Доброе дело

Глава 17. Улики, улики, полцарства за улики!

Пока я героически защищал свою диссертацию от придирчивых оппонентов, а затем разнузданно пьянствовал с Дикушкиным, старший губной пристав Шаболдин тоже времени не терял. Откровенно говоря, я никак не мог определиться, кому из нас повезло больше. Да, защита мне далась с некоторыми затруднениями, каковые я бы ни за что не назвал пустяковыми, да и заливаться алкоголем оказалось делом не шибко лёгким, но и Борису Григорьевичу досталась тяжкая задача извлекать хоть какие-то сведения из Ольги Кирилловны Гуровой. Прочитав допросные листы и выслушав пояснения пристава к ним, я в очередной раз убедился, что по части изворотливости и уклонения от ответов на простые, казалось бы, и недвусмысленные вопросы равных соперников у этой женщины найдётся немного. Впрочем, немногочисленность эта никак не радовала, потому как соперники эти если и появятся, то когда-нибудь потом, а Ольга Гурова — вот она, что называется, здесь и сейчас.

Сложности у Шаболдина начались уже при подготовке к допросу. Ему удалось раздобыть некоторое количество собственноручно сделанных Ольгой Кирилловной записей, но почерк в них несколько отличался от того, которым было написано письмо поручику Гурову, а графология у нас тут пребывает в столь же плачевном состоянии, как и почти вся научная криминалистика. В итоге приставу пришлось понадеяться на опыт и мастерство, наработанные им за пятнадцать лет службы, но помогло ему это не сильно.

Как ни бился Борис Григорьевич, в авторстве письма от имени несуществующего присяжного поверенного Ладникова Гурова не созналась. Не я — и всё тут. Откреститься от маскарада со шлафроком Ангелины Павловны Ольга Кирилловна, ясное дело, не смогла, но признала исключительно розыгрыш, целью которого было вывести на чистую воду неверную супругу и её любовника. Почему в таком случае говорила, что роман у Погорелова с Дашей? Ну, знаете ли, господин старший губной пристав, легко ли признавать такое явное попрание семейных устоев в доме?! Да, выгораживала эту похотливую жадную тварь, актрисульку да содержанку, но так исключительно же из почтения к памяти Захара Модестовича! Почему не призналась в розыгрыше сразу? Испугалась! Да, испугалась, ведь в ту же самую ночь Ангелина бедного Захара Модестовича и отравила! Откуда знала, что Погорелов пойдёт к Ангелине Павловне именно тогда, когда Елизавета Матвеевна должна была его обмануть? Не знала я, так уж само собой вышло! Давала ли Ангелине Павловне снотворное? Да вы что, эта заносчивая гадина из моих рук ничего бы не взяла! А тайно не подмешивала? Как вы только подумать могли такое! С какою целью сказали Алексею Филипповичу, будто присяжный поверенный Друбич не знает о завещании Захара Модестовича, если Фёдор Захарович к нему не обращался? Но тогда-то я и не знала, что не обращался, он мне потом только сказал! И так далее. С какой бы стороны Шаболдин ни атаковал, везде он натыкался на совершенно непробиваемую защиту. Конечно, выглядели ответы Гуровой, мягко говоря, не особенно убедительно, но без доказательств поймать её было пока что не на чем. Нет, я всё-таки верил, что если бы Шаболдин допрашивал Ольгу Кирилловну со всем усердием, а отдыхала бы от допросов она в одиночной камере, то рано или поздно сначала бы проговорилась, а потом и созналась, но начальство продолжало требовать от пристава, чтобы ко всем доказательствам и показаниям нельзя было подкопаться даже если рассматривать их в телескоп. Или в микроскоп, уж понятия не имею, чем они там пользуются.

— Кстати, Борис Григорьевич, — спросил я за традиционным чаем, — не знаете случайно, с чего бы вдруг Московская городская управа да Дворянское собрание так озаботились безупречностью розыска?

— Случайно знаю, — криво усмехнулся Шаболдин. — Фёдор Гуров в городской управе на хорошем счету и вообще человек не последний, а в Дворянском собрании и сам Захар Модестович в правление неоднократно избирался, и Фёдор Захарович в отчётном комитете состоит.

