Доброе дело

Глава 9. Новые сведения

Хороший всё-таки человек старший губной пристав Шаболдин, дай ему Бог крепкого здоровья и всяческих успехов в его нелёгкой службе. Утром он позвонил мне по телефону и отменил нашу встречу, сказав, что ему и сегодня придётся идти в дом Гуровых, остались там у него ещё какие-то незаконченные дела. Договорились, что я зайду к нему ближе к окончанию присутственных часов, так что благодаря предупредительности Бориса Григорьевича у меня появилось время и на другие свои занятия.

К середине дня мне наконец-то удалось составить более-менее приемлемый план докладной записки о необходимости создания в Царстве Русском системы профессионального обучения фабричных артефакторов, и я уже почти что полностью представлял себе, как эта записка должна выглядеть в законченном виде, но упёрся в неожиданное препятствие. Вот кому, скажите, я эту записку подам? Царю? Тогда надо упор делать на общие моменты, потому как в тонкости с подробностями государь вникать не станет, недосуг ему за другими царскими делами. Палате народного просвещения? Туда лучше подать бумагу, излагающую уже подробности, а ещё лучше будет переписать в виде докладной записки кое-какие фрагменты из моей же диссертации. Навскидку я бы мог назвать ещё пару-тройку мест, куда идею можно и даже нужно было бы забросить, но для каждого такого места требовался свой набор обоснований и доводов, но главное — никто и нигде не возьмётся начинать новое, ранее неизвестное, дело без царского на то дозволения, а лучше даже прямого указания. То есть получится, что если там впечатлятся моими идеями, то на их основе сами сочинят предложение на имя государя. А это, при всём моём уважении к государевым людям, будет уже то, что в прошлой моей жизни называли «испорченным телефоном». Уж для чего там будут переиначивать мои слова и мысли — для подгонки их под собственный ведомственный интерес или просто в силу особенностей своего понимания и восприятия — не суть важно, главное, что до царя мои предложения дойдут уже в переработанном виде. Оно мне, спрашивается, надо? Не надо. Стало быть, подавать докладную надо самому царю-государю нашему Фёдору Васильевичу. Так? Так, но…

Но царю вдаваться во все подробности не только, как я уже говорил, недосуг, но и не нужно, у него для того государевы люди есть. А вот увидеть и оценить все выгоды и преимущества моего предложения, как и представить, хотя бы в самых общих чертах, затраты на его исполнение Фёдор Васильевич уж всяко пожелает. Значит, моя задача в том состоит, чтобы как можно больше тех выгод, преимуществ и затрат государь увидел в моём представлении, а не в представлении тех, кому он спустит мою докладную. Спустит, замечу, не для исполнения, а поначалу для ознакомления и оценки. Из этой глубокой мысли со всею непреложностью последовали и две других: во-первых, аргументация моя должна быть исключительно продуманной и нацеленной именно на царя, а во-вторых, подавать государю докладную записку я должен непременно собственнолично, дабы главные доводы в пользу принятия моего предложения царь услышал именно от меня и именно в том виде, в каком я их изложу. Потом пусть спускает кому угодно, у самого государя мнение на сей счёт уже сложится, и задачу тем, кому царь отправит мою докладную, он поставит не «разобраться и доложить» вообще, а «разобраться, как лучше исполнить, и доложить». Ну, я надеюсь, что поставит.

А раз так, то мне нужна встреча с царём, встреча довольно продолжительная, чтобы у меня было время со всей убедительностью рассказать государю о своём предложении. И чтобы таковая встреча состоялась, предварительно надо встретиться с приятелем моим и зятем Леонидом Васильевичем, раз уж он имел милость назвать себя моим должником. Причём встреча с Леонидом должна состояться поскорее, пока царевич пребывает в благостном настроении — известие об освобождении Николая Погорелова из-под стражи он наверняка ещё вчера получил. А не вчера если, то сегодня уж точно. Так, что там мы с Варварой Дмитриевной обещали Леониду Васильевичу с Татьяной Филипповной? Пригласить их в гости на чай? Пришла пора обещание исполнять. Да, вот сегодня поговорю с Шаболдиным и определюсь, когда звать дорогих гостей…

— О, Алексей Филиппович! — обрадовался пристав. — А у меня новости!

