…

— Кошелеву, — подсказал я.

— Да, Дарью Кошелеву надо допросить. И не в доме допросить, а здесь, по всей форме. Только прежде постараюсь узнать, не проходила ли она хотя бы по какому делу о растлении.

А вот это он здорово придумал! Если мои догадки верны и если её нелёгкая жизнь нашла своё отражение в бумагах губного сыска и губной стражи, побудить Дашу к откровенности это изрядно поспособствует.

— Устроим ей с Погореловым очную ставку, — продолжал Шаболдин блистать розыскной премудростью. Очевидность такого решения совсем не умаляла его верности. — В Минск я тоже напишу, пусть пришлют, что у них там по Красавиной. А потом поглядим, что и как, — бодро закончил он.

— У вас-то, Борис Григорьевич, какие новости? — я решил, что пора и приставу со мной делиться.

Новости у Шаболдина имелись. Он выяснил, что следить за тем, чтобы графин с водой в спальне Гурова к моменту отхода его ко сну был всегда наполнен, входило в обязанности Смиглого. Днём воду в графине могли пополнять и горничные, но вечером Смиглый выливал всю остававшуюся в графине воду и наполнял его заново. Похоже было, что яд в графин добавили ночью, причём уже после того, как Гуров хотя бы раз отливал воду из графина в стакан — иначе бы в графине просто не хватило места для того количества яда, каковое, как высчитал губной прозектор, убило Гурова. Вероятность того, что часть воды из графина убийца вылил, Шаболдин считал малой — в самой спальне вылить воду было просто некуда, а заходить в имевшийся там хозяйский ватерклозет означало бы для отравителя лишнее время на месте преступления и проистекающий отсюда повышенный риск быть замеченным. Проще всего добавить в воду яд было бы, конечно, самому Смиглому, но обсудив такое предположение, мы с приставом его отвергли. Да, со смертью хозяина Смиглый получал сколько-то по завещанию, скорее всего, те же триста рублей, что Гуров завещал ему раньше, но, во-первых, знал сам слуга о том или нет, установить невозможно, а, во-вторых, гибель Гурова влекла за собой и немалые неприятности для Смиглого — под вопросом оказалось сохрание им места в доме, а в его года искать себе новую службу не так-то и просто.

Оставался ещё вопрос, кто подкинул яд Погорелову, но тут нам с Шаболдиным пришлось признать, что в этом мог отличиться вообще кто угодно — в суете вокруг внезапного недуга Гурова, вызова врача и смерти хозяина дома заскочить незамеченным в гостевую комнату труда никому не составило бы.

Так или иначе, розыск по убийству отставного палатного советника Гурова на месте не стоял. Шаболдину и мне удалось раскопать сведения, которые в конечном итоге должны привести нас к раскрытию дела, мы с приставом имели ясное представление о том, как этими сведениями распорядиться для добычи сведений новых, более полных, ожидалось получение ответов на запросы Шаболдина в Московскую и Минскую городские губные управы. И до прихода этих ответов от меня по розыску ничего пока что не требовалось, так что я со спокойной совестью мог заняться другими своими делами.

Первым из этих дел стал поход к издателю Смирнову, с которым меня познакомил князь Белозёрский, когда шла подготовка к изданию «Слова о полку Игореве». Несколько рассказов о войне со шведами я посчитал готовыми к обнародованию и решил договориться со Смирновым об их издании. Рассказы, увы, пойдут без иллюстраций — объяснить Оленьке, никогда, слава Богу, войны не видевшей, что и как надо тут изображать, я даже не попытался ввиду полной бесполезности такого занятия. А ещё я по здравом размышлении отказался от идеи написать о поиске Бессонова — «Усть-Невского маньяка», посчитав неправильным выдавать публике исключительно свой собственный взгляд на происходившее, пока живы и здравствуют многие участники этой истории. Записки сделал, больше для себя самого, чтобы потом не забыть какие-то моменты за давностью, потом когда-нибудь приведу их в порядок и, глядишь, издам в виде мемуаров… Зато определился со сказками, и как только будет свободное время, напишу их быстро.