Да уж, тут что сами доказательства должны быть неопровержимыми, что методы их добычи безукоризненными, ничего не попишешь. Что ж, тем интереснее будет всё это размотать. Мне в таких условиях копаться в преступлениях ещё не приходилось, но всё когда-то случается в первый раз. Вот интересно, кстати, когда Борис Григорьевич покушения на меня расследовал, на него начальство так же давило? Помнится, что-то такое он вроде бы говорил тогда…[22]

— Но, должен вам, Алексей Филиппович, сказать, как только мы найдём хоть одно-единственное доказательство, которое я смогу спокойно предъявить начальству, всё, что Гурова наговорила, против неё же и обернётся, — благодушно выдал Шаболдин, когда с чаем мы закончили. — Уж больно много в её словах вранья, а такое рано или поздно против самого лжеца и оборачивается, — пояснил он свой оптимизм.

— Надеетесь, вся её ложь посыпется, как карточный домик? — спросил я.

— Не надеюсь, Алексей Филиппович, уверен! — бодро отозвался пристав.

Ну-у-у… По большому-то счёту Борис Григорьевич прав. В самом деле, наврала Ольга Кирилловна более чем достаточно, и когда-нибудь вся эта ложь рухнет и под обломками своими саму же Ольгу Гурову и похоронит. Вопрос тут в том лишь, когда это самое «когда-нибудь» наступит. Так что прав Шаболдин дважды — и в том, что на лжи ничего путного не построишь, и в том, что надо искать нечто, что обрушило бы все эти лживые построения. Эх, знать бы ещё, где и что искать…

— Да и с того допроса я тоже кое-какую пользу извлёк, — похвастался Шаболдин.

— И какую же? — стало мне интересно.

— Я под видом второго писаря изографа посадил, — с довольным видом сказал пристав. — Память у него цепкая, вот он после допроса мне Ольгу Кирилловну и нарисовал, — Борис Григорьевич достал из ящика стола рисунок. Да, стоило признать, что дело своё изограф знал — Ольга Гурова вышла прямо как живая.

— А зачем, позвольте полюбопытствовать? — я, конечно, сообразил, что спросив такое, сморозил глупость, но слово, как говорится, не воробей.

— Яд же откуда-то в доме взялся, — напомнил Шаболдин. — Вот у меня и найдётся, кому это, — он кивнул на рисунок, — показать. И чем припугнуть, чтобы не отнекивались, мол, не помню, кто купил, тоже найдётся.

Я даже не стал спрашивать, откуда у Бориса Григорьевича столь сомнительные знакомства — странно было бы предполагать, что губной пристав не имеет осведомителей не самых законопослушных подданных русского царя. Что ж, идея сама по себе здравая. Особой уверенности, что удастся ухватить таким образом ниточку, что могла бы привести нас хоть к чему-то новому, у меня не было, но лучше так, чем никак…

— А как там Василий Захарович? — вспомнил я давешнего поручика.

— А никак, — отмахнулся пристав. — С братом старшим и его женою почти что не разговаривает. Я ему тоже присоветовал защитой от ядов озаботиться, мало ли… А вот с Ангелиной Павловной Василий Захарович, похоже, даже примирился.

— Вот как? — удивился я. — Разве она уже оттуда не съехала?

— Пока нет, — пожал пристав плечами. — Всё ещё вещи собирает.

Да уж, получается, успела Ангелина Павловна в недолгом своём браке обрасти имуществом. Надо полагать, Захар Модестович не только казённые облигации на сорок тысяч ей подарил, но и много чего ещё.

На сегодня Шаболдин назначил ещё и очередной допрос Фёдора Гурова. Посовещавшись, мы с приставом решили, что моё присутствие на допросе было бы пока нежелательным. Дело у нас идёт не так чтобы очень хорошо, и очень может выйти так, что в какой-то момент мне лучше будет снова выступить в статусе этакого полуофициального представителя царевича Леонида Васильевича. Вот чтобы этот статус сохранить, от совместного перед нашими подозреваемыми появления вместе с приставом мне следовало воздерживаться и дальше. Да, с Ангелиной Павловной мы этим пренебрегали, но она с самого начала, хоть и пыталась вводить нас в заблуждение насчёт своего любовника, вела себя куда более открыто и пристойно, нежели Фёдор Захарович и Ольга Кирилловна. А с этими лучше перестраховаться, хватит и изографа, опять изображающего писаря. Да, Гурова Шаболдин тоже пожелал запечатлеть, на всякий случай. Так что договорились мы с Борисом Григорьевичем, что зайдёт он ко мне после допроса, я оставил его готовиться, а сам отправился домой, где меня немедленно и стали одолевать не самые приятные размышления.