Ну кто бы сомневался! Борис Григорьевич, человек, как я уже не раз говорил, хороший, но вряд ли именно мой приход вызвал у него этакую радость, тут я не обольщался. Повод для столь благостного расположения духа у пристава был явно иным. Что же, вот сам сейчас и поделится…

— Я, Алексей Филиппович, могу теперь со всею уверенностью утверждать, что дома у себя нового завещания Гуров не писал! — торжествующе выдал Шаболдин. — Не писал ни набело, ни даже начерно!

Что ж, основания для такой уверенности у пристава должны быть очень веские, и я устроился поудобнее, приготовившись их выслушивать.

— Я не по одному разу допросил всю прислугу в доме, допросил родных Гурова, включая старшего внука, и никто, никто из них с того дня, как Гуров забрал у Друбича завещание, ни разу не видел, чтобы Захар Модестович что-то писал! — Шаболдин заметил, что его словами я не сильно впечатлился, и нанёс завершающий удар по моему недоверию: — Более того, я внимательнейшим образом осмотрел письменные приборы в кабинете Гурова и обнаружил, что ими очень давно не пользовались! Чернила в чернильнице высохли, перья вычищены, карандаши отточены и не исписаны, пачка писчей бумаги даже не открыта!

Хм, а вот это уже вполне тянуло на доказательство. Но судя по довольному лицу Бориса Григорьевича, это ещё не всё…

— В свете рассказанного Ангелиной Гуровой допросил я доктора медицины Ефима Даниловича Шустова, который пользовал Захара Модестовича последние пятнадцать лет, — продолжал Шаболдин. — Шустов подтвердил, что около года назад Гуров обратился к нему с жалобой на настигшее его мужское бессилие. По словам Шустова, вызвано оно было общей нервической слабостью, возникшей из-за усталости Гурова на службе, а также излишествами в утехах с молодою супругою, и отягощено сахарным диабетом, коим Гуров страдал последние десять лет. Лечение железистыми минеральными водами не помогло, и два месяца перед смертью Гурова Шустов лечил его электричеством[10]. Если судить по словам вдовы, не помогло и это.

Надо же, что-то Ангелина Павловна прямо и не врёт никогда, ну разве что насчёт увлечения Погорелова Дашей пыталась… К чему бы это? Кстати, о Даше — не забыть бы поделиться с Шаболдиным своими соображениями…

— Ещё, Алексей Филиппович, по вашей подсказке попытался я выяснить, насколько счастливым был брак Захара Модестовича и Ангелины Павловны, — Шаболдин являл собой прямо-таки неиссякаемый источник новостей. — И знаете, что?

— И что? — пришлось мне переспросить. Раз хорошему человеку хочется видеть мой интерес, пусть видит, мне что, мне не жалко.

— А то, — усмехнулся Борис Григорьевич, — что послушать Фёдора и Ольгу Гуровых, так никакого счастья там близко не было, одна только похоть со стороны мужа и жадность со стороны жены. Зато прислуга вся в один голос твердит, что жили старший Гуров с молодой женой душа в душу, причём и тогда, когда Гурова настигла столь неудобная в таком браке напасть. Ни разу не поругались, ни разу он на неё голос не повысил, в общем, прямо те самые совет да любовь. Не удивлюсь, если окажется, что и про любовника жены Гуров знал и не противился этому, поскольку сам уже не мог доставлять ей брачную радость.