Что-то слишком много в нашем деле стало Ольги Гуровой… Спрашивается, с чего бы? Или она и вправду взяла на себя исполнение должности главного злодея, то есть главной злодейки, или… Или что? Муж её заставил? А ему оно зачем? Если для того только, чтобы обойти закреплённый в законе принцип «убийца жертве да не наследует»? А что, очень даже возможно… Мол, это всё она, змеюка подколодная, тварь неблагодарная, а я покойного отца, Царствие ему Небесное, всегда любил и чтил, травить его у меня и в мыслях не было, поэтому пустите меня скорее наследство за папенькой получать! С другой стороны, такое понятие, как «соучастие», в законе тоже имеется, и если удастся Фёдора Захаровича под него подвести, то никакого наследства ему не светит, да и незачем наследство каторжнику или мертвецу. Ну да, если удастся… И вряд ли Фёдор Гуров всего этого не понимает. Значит, должна быть какая-то иная причина выхода его жены на самое видное место, и причина та просто обязана быть разумной и объяснимой.

А, кстати, почему? Не потому ли, что раз господин Гуров служит по счётной части, то именно обдуманных и просчитанных действий следует от него ожидать? Хм, а что, очень даже может быть… Однако должен же Гуров понимать, что прикрываясь женой, он так вполне может подвести её под очень неприятные последствия — окажись отравительницей именно Ольга Гурова, лучшее, что её ждёт, это вечная каторга. Уж не надоела ли Фёдору Захаровичу любимая супруга, а? Может, нам с приставом стоит поискать женщину, которая могла бы её заменить? Тут, понятное дело, тоже сразу нарисовалось множество доводов как в пользу такой вероятности, так и против неё. Обдумывая их и так, и этак, я пришёл к выводу, что поискать, видимо, стоит, но так, без особого усердия, потому что никого мы, скорее всего, не найдём. Впрочем, скажу Борису Григорьевичу, он и решит — искать-то, если что, ему и придётся, не мне же.

И о чём бы я ни думал применительно к нашему делу, каждый раз приходил к одному и тому же — к признанию правоты Шаболдина. Нужны нам хоть какие-то улики против Гуровых, обоих сразу или кого одного, но нужны позарез. Только где их брать-то? С портретами пристав, конечно, придумал хитро, но сработают они или нет — вилами на воде писано. В общем, несмотря на всю кажущуюся простоту дела, вопросов в нём по-прежнему оставалось куда больше, нежели ответов.

Пристав появился у меня минут через двадцать по окончании своих присутственных часов. Из предложенных угощений выбрал вино, должно быть, умотался с допросом.

— И что такого наговорил Фёдор Захарович? — спросил я, когда Шаболдин жадно, будто квасу в жаркий день, выпил полный бокал вина.

— Муж и жена — одна сатана, — напомнил пристав народную мудрость. — Послушать его, так вообще ничего не знал да не ведал. И про Погорелова с Ангелиной Павловной не знал, и про розыгрыш, что его жена с сестрою Погорелова устроили, первый раз услышал, и всё-то в доме прямо-таки мимо него проходило. Зато не преминул на брата пожаловаться — дескать, неспроста Василий Захарович, не приняв второй брак отца, теперь сам с Ангелиной якшается, не иначе, насчёт наследства выведать что-то хочет. Честно скажу, Алексей Филиппович, надоели мне эти Гуровы, как горькая редька, но розыск до конца довести надо и отравителя изловить, — закончил Шаболдин. — Вы-то ничего нового не надумали? — похоже, старший губной пристав остро нуждался в хороших новостях. Кое-что я и правда надумал, а вот как это оценивать, пусть Шаболдин сам и решает.