Кажется, предполагая возможность того, что новый брак отца Фёдор Гуров принял только для вида, не желая осложнять своё положение при наследовании, я не так уж ошибался. Но, похоже, у Шаболдина новости пока не закончились…

— А ещё, — пристав улыбнулся как-то неожиданно хищно, — узнал я, что за три седмицы до гибели Захар Модестович снял со своего счёта в банке сорок тысяч рублей наличными. И денег таких в доме найдено не было. Завтра вот собираюсь допросить вдову и сына со снохой, что им о том известно…

Так, а вот это уже сильно. От этакой денежной наличности и так-то не особо хорошо пахнет, а от её исчезновения неведомо куда — и ещё хуже. На таком фоне блекнет, пожалуй, даже тёмная история с завещанием Захара Модестовича. Но Шаболдин, без сомнения, титан — вон какую работу проделал! Везде успел, ну, почти везде. Да, теперь у нас, помимо завещания, есть в качестве мотива преступления крупная сумма денег, но тут одно другому не мешает — сорок тысяч рублей и к наследству неплохое приложение, да и сами по себе более чем хороши. Кстати, это повод призадуматься относительно возможной вины Фёдора Гурова — при наследовании по обычаю, к чему, похоже, идёт дело, ему придётся изрядно делиться с младшим братом, а сорок тысяч рублей потери от этакой делёжки почти что возмещают…

Впрочем, тут мне сразу же пришло в голову, что и Василию Гурову, младшему из сыновей Захара Модестовича, наследование по обычаю может оказаться весьма выгодным, если отец собирался урезать его долю в наказание за неприятие своего второго брака. В Киев Шаболдин запрос тоже отписал — пусть старший Гуров и говорит, что младший в Москву не выбирался, но лучше получить подтверждение тому от военного начальства, надёжнее, знаете ли.

— Кстати, Борис Григорьевич, — обо всём услышанном я, конечно же, подумаю ещё, но и пристава загрузить мне показалось нелишним, так, исключительно в виде ответной любезности, — я вот что тут подумал…

— Что же? — Шаболдин, уже убрав со стола бумаги и явно готовясь попрощаться, поменял намерения и показал готовность внимательно меня выслушать.

Выслушивать приставу пришлось мои замечания относительно того, что Погорелову подбросили не только склянку с аква-тофаной, но и показали лже-Ангелину, чтобы он мог посчитать её виновной в отравлении.

— И правда, Алексей Филиппович, прямо как будто именно для Погорелова всё было устроено, — озабоченно согласился Шаболдин.

— А из этого, Борис Григорьевич, следует, что устроитель представления знал: на самом деле у Погорелова роман не с Дашей, а с Ангелиной Павловной, — вывалил я на пристава своё вчерашнее умозаключение.

— Ну да, знал, — задумчиво подтвердил пристав. — Или знала… Или даже знали, чёрт бы их всех там побрал!

— И не кажется ли вам, что Ангелина Павловна слишком уж спокойно себя ведёт в преддверии очень даже вероятного наследования по обычаю, оставляющего её без копейки мужниных денег? — подбросил я приставу ещё один вопрос

— Есть такое, — признал он. Признал не сразу, подумал. — На те самые сорок тысяч намекаете?

— Не исключаю, — ответил я. — Или на лежащее где-то завещание, хотя в такое верится, честно говоря, с трудом.

— Да-да, — Шаболдин задумчиво побарабанил пальцами по столу. — А вы заметили, здесь, в управе, наша актриса говорила куда больше правды, чем в мужнином доме?

— Заметил, — широко улыбнулся я.

— Вот сюда её завтра с утра и вызову, — Шаболдин вернул мне столь же широкую улыбку. — А Гуровых допрошу потом у них дома. Так что, Алексей Филиппович, милости прошу утром ко мне!

Расстались мы с приставом, донельзя довольные друг другом, но небольшой осадок у меня на душе оставался. Не из-за Шаболдина, нет, он-то своё дело делает и делает хорошо. Просто пригласить Леонида с Татьянкой мы теперь сможем позже, и когда именно, я сказать не возьмусь — кто его знает, как дальше пойдёт розыск…